И вот что случилось. Однажды зимним утром Иоганн катался на коньках и вдруг услышал сдавленный крик, мольбу о помощи. Он увидел, что человек провалился под лед и теперь барахтается, пытаясь удержаться на поверхности; Иоганн понесся к проруби и узнал в тонущем отца Адольфа - тот уже выбился из сил, бестолково барахтаясь в ледяной воде; он не умел плавать. В этих обстоятельствах был только один выход - нырнуть под лед и удерживать голову священника над водой, пока не подоспеет помощь, а она была близка. Подбежавшие люди быстро спасли обоих. Отец Адольф через час был в добром здравии, иное дело - Иоганн. Он вспотел от быстрого бега на коньках, и купание в ледяной воде не прошло для него даром. Впрочем, вот и домишко Иоганна, зайдем - все увидишь своими глазами.
Мы вошли в спальню и огляделись. У очага сидела пожилая женщина с беспредельно грустным лицом; руки ее покоились на коленях, а голова склонилась на грудь, будто от вековой усталости, - поза трагической безысходности была красноречивее слов!
- Та самая сестра-невеста, - беззвучно напомнил мне Сорок четвертый. Так и осталась старой девой.
На кровати полулежал, подпертый подушками, укрытый одеялами седой мужчина, очень старый на вид; заострившееся лицо его искажала гримаса давней непроходящей боли, порою, слегка шевельнувшись, он тихо стонал, и каждый раз легкая судорога пробегала по лицу сестры, словно каждый стон отдавался болью в ее сердце.
- И так - день за днем, вот уже тридцать лет, - прошептал Сорок четвертый.
- Боже мой!
- Истинно говорю тебе - тридцать лет. Он в здравом уме, тем хуже для него, какая жестокость! Иоганн онемел, оглох, ослеп, половина тела у него парализована, а та, что не парализована, - вместилище всех напастей. Рискуя жизнью, он спас своего ближнего. С тех пор он умирает десять тысяч раз!
В комнату вошла еще одна грустная женщина. Она принесла миску жидкой овсянки и с помощью сестры принялась кормить больного с ложечки.
- Август, четыре сестры денно и нощно сидят у постели больного, вот уже тридцать лет они ухаживают за несчастным калекой. Замужество, свой дом, своя семья - не их удел, они отказались от светлых девичьих грез и сами обрекли себя на страдания, чтоб как-то облегчить страдания своего брата. Они уложили его в кровать в радостную утреннюю пору его жизни, в золотую пору расцвета его славы, а теперь посмотри, что с ним сталось. Несчастье разбило сердце его матери, она сошла с ума. Теперь подведем итог - разбитое сердце матери и пять загубленных молодых жизней. И все это для того, чтоб спасти жизнь священнику, который прожил ее в грехе, бесстыдно мошенничая. Пойдем скорей отсюда, а то соблазн подобной награды за доброе дело поколеблет мой здравый смысл и убедит стать человеком!
Летя домой, в замок, я испытывал тяжелое, гнетущее чувство, словно на сердце был камень, потом вдруг в душе моей затеплилась надежда, и я сказал:
- Несчастные будут щедро вознаграждены за все свои жертвы и страдания.
- Может быть, - безразлично бросил Сорок четвертый.
- Я верю - так оно и будет! - настаивал я. - И какое милосердие проявил господь к бедной матери, даровав ей блаженное забытье и избавив от мучений, ведь их под силу вынести только молодым.
- Так ты считаешь, что безумие - благо для нее?
- Да, ведь сердце матери было разбито, и ей не пришлось долго ждать смерти, освободившей ее от всех тягот.
До меня донесся легкий, едва слышный призрачный смех. Потом Сорок четвертый сказал:
- На рассвете я тебе покажу еще кое-что.
Глава XXI
Ночь прошла тяжело и беспокойно: мне снилось, что я - член этой несчастной семьи и вместе со всеми терплю муки долгие, тягуче-медленные годы, а дрянной священник, чья жизнь была оплачена ценой наших страданий и невзгод, всегда рядом - насмехающийся, пьяный. Наконец я проснулся и в самом тусклом из холодных серых рассветов увидел человека, сидящего у моей постели, - старого, седого, в грубом крестьянском платье.
- Ах! - встрепенулся я. - Кто ты, добрый человек?
Это был Сорок четвертый. Он объяснил хриплым старческим голосом, что пришел показаться мне, чтоб я признал его позже. Затем он стал невидимкой, и я, по его велению, - тоже. Вскоре мы проплыли в морозном воздухе над деревней и опустились на землю в открытом поле за монастырем. Кругом никого не было, кроме худой, едва прикрытой лохмотьями старухи, сидевшей на промерзлой земле; она была прикована к столбу цепью, затянутой вокруг пояса. Несчастная едва держала голову: видно, продрогла до костей. Это было очень грустное зрелище - тусклый рассвет, тишина, лишь свистят и шепчутся ветры да кружатся, гоняясь друг за другом над голой землей, снежинки. Сорок четвертый обернулся крестьянином и подошел к старой женщине. Она с трудом подняла веки, увидела перед собой доброе лицо и сказала умоляюще:
- Сжалься надо мной! Я так устала и продрогла, и ночь была такая долгая, долгая. Зажги костер и избавь меня от мучений!
- Бедняжка! Я не палач, но скажи, что для тебя сделать, и я сделаю.
Она указала на кучу хвороста:
- Заготовили для меня. Возьми несколько сучков, запали их, глядишь, я и согреюсь. Там не убудет. Того, что останется, с лихвой хватит, чтоб сжечь мое изможденное, высохшее тело. Будь добр, исполни мою просьбу!
- Исполню, - ответил Сорок четвертый, положил перед ней сучок и зажег его прикосновением пальца.
Вспыхнул, затрещал огонь, женщина простерла над ним костлявые руки и глянула на Сорок четвертого с благодарностью, которую невозможно выразить в словах. Было странно и жутко наблюдать, как она радовалась и наслаждалась теплом дерева, припасенного, чтоб обречь ее на ужасную смерть. Наконец, подняв на Сорок четвертого грустный взгляд, она сказала:
- Ты добр, очень добр ко мне, а у меня нет друзей. Я не дурная женщина, ты не думай, что я - дурная, просто бедная, старая и умом повредилась за эти долгие, долгие годы. Они думают, что я - ведьма. Это все священник Адольф, он схватил меня и приказал сжечь на костре. Но я не ведьма, нет, помилуй бог! Ведь ты не веришь, что я - ведьма? Скажи, что не веришь!
- Конечно, не верю.
- Спасибо тебе на добром слове!.. Как давно я скитаюсь, как давно у меня нет крыши над головой. Много, много лет... А ведь когда-то у меня был свой дом, только не помню - где, четыре милых дочки и сыночек - всю душу им отдавала. Как их звали? Как их звали?.. Я забыла имена... Все они уже умерли, бедняжки, за эти годы. Если б ты видел моего сына! Он был такой славный, он был художником. О, какие картины он писал! Однажды он спас утопающего или утопающую - не помню, словом, спас жизнь человеку, провалившемуся под лед...
Старуха вдруг утратила нить своих бессвязных, запутанных воспоминаний и только бормотала что-то невразумительное, покачивая головой; взволнованный ее рассказом, я прошептал на ухо Сорок четвертому:
- Ты спасешь ее? Ведь как только отец Адольф узнает, кто она, он освободит старушку и вернет ее в семью. Благодарение господу, стоит только сказать священнику...
- Это невозможно, - ответил Сорок четвертый.
- Невозможно? Почему?
- Ей на роду написано умереть в этот день на костре.
- Да ты откуда знаешь?
Сорок четвертый молчал. Терзаясь неизвестностью, я предложил:
- В крайнем случае, я могу открыть ему глаза. Снова сделаюсь видимым...
- Это не предопределено. Чему не суждено быть, то не сбудется, прервал меня Сорок четвертый.
Он понес к огню еще один сучок. Вдруг из монастыря выскочил верзила, выбил сучок у него из рук и заорал:
- Что лезешь не в свое дело, старый дурак! А ну-ка, живо подбери сучок и тащи его обратно!
- А если не отнесу, что тогда?
Верзила разъярился: как смеет этот червяк так дерзко с ним разговаривать? Он занес кулачище, намереваясь раздробить наглецу скулу, но Сорок четвертый перехватил кулак и стиснул его так, что послышался жуткий звук раздробленных костей. Верзила зашатался и пошел прочь, стоная и ругаясь, а Сорок четвертый подобрал сучок и бросил его в огонь, согревавший старую женщину.
- Становись невидимкой, - зашептал я, - нам надо немедленно скрыться, он скоро...
- Знаю, - усмехнулся Сорок четвертый, - соберет шушеру на подмогу и схватит меня.
- Так почему же ты медлишь?
- Зачем скрываться? И это предопределено. Всякому предопределению суждено исполниться. Но ничего плохого не случится.
И служки прибежали - человек шесть, - схватили Сорок четвертого и потащили в монастырь; по дороге они нещадно молотили его кулаками и палками, пока он не обагрился кровью. Я шел следом - дух-невидимка - и ничем не мог ему помочь. Они заточили Сорок четвертого в мрачную келью монастырского подвала, посадили на цепь и заперли дверь, пообещав, что еще займутся им, когда сожгут ведьму. Я был вне себя от беспокойства, он же ничуть не тревожился. Сказал, что использует и эту возможность и приумножит славу мага, распространив слухи, что старый костолом - переодетый астролог.
