Весть о происшедшем разнеслась немедленно по городу, хотя заседание было закрытое и публики в нем не было. В широких кругах стало громко раздаваться убеждение в том, что роспуск стал неизбежен. Того же мнения держался и Совет Министров, когда на другой день мы все были собраны Столыпиным в экстренное заседание. Такое же мнение высказал и сам Столыпин, но находил только невозможным произвести роспуск Думы без того, чтобы одновременно был назначен созыв новой и были опубликованы утвержденные в порядке Верховного управления, указом Государя, новые правила о производстве выборов. Разработка этих правил, однако, еще не была окончена, и у самого Государя оставались некоторые сомнения по отдельным частностям, требовавшие еще работы нескольких недель. Каковы были объяснения Государя с Столыпиным, - происходившие на другой день, - я не знаю, но помню только, что в следующем заседании Совета Министров, - а собирались мы в ту пору очень часто, не менее двух раз в неделю, - Столыпин сказал нам, что Государь разделил его точку зрения и настаивает лишь на том, чтобы избирательный закон был представлен Ему на рассмотрение в окончательном виде как можно скорее, потому, что необходимость роспуска Думы не допускает в Нем больше никаких сомнений.
Мой доклад у Государя пришелся на пятницу 17-го апреля, в день закрытого заседания Думы, и Государь сказал {265} мне только, что он с большим нетерпением ждет известий, как оно кончится, хотя Он не допускает мысли о том, что Дума рискнет отказать в утверждении контингента новобранцев. Таким образом, я не видел Государя после этого исторического заседания целую неделю. В четверг, 23-го, в день именин Императрицы, выход во дворце был немноголюдный и никаких особых разговоров на эту тему вообще не было, но зато на другой день, 24-го, на моем очередном докладе, Государь прямо встретил меня словами: "Я до сих пор не могу опомниться от всего того, что мне передано о заседании Думы прошлой пятницы. Куда же дальше идти и чего еще ждать, если недостаточно того, чтобы открыто призывалось население к бунту, позорилась армия, смешивалось с грязью имя Моих предков, - и нужны ли еще какие-либо доказательства того, что никакая власть не смеет молчаливо сносить подобные безобразия, если она не желает, чтобы ее самое смыл вихрь революции. Я понимаю Столыпина, который настаивает на том, чтобы одновременно с роспуском был обнародован новый выборный закон, и готов еще выждать несколько дней, но Я сказал Председателю Совета Министров, что считаю вопрос о роспуске окончательно решенным, более к нему возвращаться не буду и очень надеюсь на то, что Меня не заставят ждать дольше того, что необходимо для окончания разработки закона, который, по Моему мнению, тянется слишком долго".
Я ответил на это только, что Совет не имеет в своей среде никаких колебаний, но пытался оправдать кажущуюся медленность разработки выборного закона его техническою трудностью и необходимостью предусмотреть все, чтобы не допустить повторения неудачных опытов избирательного закона 11-го декабря 1905 года.
Прошло однако еще целых пять недель прежде, чем роспуск Думы стал фактом, я тем временем произошло еще одно заседание Думы, которое усугубило необходимость роспуска, хотя мне лично казалось, что правительству было выгоднее распустить Думу на почве недопустимых ее действий 17-го апреля, нежели ждать еще осложнения, которое произошло на почве инцидента, разыгравшегося в заседании 7-го мая. Я говорил в этом смысле в Совете Министров тотчас после заседания 17-го апреля, многие члены Совета были одного со мною мнения,- но окончательная отделка избирательного закона все еще тянулась, несмотря на величайшую энергию и искусство, проявленные Крыжановским, и приходилось поневоле ждать, укрепляя тем {266} самым убеждение Думы в том, что ее не распустят, и она и дальше может безнаказанно продолжать ее разрушительную работу.
Подошло 7-ое мая. Накануне, 6-го мая, в день рождения Государя, был выход в Царском Селе, к которому был приглашен и председатель Думы Головин, державшийся совершенно обособленно от всех и не разговаривавший ни с кем из Министров, несмотря на то, что многих из нас он уже знал по нашим посещениям Думы. Среди Министров и придворных было, однако, немало разговоров по поводу завтрашнего заседания Думы, так как газеты оповестили, что в нем будет предъявлен запрос правительству по поводу обнаруженных будто бы покушений на жизнь Государя, и нас спрашивали даже, правда ли, что этот запрос был так сказать спровоцирован самим правительством и чем это вызвано? Меня спросил об этом между прочим Обер-Гофмаршал гр. Бенкендорф, которому я совершенно добросовестно ответил, что не допускаю и мысли о том, чтобы запрос был вызван самим правительством, которое в нем и не нуждается, но что мы знаем, что такой запрос будет сделан, что он даст место патриотическим выступлениям со стороны некоторых членов Думы, что председатель Совета Министров, в качестве Министра Внутренних Дел, решил быть лично на заседании, чтобы немедленно дать объяснение и снять настроение тревоги, естественно господствующее среди определенной части Думы, но остальные Министры, вероятно, кроме одного, Министра Юстиции, не будут присутствовать на заседании. Гр. Бенкендорф спросил меня, может ли он передать Государю содержание его беседы со мною, на что я, конечно, ответил, что предоставляю ему полную свободу располагать моим сообщением тем более, что оно повторяет лишь то, что было недавно решено в Совете Министров.
И действительно, когда но городу стали, как всегда, с большим опозданием, ходить слухи о том, что раскрыт новый революционный очаг, готовящий ряд террористических действий, Совет Министров разъяснил, что правительству это было известно еще в половине апреля, и что слухи эти относятся еще к событиям, ставшим известным и Министерству Внутренних Дел и прокуратуре в самом начале года и ликвидированным уже в конце марта арестом всех обнаруженных участников.
Столыпин сообщил нам все существенные подробности и не имел вовсе в виду делать их {267} предметом широкой гласности, но, как водится, они просочились в публику, дошли и до Думы, и от имени правой ее фракции покойный Гр. Бобринский посетил Столыпина и предупредил его, что фракция готовит сделать ему запрос, имея, между прочим, в виду сделать из него затем предмет патриотического выступления в Думе. У Столыпина не было ни права, ни желания мешать им в этом и за несколько дней до 7-го мая ему, всем нам стало известно, что такой запрос будет заявлен именно в понедельник, 7-го мая, и, вероятно, будет тут же заслушан Думою, если только правительство не воспользуется предоставленным ему по закону месячным сроком для дачи своего разъяснения. Столыпин обещал не требовать месячного срока, но предварил Бобринского, что оговорит в своих объяснениях, что поднятый ими вопрос не принадлежит к числу тех, по которым Дума может делать запросы Правительству, и он даст свое объяснение только потому, что понимает напряженное состояние членов Думы, желающих знать открыто, насколько их тревога справедлива.
Так, оно и вышло, и даже газеты за день или за два до 7-го мая открыто заявили, что такой запрос будет оглашен именно 7-го числа и послужит вероятно предметом объяснения правительства в тот же день.
Хоры Думы в этот день были полны до отказа. Депутаты собрались в большом количестве, но когда открылось заседание, всеобщее внимание было привлечено тем, что не только крайние левые скамьи были совершенно пусты, но и во всем левом секторе было очень много пустых мест, а с началом заседания и еще многие депутаты из трудовиков как будто незаметно вышли. Демонстративно отсутствовала приблизительно четвертая часть Думы.
Заседание началось буквально так, как сообщили газеты очевидно получившие информацию из официальных думских источников. Головин огласил поступившее за подписью 30-ти членов правой фракции заявление с просьбою обратиться к Председателю Совета Министров за разъяснением степени справедливости дошедших до сведения подписавших запрос слухов о том, что на особу Государя Императора готовилось покушение преступною организациею, специально для того, образовавшеюся, причем преступление это могло быть предотвращено только благодаря вниманию органов полиции и уголовного розыска. Поддержать этот запрос подписавшие его уполномочили Гр. Бобринского, который и вышел на трибуну и в {268} сдержанной форме, не допуская никакого преувеличения, кратко развил причину запроса, вызванного исключительно тревогою охватившею всех, кому дорога Россия и неразрывно связанная с ее благополучием священная особа Государя. Он просил признать запрос спешным и обратиться к Председателю Совета Министров, поделиться с Государственною Думою имеющимися в его распоряжении сведениями и не ставить своего ответа в зависимость от соблюдения формального срока, которому подчинено право Думы на получение разъяснений правительством по внесенному запросу.
