Энергичная государственная инициатива уравновешивала разительную нехватку частного капитала, который мог бы стимулировать промышленные отрасли страны и ее экономический прирост. В 20-х годах XIX в. активные меры предпринимались для развития в Восточной Финляндии производства железа из болотной руды, не зависимого от шведского железорудного импорта. Несмотря на то, что государство вскоре перестало оказывать поддержку этой отрасли, она гарантировала хорошую прибыль с металлургических предприятий для постоянно развивающегося оружейного производства в петербургском регионе. Большинство этих предприятий перешло в русское владение. Собственно российские производители железа находились далеко на востоке, в районе Урала. Кроме того, российские таможни являлись верным средством защиты от западноевропейских конкурентов.
Другой промышленной отраслью, привившейся в Финляндии из-за близости к Санкт-Петербургу, было текстильное производство. Оно стало очень рентабельным в 1835 г., когда русские предприниматели приобрели в Таммерфорсе текстильную фабрику «Финлейсон и компаньоны», превратив ее в крупнейший в Скандинавии промышленный комплекс. Успех оказался заразительным: в Финляндии было основано еще несколько текстильных предприятий. Ни одно из них, впрочем, не достигло размеров и рентабельности фабрики «Финлейсон», успехи которой обуславливались, в частности, местной дешевой гидроэнергией, а также тем, что император пожаловал Таммерфорсу право беспошлинной торговли с Россией. Свою привилегию город сохранил до 1905 г. Обстоятельством, выгодным для всей финской текстильной отрасли, были низкие по сравнению с Россией пошлины, которые Финляндия платила за сырье (хлопок и полотно), ввозившееся из Северной Америки. Это давало финским фабрикам безусловное преимущество перед конкурентами.
Три из пяти крупнейших финских промышленных предприятий находились в середине 40-х годов XIX столетия в собственности русских капиталистов, что являлось типичным для того времени. Однако значение этих предприятий для экономики Финляндии было невелико, поскольку вплоть до 60-х годов XIX в. почти 90 % населения страны было занято в сельском хозяйстве и лесной промышленности. В начале эпохи российского владычества около 95 % доходов финского экспорта приходилось на сельскохозяйственные товары, а также на продукцию смолокуренной и лесопильной отраслей. Бурный прирост населения (с 863 тыс. человек в 1810 г. до 1 млн. 770 тыс. в 1870 г.) обусловил сокращение излишков сельского хозяйства, а следовательно, и уменьшение его доли в экспорте в пользу лесной промышленности. Возросла, в частности, торговля древесиной, сделавшись в 30-х годах XIX в. важнейшей экспортной отраслью. Однако деревянные океанские суда стали заменяться стальными, и около 1860 г. смола как статья экспорта окончательно потеряла свое значение. В начале 70-х годов XIX в. сельское хозяйство вновь превратилось в экспортную отрасль Финляндии. Ускоренная урбанизация в России и Центральной Европе привела к повышению спроса на молочные продукты и другие товары животного происхождения. По тем же причинам доля текстильной и железорудной промышленности в экспорте возросла почти до 30 %.
Таким образом, быт деревни характеризовался как преемственностью традиций, так и переменами. Преемственность обеспечивалась лютеранской церковью, местными обычаями и шведской управленческой культурой, Последняя претерпевала в основном такие же реформы, как в Швеции. Например, приходские собрания стали важными органами местного самоуправления. Эти перемены вызывались рядом структурных сдвигов, которые зависели, прежде всего, от увеличения народонаселения и от роста петербургских рынков сбыта. Благодаря ввозу дешевого российского зерна крестьяне Восточной Финляндии оставляли подсечное земледелие и смолокурение с тем, чтобы заняться экспортом сливочного масла и дров в Санкт-Петербург. В других областях аграрной Финляндии возделываемые территории расширялись по мере роста населения.
Укрепление национального
самосознания
В какой же степени жители Финляндии первой половины XIX в. видели свою родину отдельной нацией? Присоединение к России вызвало много явных изменений в жизни общества. Вопрос в том, считали ли тогдашние жители страны эти перемены выражением финского национального духа. Подавляющее большинство населения отождествляло себя, прежде всего, с церковной общиной и правителем. В свою очередь управленческая элита исходила из того, что интеграция с Россией продолжится, и была убеждена, что империя открыла «более широкие перспективы» народу и экономике Финляндии. В силу этих обстоятельств от академической верхушки страны требовалась сознательная и долговременная работа по формированию и распространению чувства национального самосознания среди широких слоев населения — тем более что национализм был идеологическим результатом Наполеоновских войн. В случае Финляндии требовалось активное создание национального прошлого.
Лозунг «Мы больше не шведы — русскими стать не хотим — давайте же будем финнами» впоследствии приписывался абоскому историку А. И. Арвидссону, который после своих слишком радикальных высказываний по национальному вопросу в начале 20-х годов XIX столетия вынужден был переехать в Швецию. В действительности эту мысль выразил уже в 1811 г. первый секретарь Великого княжества Г. М. Армфельт, после того как услышал предложение императора Александра завоеванному населению отныне стать финнами. Государь подразумевал, что не следует жить в прошлом, и, по мнению Армфельта, долгом финнов было осуществлять пожелание императора.
Позиция императора была политической и никакого отношения к языковой ситуации в Финляндии не имела. Тем не менее, после присоединения страны к России финскому языку стало уделяться совершенно особое внимание. Отделение от Швеции и превращение Великого княжества в административную единицу Российской империи привели к тому, что финский язык впервые стал языком большинства. Отныне администрация для исполнения своих обязанностей должна была владеть им в большей степени, чем раньше. Началось усердное изучение строя финского языка и его словарного состава, а в 1826 г. священник Густав Ренвалль издал большой финско-латинско-немецкий словарь, который до конца XIX в. оставался нормативным для медленно зарождавшегося письменного финского языка.
Подобно Агриколе, выполнившему в XVI в. перевод Библии, Ренвалль отдавал предпочтение западнофинскому диалекту, который был наиболее распространен и содержал обилие заимствований из шведского языка. В противоположность Ренваллю фольклорист Карл Аксель Готтлунд являлся приверженцем восточнофинского наречия области Саволакс, на котором говорили в обширных внутренних регионах. Его Готтлунд считал более чистым и подлинным. Будучи представителем романтического национализма, Готтлунд, руководствуясь немецкими образцами, начал масштабную деятельность по сбору финского фольклора, стремясь отыскать в нем душу народа. Фольклористом, издавшим в 1835 г. финский национальный эпос «Калевала», стал Элиас Лённрот, но именно Готтлунд в 1817 г. впервые высказал мысль о возможности превращения древнего устного творчества финского народа в единое литературное целое.
Вполне в духе своего времени Готтлунд выразил эту мечту по-шведски. В Финляндии начала XIX в. более 85 % населения говорило на различных финских наречиях, но, несмотря на рост интереса к финскому языку, шведский оставался домашним и рабочим языком административной и академической элиты до 80-х годов XIX в. Это объяснялось наследием просветителей шведского времени. Как ни парадоксально, в XIX в. шведское просветительское наследие в Финляндии укрепилось благодаря выделению государственных средств на развитие университетов и высших школ. Языком преподавания в них, за отсутствием реальной альтернативы, являлся до 70-х годов XIX в. в основном шведский. Лишь незначительная часть шведскоязычного населения Финляндии принадлежала к высшим классам. Крестьяне и рыбаки южного и западного побережья продолжали, как и прежде, говорить на своих восточношведских диалектах, а в городах шведский оставался первейшим языком бюргеров, пока преподавание в школах шло по-шведски и торговые связи со Швецией играли ведущую роль.
Таким образом, попытки сформировать национальное самосознание предпринимались кругом деятелей культуры, которые, не обязательно сами активно владея финским языком, преклонялись перед ним, будучи убеждены, что в нем кроется душа народа. Подобная ситуация наблюдалась в других европейских странах — например, в России и ее прибалтийских губерниях, где элита, общаясь между собой по-немецки или по-французски, заинтересовалась народными языками лишь в эпоху романтического национализма. В Финляндии, вnрочем, образованные слои общества в большей степени владели языком народа, потому что зачастую они являлись выходцами из финноязычных областей или сами были финского происхождения. Подобный языковой обмен шел постоянно, начиная с XIII в., причем во многих двуязычных регионах Финляндии он нередко шел в противоположном направлении.
