Жолкевский, будучи в Москве и видя жалобы боярские о нарушении договоров и что король таким продолжением принудит русских на иное предприятие, взяв из казны инсигнии, драгоценную корону и пр., а также царя Василия братьев и племянников с их пожитками, ноября 9, оставив в Москве Александра Гоншевского, поехал из Москвы. И зайдя в Иосифов монастырь, где был царь Василий Шуйский, взяв оного, приехал со всем под Смоленск и всех оных представил королю на публичной аудиенции в скаредном платье и с руганием, словно войною плененных. И хотя король Жолкевским гетманом весьма был недоволен за то, что королевичу, а не ему присягу учинили, однако ж оное скрывал. Когда царь Василий с братьями введен был, король сидел на стуле. И хотя царя Василия принуждали, чтоб он королю в землю равно с братьями кланялся, но он того не учинил и сказал только: «Ваше величество, ныне видя мое несчастье и Божеский на меня гнев, а кроме того неверность поданных и вероломство друзей, памятуй правосудие Божие, что всякую неправую обиду отмстить не оставит, ежели не на самих, то на детях. Я же желаю тебе и сыну твоему иметь более верных рабов и лучшее счастье, нежели я имел». При котором многие из сенаторов польских заплакали, а король, посмеявшись, велел их увести и охранять. Потом велел король ему письмо к Шеину послать. Но Шеин, письма не приняв, отказал с тем: он извещен, что бывший царь Василий ныне простой чернец и где он ныне, о том не знает. Сие надругание и неправильность действий видя, русские послы нетерпеливо королю и сенаторам представляли, чтобы король Шуйских, как бояр российских, освободил. И ежели он имеет опасность, то они возьмут их в свое сохранение и в том всем государством подпишутся. Иначе же будут они ко всем государям с жалобою писать, что королю, также и республике есть не к чести, что над бывшим равным себе государем, по воле Божией пришедшим в несчастье, надругиваться, не имея от него никакой себе достойной тому причины. Тогда ж из посольства русского Василий Сукин да дьяк Свадной, изменив послам, тайно вести к королю переносили. О чем послы уведав, стали от них оберегаться и советоваться отдельно. А что, подольстясь, Голицын от них уведал, о том писал тайно к патриарху и боярам.
Стоя в Калуге, вор оный многие по городам пакости делал. При нем же был царь касимовский Урмамет с татарами. И видя смятение в государстве напрасное, а кроме того уверясь, что оный подлинно вор, умыслил, отъехав от него, войти в согласие с боярами, с которым тайно и Урусовы мурзы согласились. Но сын оного царя, уведав о том, сказал вору, что оный царь хочет его убить. Сие услышав, вор оный явно оному царю ничего сделать не мог, поскольку его во всем войске очень любили и почитали, и умыслил тайно его погубить. И вызвав его со псами на охоту, отъехав с ним и Михаилом Бутурлиным от людей далеко, отсек саблей голову и бросил в реку Оку. И потом сказали, якобы он уехал к Москве, чего ради послали за ним в погоню многих людей. Но рыбак, который все оное видел, сказал тем посланным и указал тело его, у берега лежащее без головы. Сие подало мурзе Петру Урусову причину, как бы оную невинную кровь отмстить. И через некое время, выехав с ним на поле с охотою, отсек ему голову и, взяв татар своих, которые были уже готовы, ушел в Крым. А остальных татар побили в Калуге, человек с 200, разве мало что ушло. И так сей нечестивый враг и разоритель государства, приняв достойную казнь, мерзкую свою жизнь окончил и погребен был в Калуге с великою честью декабря 11 дня. После смерти его родила Марина сына, которого именовали Иоанн. Но многие сказывают, что был нарочно посторонний взят для удержания бунтовщиков, через что в Москве немалая надежда к успокоению внутренней войны подалась.
В Москве уведали об убиении оного вора, послали князя Юрия Никитича Трубецкого, чтоб калужан привести к присяге королевичу. Но калужане, удержав Трубецкого, послали к боярам с письмом, объявив: «Ежели королевич закон восточной церкви примет и поляков выведет, то они все готовы ему присягать, а доколе сего не учинят, то как его, так и согласных ему почитать будем за неприятелей»; а между тем употребляли имя Маринино и сына ее. Трубецкой же после того тайно в Москву ушел.
В Казани слыша, что поляки в Москву вошли и бояр утесняют, войдя в согласие, присягали калужскому вору, в чем наместник князь Бельский сильно им претил и удерживал. Но дьяк Никонор Шульгин, желая сам в Казани быть старшим, возмутив народ, велел наместника оного убить. На третий день, прибежав, татары сказали, что оный вор убит и люди все разбежались. Того ради казанцы с великим сожалением погребли его с честью и о несчастливом случае том писали в Москву.
1611. При Смоленске король, стоя, сильно домогался город взять, специально велел царя Василия вывести перед городом, чтоб сам Шеину сказал, и письма из Москвы от бояр с точным об отдаче оного города повелением ему отдал. Шеин же, видя царя Василия Иоанновича, сильно плакал и посланному сказал, чтоб он донес королю, что он сего знает, что был царем российским, и тогда ему как государю по своему обещанию верно служил и все повеления его точно по крайней возможности исполнять прилежал. А ныне, видя его, как чернеца и невольника в руках неприятельских, слушать его не должен. Что же повеления боярского касается, то он знает, что он и сам такой же боярин, и что к пользе отечества относится, он сам о том столько разумеет, и что во вред видит, того никогда не послушает. Ежели же всем государством изберут государя надлежащим порядком, то он после учинения ему присяги во всем повиноваться будет. Особенно же его письмо от послов 3 января в том утвердило, в котором ему точно о сдаче запрещали. Король же, осердясь пресильно, велел подкопы, сделанные под стены, зажечь и всем войском приступать. А уведав чрез Сукина о письме, посланном от послов в Смоленск, жестоко на них озлобился, принуждал послов к Шеину о сдаче писать. Они же, презрев королевские угрозы, отвечали: «Ежели, ваше королевское величество, изволите по учиненным договорам исполнить и сына своего по обещанию на царство отпустите, то не только Смоленск, но и все государство в его полной воле и власти останется и мы все, как верные рабы, ему служить и во всем повиноваться будем. А вашему величеству присягать и город отдать мы не можем, поскольку от государства такого повеления не имеем. А хотя б мы то сверх данной нам власти и учинили, только вашему величеству не полезно, поскольку нас не только никто не послушает, но и наши дела, как неверных отечеству рабов, все опровергнут». Уведав же чрез Сукина и дьяка Сваднова, что послы к Шеину с укреплением писали, зло осердясь, как преступников клятвы обвинив, взяв под караул, послал вместе с Шуйскими в Польшу и велел их держать в разных городах под караулом, а именно послы были в Мариенбурге в Прусах 23 дня апреля. А также писал и в Москву еще к Салтыкову, чтоб принудили бояр к королю самому пристать и Смоленск отдать велели. Что тогда многие польские сенаторы о послах русских почли за правильный и порядочный поступок, а король, хотя и зло гневался, но более никакой обиды, кроме неприязненного взирания и некоторых заочных поношений, послам не учинил.
В Москве бояре, уведав об увозе царя Василия и ругании над ним, утаясь от вора Михаила Салтыкова, писали по городам, чтоб, собрав войско, Москву очистили, объявив именно королевские неправые поступки и утеснение от поляков. Потому в Калуге князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой да с ним атаман Заруцкий, на Рязани Прокопий Липунов, во Владимире князь Василий Федорович Масальский да окольничий Артемий Васильевич Измайлов, в Суздале Андрей Просовецкий, на Костроме князь Федор Волконский, на Романове князь Федор Козловский с братьями, войдя в согласие чрез письма, собрав войска, пошли к Москве. Между тем Салтыков получил от короля указ, чтоб принуждал патриарха и бояр писать к послам, чтоб они договор написали по воле королевской и Смоленск отдали. Потому патриарх и бояре, а наиболее князь Андрей Васильевич Голицын да князь Иван Михайлович Воротынский спорили о том, что они с Жолкевским сделали договор принять на царство сына королевского, когда он закон примет и польские войска вон выведет, а креститься ему в Можайске, не доезжая Москвы, и оное клятвою утвердили. «А ежели мы ныне на волю королевскую положимся, то уже договор оный сами нарушим и принуждены будем принять государя иного закона, что в совестях нанесет отягчение и в народе новое смятение, чрез что государство может впасть в междоусобную войну и тягчайшее разорение. Да и король того сверх учиненного договора, чтоб ему присягать, требовать по праву не может. А под словом «на его волю» разумеется то ж самое, чтоб мы отдались под власть польскую». За что Салтыков, осердясь, хотел патриарха зарезать. Патриарх же, прокляв его, сказал, что «я не смерти, но греха более боюсь, и сего ни по какому домогательству не подпишу». Бояре же, Мстиславский с товарищами, оное за страхом, а Воротынский и Голицын под караулом сидя, после жестокого принуждения подписали.
