«Слуга покорный, — сказал он, остановив меня, — писал Фонвизин в письме к сестре, — поздравляю вас с успехом комедии вашей; я вас уверяю, что ныне во всем Петергофе ни о чем другом не говорят, как о комедии и о чтении вашем. Долго ли вы здесь останетесь?
— Через несколько часов еду в город, — отвечал я.
— А мы завтра, — отвечал граф, — я еще хочу, сударь, — продолжал он, — попросить вас: его высочество желает весьма слышать чтение ваше и для того, по приезде нашем в город, не умедлите ко мне явиться с вашею комедиею, а я представлю вас великому князю, и вы сможете прочитать ее нам».
31 июля состоялось чтение комедии у великого князя: «Через несколько минут тоном чтения моего произвел я во всех слушателях прегромкое хохотанье, — вспоминал Фонвизин. — Паче всего внимание графа Никиты Ивановича возбудила Бригадирша. «Я вижу, — сказал он мне, — что вы очень хорошо нравы наши знаете, ибо Бригадирша ваша всем родня; никто сказать не может, что такую же Акулину Тимофеевну не имеет или бабушку, или тетушку, или какую-нибудь свойственницу». По окончании чтения Никита Иванович делал свое рассуждение на мою комедию. «Это в наших нравах первая комедия, — говорил он, — и я удивляюсь вашему искусству, как вы, заставя говорить такую дурищу во все пять актов, сделали, однако, роль ее столько интересною, что все хочется ее слушать; я не удивлюсь, что сия комедия столь много имеет успеха; советую вам не оставлять вашего дарования…»»
Именно тогда они подружились. Фонвизин становится секретарем Панина. «Граф Панин был другом Фонвизина, — свидетельствует современник. — Последний усвоил себе политические взгляды и правила первого, и про них можно было сказать, что они были одно сердце и одна душа». Дружба их продолжалась четырнадцать лет, до самой кончины Панина.
Он родился в Москве 3 апреля 1744 года. В аккуратном деревянном доме по Рождественскому бульвару жило небогатое, но хлебосольное семейство Ивана Андреевича Фонвизина, который занимал небольшую должность в ревизион-коллегии. «Отец мой, — писал Фонвизин, — любил правду, никаких никогда подарков не принимал. С людьми своими обходился с кротостью, но не взирая на сие, в доме нашем дурных людей не было…» «Государь мой, — говорил он приносителю подарков, — сахарная голова не есть резон для обвинения вашего соперника: извольте ее отнести назад, а принесите законное доказательство вашего права». Впрочем, как и следовало ожидать, неподкупная честность не способствовала его карьере, и, хотя он прожил восемьдесят лет, мы не видим Ивана Андреевича в высоком чине. «И память о его существовании и его благородной жизни никогда не перешла бы за пределы семейного родового круга, если бы в 1744 году не даровал ему Бог сына, которому суждено было прославиться в литературе и тем самым занести имя Фонвизиных в страницы русской истории. Сыну этому дали при крещении имя Денис», — писал один из первых биографов Фонвизина П. А. Вяземский.
В семье было восемь детей. Их воспитанию посвятила свою жизнь Екатерина Васильевна Дмитриева-Мамонова — «жена добродетельная, мать чадолюбивая, хозяйка благоразумная и госпожа великодушная». «…Я наследовал от отца моего как вспыльчивость, так и непамятозлобие, от матери головную боль, которою она всю жизнь страдала», — писал Фонвизин.
Мальчик рос как все дети, но был упрям, подчас резок, подвижен, чувствителен: «Я чувствовал сильнее обыкновенного младенца… В четыре года начали учить меня грамоте, так что я не помню себя безграмотным… Языкам не учили из-за отсутствия денег…»
«Наступил памятный для России день — 12 января 1755 года, когда был утвержден проект И. И. Шувалова об учреждении Московского университета, где всякого звания люди свободно наукою пользуются». При университете открываются две гимназии — одна для дворян, другая для разночинцев.
Как только Иван Андреевич, понимавший цену образования, узнал об их открытии, он в числе первых подает прошение о зачислении Дениса и старшего сына Павла в гимназию. Способный Денис быстро делает успехи, особенно в языках — ему поручают произнести речь на латинском во время торжественного акта.
В 1758 году директор гимназии отбирает десять лучших учеников и везет в Петербург ко двору. Среди них были три будущие знаменитости: Яков Булгаков, Денис Фонвизин и Григорий Потемкин. «Столица очаровала своими ласками и любезностью, своим блеском и великолепием», — вспоминает позднее Денис Иванович. Их представили бессменному куратору университета, покровителю наук и искусств И. И. Шувалову. Знаменитый вельможа встретил гимназистов ласково и по «какому-то странному совпадению подвел одного из них к присутствующему здесь М. В. Ломоносову, словно предугадывая, что ученик изберет литературное поприще». «…Взяв меня за руку, — вспоминает Фонвизин, — подвел к человеку, которого вид обратил на себя мое почтительное внимание. То был бессмертный Ломоносов. Он спросил меня, чему я учился. «По латыне», — отвечал я. Тут начал он говорить о пользе латинского языка с великим, правду сказать, красноречием…»
Были они и во дворце на куртаге, так поразившем их своим великолепием. Но наибольшее впечатление на мальчика произвел театр, страстным поклонником которого он остался на всю жизнь. «Ничтожная пьеса показалась ему высоким произведением гения, а актеры — великими людьми. Понятна его радость, что первые актеры петербургской труппы Волков и Дмитриевский вхожи в дом его дяди, и понятна та нетерпеливая поспешность, с которой он старался познакомиться и сблизиться с корифеями сцены, считая это великим для себя благоприобретением…»
В 1762 году Фонвизин с отличием закончил гимназию и был переведен в студенты. Но учиться дальше ему не пришлось — по обычаю того времени он с детских лет был записан в гвардию и произведен в сержанты. «…Но как желание мое было гораздо более учиться, нежели ходить в караулы на съезжую, то уклонялся я, сколько мог, от действительной службы. По счастию моему, двор прибыл в Москву, и тогдашний вице-канцлер взял меня в иностранную коллегию переводчиком капитан-поручичья чина, чем я был доволен. А как переводил я хорошо, то покойный, тогдашний канцлер важнейшие бумаги отдавал именно для перевода мне».
Еще в гимназии он «получил вкус к словесным наукам» и по заказу книгопродавца делал переводы басен Гольберга, аббата Терассона и трагедии Вольтера «Альзира». «Склонность моя к писанию являлась еще в младенчестве, и я, упражняясь в переводах на Российский язык, достиг до юношеского возраста…» «…Природа дала мне ум острый, но не дала мне здравого рассудка, — вспоминал о тех годах писатель. — Весьма рано проявилась во мне склонность к сатире. Острые слова мои носились по Москве; а как они были для многих язвительны, то обиженные оглашали меня злым и опасным мальчишкою… Молодые люди! Не думайте, чтобы острые слова ваши составили вашу истинную славу; остановите дерзость ума вашего и знайте, что похвала, вам приписываемая, есть для сердца сущая отрава; а особенно если чувствуют склонность к сатире; укрощайте ее всеми силами вашими, ибо и вы без сомнения подвержены будете одинаковой судьбе со мною. Меня скоро стали бояться, потом ненавидеть; и я вместо того, чтобы привлечь к себе людей, отдалил их от себя и словом и пером… Сердце мое, не похвалясь скажу, предоброе. Я ничего так не боялся, как сделать кому-нибудь несправедливость, и для того ни перед кем так не трусил, как перед теми, кои от меня зависели и кои отомстить мне были не в состоянии…»
Будущий драматург был не лишен актерского таланта. «Я забыл сказать, что имел дар принимать на себя лицо и говорить голосом весьма многих людей», — замечает Фонвизин.
Служба переводчика с латинского, французского и немецкого соответствует потребностям души и желаниям талантливого юноши. Он успешно выполняет и некоторые дипломатические поручения. Казалось, лучшего не надо было желать, но вскоре судьба его переменилась. Иван Перфильевич Елагин, всесильный кабинет-министр императрицы, любитель словесности и театра, славившийся «витийством на русском языке», обратил внимание на переводчика Вольтера. И 8 октября 1763 года последовал высочайший указ: «Переводчику Денису Фонвизину, числясь при иностранной коллегии, быть для некоторых поручений при нашем статском советнике Елагине, получая жалование из оной коллегии».
Елагин с первого знакомства высоко оценил дарование Фонвизина, а восхищенный им юноша «полюбил его за разум, просвещенный знаниями, за доброе по природе сердце, за его твердые правила честного человека».
Елагин относился к категории тех «исполинов чудаков, которые рисуются перед глазами нашими, озаренные лучами какой-то чудесности, баснословности, напоминающие нам действующие лица гомеровские; это живые выходцы из «Илиады», — писал П. Вяземский. Самобытные и талантливые, они смогли проявить себя в «век Екатерины», когда выше всего ставилась честь и национальная гордость. Их отличает высокое чувство собственного достоинства и долга, презрение к бытовым удобствам и даже к смерти. Во имя долга и чести они готовы на невзгоды и лишения, готовы отказаться от благополучия, чинов и самой жизни.»
