IV, 8
Учитель сказал:
– Если утром познаешь Дао, то вечером можешь умирать.
V, 28
Учитель сказал:
– Даже в небольшой деревушке с десяток дворов непременно найдется человек столь же прямодушный и искренний, как я. Но не найдется человека, столь же ревностного в учении.
VI, 20
Учитель сказал:
– Тот, кто познал [Учение], не сравниться с тем, кто любит претворять его в жизнь осуществить. Но даже любящие претворять Учение в жизнь, не сравнятся с теми, кто способен наслаждаться сделанным.
VII, 20
Учитель сказал:
– Я обладаю знаниями не от рождения. Я приобрел их лишь благодаря любви к древности и настойчивости.
IX, 8
Учитель сказал:
– Обладаю ли я Знанием? Увы, нет. Но если простой человек обратится ко мне с вопросом, то я, даже не обладая Знанием, расспрошу его, в чем причина и каковы последствия, а после этого все подробно ему объясню.
IX, 11
Янь Юань со вздохом сказал:
– Чем больше я взираю на Учение [моего Учителя], тем возвышеннее оно мне кажется. Чем больше стараюсь проникнуть в него, тем непроницаемее оно оказывается. Я вижу его впереди, но вдруг оно оказывается позади. Но наставник искусен, он умеет завлечь людей, он обогащает меня познаниями, сдерживает меня, посвящая в Правила. Я хотел отказаться от постижения от постижения его учения, но уже не смог. И когда я отдал все свои силы, оно будто бы встало мной. И ныне я хочу следовать ему, но не способен этого сделать.
IX, 18
Учитель, стоя на берегу реки, сказал:
– Все проходящее подобно этому потоку, что не останавливается ни днем, ни ночью.
XIII, 20
Цзы Гун спросил:
– Кто может называться служивым мужем (ши)?
Учитель ответил:
– Того, кого стыд может удержать от неправедных поступков. И того кто, посланный в другое царство, справится с любым поручением вот его и можно называть служивым межем.
Цзы Гун вновь спросил:
– Прошу объяснить мне, кто может следовать за ним?
Учитель ответил:
– Тот, кого его община признает обладающим сыновней почтительностью, и кого его клан признает обладающим любовью к старшим братьям.
Цзы Гун сказал:
– Осмелюсь спросить, кто может следовать за ним?
Учитель ответил:
– Тот, кто правдив в словах и решителен в делах, пусть и маленький человек, может следовать за ним.
Цзы Гун спросил:
– А каковы те, кто занимается делами правления ныне?
Учитель ответил:
– Увы, что можно сказать о людях, чьи способности столь ничтожны?
XIII, 29
Учитель сказал:
– Если добродетельный человек будет обучать людей семь лет, то их можно посылать даже на войну.
XIV, 24
Учитель сказал:
– В древности учились, чтобы совершенствовать себя. Ныне же учатся, чтобы похваляться перед другими.
XVI, 9
Конфуций сказал:
– Высший – тот, кто обладает знаниями от рождения. За ним следует тот кто приобретает знания благодаря учению. За ним следует тот, кто приступил к учению, лишь столкнувшись с трудностями. Того же, кто, столкнувшись с трудностями, все равно не приступил к учению, народ причисляет к низшим.
XVII, 3
Учитель сказал:
– Лишь высшая мудрость и низшая глупость никогда не меняются.
Но здесь происходит неожиданное – Учитель оказывается отторгнут той традицией, тем Учением, которое сам же и старался проповедовать. Он – человек, который вынес мистические знания на уровень государственного служения и открытого преподавания – оказывается подвергнут остракизму со стороны тех носителей Учения, которые продолжали проповедовать его в закрытых школах.
Вероятно, именно из-за отхода от традиции закрытости школы на Конфуция постоянно обрушивалась критика. Более того, как можно судить из ряда высказываний, записанных его учениками, выпады эти исходили не столько от власть предержащих, которые как раз с радостью привечали мудреца, но от последователей других школ. Вот один такой эпизод:
«Чань Цзюй и Цзе Ни вместе пахали. Кун-цзы, проезжая мимо, послал Цзы Лу (одного из своих лучших учеников – А.М.) разузнать их о переправе. Чан Цзюй спросил:
– А кто это правит, сидя на повозке?
Цзы Лу ответил:
– Это Кун Цю.
И услышал вопрос:
– Не луский ли это Кун Цю?
– Да, это он, – ответил Цзы Лу
– Так этот сам должен знать, где находится переправа»
Уже в этом ответе звучит тонкая издевка над Конфуцием, который сам учил людей как совершенствовать себя – не случайно «переправа» стала синонимом спасения, самосовершенствования. Но далее Чжан Цзюй и Цзе Ни еще жестче высказываются в отношении Конфуция, обращаясь к его ученику Цзы Лу:
«Посмотри-ка, что творится! Вся Поднебесная бушует и вышла из берегов. С кем ты хочешь добиться перемен? Ты следуешь за тем, кто избегает плохих людей! Не лучше ли последовать за теми, кто избегает этот мир?» (XVIII, 6)
«Те, кто избегает этот мир» – типичное обозначение мистика-отшельника, человека «сокровенных знаний», идеального образа носителя Истины. Конфуций в глазах встречных, как видно, к таковым не относиться. Он слишком социализирован, открыт для того, чтобы быть мистическим учителем. Он «избегает плохих людей» – излишняя морализация никогда не была чертой тайной традиции. И он уже отпал от нее.
А вот другой эпизод:
«Чусский безумец Цзе Юй, проходя мимо Кун-цзы, пропел:
– О феникс, феникс! Как упала твой благодать! Нельзя осуждать людей за то, что было, а то, что будет – еще будет. Брось все! Ныне опасно участвовать в управления!» (XVIII, 5)
Это предупреждение Конфуцию значительно серьезнее, чем-то, о котором сказано выше. Это прямое обвинение и даже угроза. Почему? Для этого прежде всего постараемся понять кем мог быть «чусский безумец». Почему безумец? Почему именно из царства Чу?
Дело в том, что именно южная область Чу еще во времена Конфуция сохранила мощные традиции шаманизма и медиумизма. Оттуда выходили маги, гадатели, который ха их эксцентричное поведение именовали «безумцами» – именно под таким названием подобная категория людей фигурирует, например, у «Чжуан-цзы». И там очевидно, что речь идет об особой категории посвященных, что непосредственно общаются с небом, отличаются «безумными речами» и необычным поведением. Именно к ним идут за советом, именно они предсказывают великие события. И вот такой человек сталкивается с Конфуцием. И прямо обвиняет его в полном падении и отпадении от традиции древних.
Чусский безумец: «О, феникс! Как же упала твоя добродетель! Брось всё!» (Худ. Ма Юань, XIII в.)
Он называет Конфуция «фениксом» – это символ магического могущества, а в ранних культурах это еще и посредник между миром мертвых и миром живых, подобно дракону и некоторым другим птицам. Феникс появляется в государстве как знак процветания и благоденствия. Этот чусский маг обращается к Конфуцию как представителю той традиции магов и медиумов, к которой принадлежит сам. Но тут же открыто и при учениках обвиняет Конфуция в том, что, по сути, тот перестал быть частью той традиции, в которой воспитывался. Его магическая сила – «благодать» – уменьшилась. Он стал использоваться свои знания не для магического управления силами, но для общества. Конфуций пошел на службу к правителям и занялся делами управления, сколь бы ничтожными эти усилия не были. Но он давал советы, пытался правителей и чиновников наставлять на истинный путь и самое главное – открыто проповедовал перед людьми непосвященными. И отшельник призывает его наконец отказаться от погони на служебной карьерой и оказании услуг неправедным правителям. Конфуций же страстно стремился оказаться полезным практическими любому, даже не самому праведному правителю, откликаясь на любой призыв. И вот он получает хлесткую пощечину от человека, который действительно является частью древней традиции.
Примечательно и то, что происходит после того, как чусский отшельник обвинил его в отпадении от традиции: «Конфуций сошел с повозки, намереваясь побеседовать с ним, однако тот быстро удалился и Кун-цзы не смог с ним побеседовать». Конфуций, как и в первый раз, пытается объясниться, пояснить суть своих поступков. Но, увы, с ним не хотят говорить – он оказывается уже «не вхож» в это сообщество.
Поразительно, что в историях его жизни нет ни одного упоминания о том, что его поступки одобряли сами отшельники, мистики и бродячие посвященные. Наоборот, все они самым резким образом осуждают его. Какой-то отшельник в царстве Вэй, услышав, как Конфуций бьет в каменный колокол (скорее всего, это было частью магического ритуала), откровенно говорит ему: «Эти удары рождают у других лишь раздражение: ах, никому не понять меня… Ну, и пусть никому не понять тебя – остановись, наконец!» (XIV, 39). Он, вероятно, действительно многих начинает просто раздражать.
