решил отойти к общей линии фронта, в село Липовое. До него было восемнадцать верст. Уже вечерело. Казаки голодны, мокры. Кони также. Тронулись. Шли медленно, шагом. Наш отход казался нескончаемым. В полной темноте вошли в село. Штабу полка был отведен хозяйственный дом небогатого крестьянина. Мы были уже на Украине…
Генерал Шифнер-Маркевич куда-то временно отлучился. За него остался начальник штаба дивизии, Генерального штаба полковник Соколовский. Жидкими лавами он держит дивизию на позиции севернее железнодорожного полотна Луганск – Дебальцево, верстах в пяти восточнее последнего…
– Почему мы стоим?.. Чего мы ждем? – подъехав к нему, спросили мы с Соламахиным – командиры полков.
– Приказано… – единственным словом удостоил нас ответом наш мрачный временный начальник.
И мы, не смея нарушать «боевого приказа», отъехали к своим частям.
И вот в этот печальный, скучный, нудный морозный день со снежной завирухой «крупой», клонящийся к вечеру, когда, казалось, наша дивизия, не более 500 коней, была забыта всеми, на крупной рыси подошел вновь тот же хорунжий Мельников от моего Сводно-Хоперского полка, державший живую связь с генералом Фостиковым. Со станции Чернухина он передал словесный приказ Фостикова: «Дивизии немедленно отходить через Дебальцево, на Ольховатку. Дебальцево защищаться не будет. Его надо пройти как можно скорее, чтобы избегнуть могущего обстрела со стороны рабочих»…
Поздно ночью дивизия прибыла в Ольховатку. Это было 16 декабря. На этом пути мы вновь столкнулись со многими пехотными частями, отступавшими, как и мы, на юг. Бесчисленные обозы двигались безостановочно. Под Ольховаткой встретили нашу 2-ю Кубанскую пластунскую бригаду генерала Геймана…
Дивизия отошла на станцию Иловайская. Вернулся генерал Шифнер-Маркевич. Здесь им получен следующий приказ от генерала Улагая:
«Всю 1-ю Кавказскую казачью дивизию свести в один полк и оставить на фронте под командой одного из командиров полков. От всех четырех полков выделить кадры и с ними двигаться на станцию Матвеев Курган, в мое распоряжение, для формирования Кубанской Армии».
Это распоряжение для нас было полной неожиданностью. Кроме того, нам казалось, что к нам должны влиться формированные на Кубани казаки, но не мы, оставив фронт, идти в тыл, на странное, и так запоздалое, формирование Кубанской армии.
Мне лично тогда показалось, что это уже неосуществимо. Но высказывать свои мысли никто не стал, когда нас, Соламахина и меня, единственных командиров полков, оставшихся в живых, вызвал к себе генерал Шифнер-Маркевич и прочитал этот странный, на мой взгляд, приказ генерала Улагая. Молчал и Соламахин, как и Шифнер-Маркевич.
– Кто из вас, господа, хочет остаться на фронте? – нарушив молчание, спросил генерал.
– Как младший в чине, как молодой шкуринец – на фронте должен остаться я, – отвечаю генералу.
– Нет, не так!.. Как младший в чине и как молодой шкуринец – полковник Елисеев должен вести кадры дивизии, а я, как старший в чине и как старый шкуринец – я, полковник Соламахин, должен остаться на фронте, – ответил мой старый друг.
Генерал Шифнер-Маркевич, умный и деликатный начальник, благородный и все ясно понимающий, он выслушал нас стоя, глядя на телеграмму Улагая, лежавшую перед ним на столике. И потом, подняв глаза на нас, ясно произнес:
– Миша, ты прав. Как старший в чине, ты должен остаться на фронте, а полковник Елисеев поведет кадры дивизии.
Мы оба взяли руки под козырек, поняв это как точное его приказание.
В телеграмме генерала Улагая сказано было: «Выделить 150 казаков на лучших лошадях и оставить их на фронте», что и было выполнено. Получилась сильная сотня. От своего 2-го Хоперского полка я назначил в нее младшим офицером есаула Жукова, недавно вернувшегося в полк. Оставил и все полковые наличные пулеметы, числом четыре, под командой сотника Дубкова.
В противовес тому, что написано потом за границей генералом Врангелем по донесениям старших его генералов-конников, что «конский состав в частях совершенно пришел в упадок», и другие невзгоды, в нашей дивизии этого не было. Конский состав дивизии, конечно, не был блестящий, но он оставался до конца хорош. Мы отступали уже по Украине, и фуража было вполне достаточно. Вот почему «выделенная сотня казаков» от 1-й Кавказской дивизии была сильна.
Что было занимательно, так это то, что казаки послушно оставались на фронте, а нам уход в тыл казался и странным, и несвоевременным. Мы еще наивно верили, что это есть наш временный неуспех…
Умный, скромный и молодецкий полковник Соламахин, не желая самообольщаться, назвал выделенных казаков с пулеметами не «полком», а «Отдельной сотней» и себя – только командиром сотни.
Генерал Шифнер-Маркевич отдал по дивизии соответствующий приказ, что «полковнику Соламахину оставаться на фронте с Отдельной сотней, войдя в подчинение генералу Фостикову, а полковник Елисеев назначается начальником кадров 1-й Кавказской казачьей дивизии, которому следовать на станцию Матвеев Курган, в распоряжение генерала Улагая».
В тот же день он со своим начальником штаба дивизии полковником Соколовским выехал поездом в Екатеринодар.
«Передайте войсковому атаману и всему Кубанскому войску, что если мы не вернемся назад, то это значит, что все мы погибли за славу и честь Кубани… А если судьбе будет угодно сохранить нашу жизнь – то сотня отойдет в Крым». Так сказал перед строем нам, уходящим в тыл, растроганный и откровенный, как и доблестный в боях, полковник Соламахин.
Распрощавшись с остающимися на фронте, во главе группы в 250 казаков двинулся к Матвееву Кургану… На Матвеев Курган прибыли с вечерними сумерками. Здесь происходила полная неразбериха. Везде стояли интендантские поезда и другие составы. Много было воинских обозов. При нас и воинскими чинами, и жителями расхищались казенные склады. Жители тащили главным образом сахарный песок в мешках. Никто им уже не препятствовал. Анархия была на полном ходу. Здесь мы не застали генерала Улагая.
Через коменданта станции от него получено распоряжение – двигаться на Ростов.
Переночевав, остатки дивизии двинулись на Ростов. Странно было то, что ни у кого не было радости, что мы идем в тыл. Что-то подсказывало каждому из нас ненормальность положения и распоряжений высшего командования. Но мы идем туда, куда нам приказано…
Мы оторвались от боевой действительности и двигаемся по абсолютно мирному пространству.
Пути отступления 1-й Кавказской казачьей дивизии ККВ – «от Воронежа и до Кубани», октябрь – декабрь 1919 г.
Следующий ночлег был в Эривани (армянском). Чтобы войти в Ростов настоящей воинской частью, все сели вновь в седла.
Проехали несколько верст, как нагнали какую-то довольно
