и нежная Лукреция Борджиа; или Катерина Корнаро, сделавшая Азоло школой для поэтов, художников и джентльменов; или Вероника Гамбара, поэтесса и салонная няня Корреджо; или Виттория Колонна, нетронутая богиня Микеланджело.
Виттория воссоздала, не выставляя напоказ, всю тихую добродетель римской героини эпохи Республики и соединила с ней самые благородные черты христианства. Она имела знатное происхождение: ее отцом был Фабрицио Колонна, великий коннетабль Неаполитанского королевства; ее мать, Аньезе да Монтефельтро, была дочерью Федериго, ученого герцога Урбино. Обрученная в детстве с Ферранте Франческо д'Авалосом, маркизом Пескары, она вышла за него замуж в девятнадцать лет (1509); и любовь, объединившая их до и после брака, стала более прекрасной поэмой, чем все сонеты, которыми они обменивались во время его походов. В битве при Равенне (1512) он был ранен почти до смерти и попал в плен; воспользовавшись пленением, он написал «Книгу любви», которую посвятил своей жене. Тем временем он поддерживал связь с одной из фрейлин Изабеллы д'Эсте.62 После освобождения он ненадолго вернулся в Витторию, а затем отправился в одну кампанию за другой, так что она редко видела его снова. Он возглавил войска Карла V при Павии (1525) и одержал решающую победу. Ему предложили корону Неаполя, если он присоединится к заговору против императора, он некоторое время раздумывал, а затем раскрыл заговор Карлу. Когда он умер (ноябрь 1525 года), то не видел свою жену три года. Не зная или игнорируя его неверность, она провела двадцать два года своего вдовства в делах благотворительности, благочестия и преданности его памяти. Когда ей предложили снова выйти замуж, она ответила: «Мой муж Фердинанд, который для вас кажется мертвым, для меня не мертв».63 Она жила в тихом уединении на Искье, затем в монастырях в Орвието и Витербо, потом в полуподпольном уединении в Риме. Там, оставаясь ортодоксальной, она подружилась с несколькими итальянцами, симпатизировавшими Реформации. Некоторое время она находилась под надзором инквизиции, и дружить с ней означало рисковать быть обвиненным в ереси. Микеланджело рискнул и проникся к ней глубокой духовной привязанностью, которая никогда не осмеливалась выйти за рамки поэзии.
Образованные женщины эпохи Возрождения эмансипировались без всякой пропаганды эмансипации, исключительно благодаря своему уму, характеру и такту, а также повышенной восприимчивости мужчин к их материальным и нематериальным чарам. Они оказали влияние на свое время во всех областях: в политике — благодаря способности управлять государствами вместо отсутствующих мужей; в морали — благодаря сочетанию свободы, хороших манер и благочестия; в искусстве — благодаря матроне, которая стала образцом для сотни Мадонн; в литературе — благодаря тому, что открыли свои дома и свои улыбки для поэтов и ученых. Как и в любую эпоху, на женщин было написано бесчисленное множество сатир; но на каждую горькую или саркастическую строчку находились литании преданности и восхваления. Итальянское Возрождение, как и французское Просвещение, было бисексуальным; женщины вошли во все сферы жизни; мужчины перестали быть грубыми и неотесанными, их стали отличать более тонкие манеры и речь; а цивилизация, со всей ее расхлябанностью и жестокостью, приобрела такое изящество и утонченность, каких не знала Европа уже тысячу лет.
VI. ДОМ
Растущая утонченность проявилась в форме и жизни дома. В то время как жилища населения оставались прежними — беленые штукатурные или гипсовые стены, полы из плитняка, внутренний двор, обычно с колодцем, и вокруг двора один или два этажа комнат, обставленных предметами первой необходимости, — дворцы знати и нуворишей приобрели великолепие и роскошь, вновь напомнившие императорский Рим. Богатство, которое в Средние века было сосредоточено в соборе, теперь вылилось в особняки, обставленные такой мебелью, удобствами, деликатесами и украшениями, какие вряд ли можно было найти к северу от Альп в резиденциях принцев и королей. Вилла Чиги и Палаццо Массими, спроектированные Бальдассаре Перуцци, представляли собой лабиринт комнат, каждая из которых была украшена колоннами и пилястрами, или карнизом с резьбой, или позолоченным кессонным потолком, или росписями на своде и стенах, или скульптурными дымоходами, или лепной резьбой и арабесками, или полами из мрамора или плитки. В каждом особняке стояли изящные кровати, столы, стулья, сундуки и шкафы, построенные на века и вырезанные так, чтобы радовать глаз; массивные буфеты были заставлены серебряными тарелками и причудливой керамикой; здесь были мягкие и удобные кровати, прекрасные ковры и красивые портьеры, а белье — обильное, долговечное и благоухающее. Большие камины согревали комнаты, а лампы, факелы или люстры освещали их. Все, чего не хватало в этих дворцах, — это детей.
Ограничение семьи возрастает по мере того, как увеличиваются средства на содержание детей. Церковь и Священное Писание призывали мужчин расти и размножаться, но утешение советовало бесплодие. Даже в сельской местности, где дети были экономическим активом, семьи с шестью детьми были редкостью; в городе, где дети были пассивом, семьи были маленькими — чем богаче, тем меньше, а во многих домах вообще не было детей.64 О том, какие прекрасные дети могли быть в итальянских семьях, говорят бамбини и путти художников, канторы Донателло и Луки делла Роббиа, а также такие скульптурные портреты, как «Юный святой Иоанн» Антонио Росселлино в Вашингтонской национальной галерее. Солидарность семьи, взаимная преданность и любовь родителей и детей еще более привлекательно выделяются на фоне моральной распущенности времени.
Семья по-прежнему оставалась экономической, моральной и географической единицей. Обычно долги одного неплательщика оплачивали остальные — заметное исключение из индивидуализма эпохи. Редко кто из членов семьи вступал в брак или покидал государство без согласия семьи. Слуги были свободнорожденными и свободными членами семьи. Отцовская власть была верховной, и ей подчинялись во всех кризисных ситуациях; но обычно домашним хозяйством управляла мать. Материнская любовь была столь же пылкой у принцесс, как и у нищих. Беатриче д'Эсте пишет о своем малыше сестре Изабелле: «Мне часто хочется, чтобы ты была здесь и видела его, поскольку я совершенно уверена, что ты никогда не перестанешь его ласкать и целовать».65 Большинство семей среднего класса вели реестр рождений, браков, смертей и интересных событий, перемежая их то тут, то там интимными комментариями. В одной из таких семейных записей Джованни Ручеллаи (предок одноименного драматурга) под конец своей жизни (ок. 1460 г.) записал эти гордые слова флорентийца:
Я благодарю Бога за то, что он создал меня разумным и бессмертным
