Уже в конце XVII в. интерес немецких гуманитариев к народной культуре вдохновлял таких финских ученых, как Портан, но лишь в начале 20-х годов XIX в. в Финляндии стали всерьез осознавать, что язык народа может стать политическим яблоком раздора. Переломным моментом стало вышеупомянутое высказывание Арвидссона в газетах в 1821 г. Подобно студентам, Арвидссон противился превращению русского языка в официальный язык Финляндии. Он полагал, что в соответствии с общественным развитием Европы эту роль на себя должен взять скорее финский язык. За этой мыслью явственно прослеживались гражданские и республиканские идеи, с которыми современники связывали национально-политические движения Центральной Европы. Высказывания Арвидссона были восприняты как критика российских властей и привели не только к увольнению его из университета, но и к эмиграции в Швецию. Отныне за финскими дебатами по национальному вопросу тщательно следили в Санкт-Петербурге. Как уже отмечалось, одним из проявлений усиленного контроля стало перенесение университета в Гельсингфорс.
По этим причинам ведущие представители финского национализма вынуждены были, чтобы иметь возможности самовыражения, избегать любых негативных высказываний о России, одновременно демонстрируя свою верность императору. При этом считалось, что органическую сплоченность нации не только можно, но и нужно подчеркивать, однако первейшей коллективной добродетелью нации оставались непоколебимая вера в Господа и упование на государя. Границы дозволенного смолоду прививались новому поколению интеллигенции, которая в последующие десятилетия возглавила процесс пробуждения нации. Осенью 1822 г., через несколько месяцев после отстранения Арвидссона от должности, в университет города Або поступили три впоследствии знаменитых деятеля культуры: Элиас Лённрот, Ю. Л. Рунеберг и Ю. В. Снелльман.
Юхан Людвиг Рунеберг (1804–1877) начал свой путь национально-романтического поэта в 1830 г. Вскоре его стихи оправдали ожидания образованной общественности, которая ратовала за создание поэзии, отражавшей суть финской народной души. В бытность юным студентом в Або Рунеберг не мог не относиться критически к слишком угодливой лояльности по отношению к русским, но как доцент и поэт в Гельсингфорсе 30-х годов XIX в. — к тому же будучи женатым на Фредрике, дочери архиепископа Тенгстрёма, — Рунеберг освоил правила игры. В своей поэме «Стрелки лосей» (швед. Elgskyttarne, 1832) он изобразил суровые, но гармоничные будни крестьянства внутренних областей озерной Финляндии. Классически простой стиль Рунеберга стал непревзойденным отличительным признаком его творчества. Вершиной литературных трудов поэта явилась монументальная поэма «Рассказы прапорщика Столя» (швед. Fänrik Ståls sägner, 1848, 1860), в которой автору удалась трудная задача: воспеть патриотизм и самопожертвование финнов в войне 1808–1809 гг., не задев при этом российских властителей.
В свою очередь Элиас Лённрот (1802–1884) стал великим деятелем финской народной поэзии, издав «Калевалу» (1835, 1849). Вклад Лённрота не ограничивался тем, что он терпеливо записывал древние народные сказания в ходе своих странствий по внутренней Финляндии, а впоследствии их опубликовал. Подобно многим другим национальным эпосам, выходившим в Европе в XIX в., «Калевала» был создан как целостное произведение в большой степени его составителем. В 1831 г. Лённрот принял участие в учреждении Финского литературного общества, со временем ставшего ведущим центром национального пробуждения. В кругах, близких к этому обществу, ожидалось, что финская древность обретет собственное повествование. Таковым явился эпос «Калевала» Лённрота. Надо отметить, что финский язык «Калевалы» отличался такой сложностью, что вплоть до конца XIX в. образованная общественность знакомилась с этим произведением в основном с помощью шведских и немецких переводов.
В конце 40-х годов XIX в. идея о том, что в Финляндии сложилась особая нация, получила определенную поддержку образованного класса страны. В 1832 г. Рунеберг вместе со своими собратьями по перу основал газету «Хельсингфорс Моргонблад» (Helsingfors Morgonblad, «Гельсингфорсская утренняя газета»), до 40-х годов остававшуюся единственным в стране рупором национально настроенной интеллигенции. В 30-х годах XIX в. на финском языке стали издаваться две провинциальные газеты, «Оулун Виикко Саномиа» (Oulun Wiikko-Sanomia, «Еженедельные вести г. Оулу») и «Санансааттая Виипуриста» (Sanansaattaja Wiipurista, «Выборгский вестник»). Обе они были закрыты в 1841 г. по причине недостаточного количества подписчиков. Однако в том же году ученый кружок во главе с Лённротом основал языковедческий журнал «Суоми» (Suomi). Шведскоязычный журнал «Сайма», основанный Ю. В. Снелльманом в 1844 г., имел совершенно иное общественное значение, популяризуя радикальную языковую программу, которая еще в XX в. оставалась путеводной звездой общественного движения фенноманов.[14]
Юхан Вильгельм Снелльман (1806–1881) несколько лет прожил в Швеции и в Германии, где он воспринял идею либеральной прессы о связи между национальным вопросом и требованиями гражданского общества всеобщего равенства. Следуя этой идее, Снелльман толковал общественную философию Гегеля как основу для национализма с народными корнями. Естественной почвой для развития государственности могла стать нация, обладавшая языковым единством, то есть народ, говоривший на одном языке. Таким образом, благосостояние государства предполагало сознательные усилия по созданию национальной культуры, которая открыла бы каналы влияния народа. Снелльман видел проблему в том, что в Финляндии не существовало литературы на финском языке, способной стать оплотом высокой национальной культуры и общественного сознания. Когда Снелльман принялся издавать журнал «Сайма», он занимал всего лишь должность директора школы в маленьком городке Куопио в озерной части Финляндии, но выдвинутый им радикальный лозунг «Один народ — один язык» казался настолько революционным, что публикации в «Сайме» тут же вызвали живейшие дебаты в столичной прессе, побуждая единомышленников формулировать свои позиции.
Большинство участников дебатов признавали правоту Снелльмана, считая, что переход общественной жизни страны на финский язык желателен и необходим в будущем. Однако многие критиковали нетерпеливого Снелльмана за стремление перевести систему высшего образования на финский язык. Они недоумевали, почему Снелльман сгоряча пытается объявить шведскоязычную литературу и образование страны «ненациональными». Разве можно заявлять, что поэзия Рунеберга не принадлежит к национальной литературе Финляндии? Все эти дебаты велись на шведском языке, что было вполне в духе того времени. Несмотря на свои радикальные требования в области языковой политики, сам Снелльман так до конца жизни и не научился писать свои статьи по-фински. В реальности финский язык начал активно использоваться в общественных дискуссиях лишь в конце 70-х годов XIX в. Тем не менее, современники Снелльмана прекрасно осознавали революционную сущность его идей. В конце зимы 1844/45 г. в газетах были опубликованы сообщения о студенческой вечеринке в столице, где некоторые из почетных гостей во главе с Оттелином, епископом Боргоским, произносили длинные праздничные речи на финском языке. Это событие вызвало большой энтузиазм. О нем с удовлетворением писал в «Сайме» Снелльман — впрочем, не преминув подчеркнуть комизм ситуации. Непосвященный иностранец вряд ли смог бы понять, почему так примечательно то, что финский епископ публично говорит по-фински.
В глазах властей инициативы Снелльмана были весьма примечательными. В конце осени 1846 г. журнал «Сайма» был закрыт по причине пагубного влияния, которое он оказывал на юношество. Постоянно действовала газетная цензура. Чем сильнее становилось политическое брожение в Центральной Европе второй половины 40-х годов XIX в., тем больше ужесточали Сенат и генерал-губернатор слежку за студентами, которые были знакомы с иностранными идеологическими течениями и политическими дебатами. Важную роль здесь играла Швеция: финские политические диссиденты обычно переезжали в свое прежнее отечество, продолжая публиковать там дискуссионные статьи, которые затем нелегально распространялись в Финляндии.
Самая известная из этих диссидентских дискуссий имела место в 1838–1843 гг., в ходе которой обсуждалось государственно-правовое положение Финляндии в составе Российской империи. Иные (например, Исраэль Вассер) считали Боргоский сейм 1809 г. ни много ни мало пактом о российско-финской государственной унии. Другие (в частности, А. И. Арвидссон) резко им возражали. Хотя в те годы подобные аргументы не могли быть широко обнародованы в Финляндии, они не были забыты. Двадцать лет спустя они явились отправной точкой в новой государственно-правовой полемике в стране. Не менее важным для развития финского самосознания стало то, что война 1808–1809 гг. превратилась в конце 30-х годов XIX столетия в тему многочисленных шведских мемуаров и исторических трудов. Эта литература широко распространилась в Финляндии, подготовив почву для военного эпоса Рунеберга «Рассказы прапорщика Столя». Первая часть этой поэмы вышла накануне Рождества 1848 г., тут же завоевав огромную популярность.
