К. Павлинов.
Выписка из протокола заседания физико-медицинского общества, заимствованная из газеты «Московские ведомости» от 16 марта 1881 года
…А. А. Каспари, в pendant к этому, привел удивительный случай истерии: он заключается в том, что у больной 15–летней девушки, страдавшей истерией, от неизвестных причин случился вывих верхних и нижних конечностей, который внезапно же и прошел. Как известно — существует три причины вывихов: внешнее повреждение (травма), воспаление и недоразвитие (дефект); ни одна из этих причин не имела здесь места и, если прибавить, что вывих явился лишь после возникновения истерии, то случай этот крайне интересен. Как профессор Шарко, так и профессор Склифософский отказались его объяснить…
Уникальное свидетельство[12]
О последних днях жизни Марии Владимировны Капнист, в честь выздоровления которой была основана сначала маленькая часовня, а позднее и Козельщанский Рождество-Богородичный монастырь, удалось узнать случайно. В Полтаве проживала монахиня мать Антония — в миру Нина Николаевна Желтовская (участница Великой Отечественной войны), которая в послевоенные годы находилась в Полтавском Крестовоздвиженском монастыре. Продолжительное время она состояла в переписке со священником, в свое время известным и в Полтаве церковным и общественным деятелем А. Г. Введенским. Он в последний период своей жизни жил в городе Троицке Челябинской области, а в годы гражданской войны проживал в Одессе, где судьба свела его с Марией Владимировной Капнист.
Ниже приводятся письма о. Александра Введенского, написанные в 1953 году м. Антонии (Н. М. Желтовской), в которых речь идёт об образе Козельщанской Богоматери и судьбе М. В. Капнист.
«Здравствуйте, возлюбленная о Христе сестра Антония!
Приношу глубокое, сердечное спасибо Вам за письмо, внимание и исполнение моей просьбы. Хотя образ еще не получен, но я верю и надеюсь, что он будет, и тогда первые молитвы перед ним я вознесу за Владыку Паладия, за игумению Иннокентию, за Вас, сестра Антония, и за всех сестер Вашей обители.
Вы просите меня описать историю моего знакомства с Марьей Владимировной Капнист и ее последние дни жизни у меня. Извольте. Я с радостью делаю это, потому что история эта весьма знаменательна, поучительна и интересна.
Когда я учился в 5 кл[ассе] Черниговской духовной семинарии, мне попалась в руки «История Козельщинской Б[ожией] М[атери]». Я прочитал и усумнился. Я не поверил, чтобы девушка, 21/2 года не владевшая ногами, сразу встала и пошла, едва приложившись к образу. И тут же решил, как Фома неверный: «Пока не увижусь с одним из свидетелей чуда, т. е. с очевидцем чуда, не иму веры». Таким образом червь сомнения закрался мне в душу и точил ее каждый год моей жизни. А образок все чаще и чаще попадался мне на глаза, напоминая о грехе моей юности. Например: когда я поступил в Московскую духовную академию, я спал рядом со своим товарищем, в изголовье которого висел образок Козельщинской Б[ожией] М[атери]. Родители невесты благословили меня К[озельщинской] и[коной] Б[ожией] М[атери]. Первый молебен, когда я назначен был законоучителем Одесской 2 гимназии, был заказан К[озельщинской] и[коне] Б[ожией] М[атери]. Первый вопрос, заданный мне в 8 классе учениками, был вопрос о К[озельщинской] и[коне] Б[ожией] М[атери]. Т. е. тот самый вопрос, который смутил мою душу. Знаменитый Фесенко, издатель хромолитографированных иконок, предложил мне написать краткую историю К[озельщинской] и[коны] Б[ожией] М[атери]. И так далее.
В 1920 г.[13], когда хлынул поток беженцев в Одессу (в то время я был протоиереем Одесского собора), ко мне пришла одна беженка по фамилии Армашевская снимать комнату. Она понравилась мне, и комнату я сдал ей. Вечером того же дня она попросила меня на чаек. Я прихожу и вижу на стене образ К[озельщинской] и[коны] Б[ожией] М[атери]. Я немного смутился. Она заметила моё смущение и спрашивает, в чём дело. Я рассказываю ей то, что Вам сейчас пишу. И замечаю, как её лицо меняется, глаза наполняются ужасом, она схватывает голову свою руками, потом берет меня за руку и говорит мне:
— Господь услышал Вашу молитву. И перед Вами не свидетельница чуда, а сама виновница чуда. Я — Марья Владимировна Капнист.
— Но Ваша фамилия Армашевская? — спрашиваю я.
— Да, но это по мужу. Надо Вам сказать, что я, получив исцеление, дала Богу обет никогда не выходить замуж. Но нарушила этот обет, и как же Господь наказал меня. Мой муж оказался горьким пьяницей. От него я имею сына и дочь. Он умер от запоя. Потом я вышла замуж за профессора Армашевского[14], бывшего городским головою г. Киева. Как я любила его. Но его расстреляли и я бежала сюда.
— Так расскажите, как же Вы исцелились, — спросил немного пришедший в себя я.
— А вот слушайте. Я училась в Полтавском институте благородных девиц. Училась хорошо. Была общей любимицей. Меня чуть ли не на руках носили, п[ри] ч[ем] отец мой, когда приезжал в институт, то всем — всем подарки привозил: и подругам, и начальнице, и воспитательницам. Любимым моим занятием было прыгать по лестнице, по ступенькам сверху вниз. Сначала через две, потом через три. А раз перепрыгнула через пять. И впервые почувствовала боль в ступне ноги. Сначала скрывала эту болезнь. Но она становилась всё острее и больнее. Воспитательница обратила внимание, пригласила врача, и оказали первую помощь. Но боль не унималась. Появилась опухоль, стало выкручивать ногу. Пригласили профессоров из Киева. По делнем[15] совещании забинтовали в гипс. Так пролежала до св. Пасхи. Родители мои собирались в храм. И меня звали. Но я подумала, что буду там всем в тягость, и не поехала. И хорошо сделала. Когда они уехали, со мною случилось новое несчастье. Вторую ногу стало выворачивать. И я пережила новые мучительные боли. Вызвали экстренно врачей и вторую мою ногу залили в гипс. И вот 21/2 года лежала я в гипсе, как труп. Сколько приезжало врачей из Москвы, Харькова, Киева, не помню уже. И вот как‑то домашний фельдшер дал совет обратиться к парижскому профессору Шарко, слава которого гремела по всей Европе.
Может быть, у дочери Вашей болезнь возникла на нервной почве, — говорили фельдшера. Отец мой на всё готов был, лишь бы помочь мне. И он написал Шарко. Тот ответил, что специально в Полтаву не поедет, но в Москве готов осмотреть больную дочь. Назначен был день приезда Шарко в Москву. Начались приготовления к отъезду. Мучительные были дни. Мать почти оставила меня одну. А я каждую минуту зову ее посидеть, поговорить, успокоить. Наконец, мама устала от моих просьб и раз приходит и приносит мне образ Б[ожией] М[атери] и говорит:
— Маша, вот наш фамильный образ. И в нашей семье живет такое предание: если кто из больных приложится к образу и почистит его, тот обязательно выздоровеет. — С этими словами и подает мне образ Б[ожией] М[атери] — а я тут же подумала: хочет отвязаться от меня. Но я образ все‑таки взяла и полотенцем отерла его и, усмотревшись в лик Божией Матери стала молиться:
— Пречистая Богомати! Я — калека. Мне горькая жизнь уготована. Возьми меня к Себе или восстави от одра болезни.
В один миг сильная боль, появившая[ся] в позвоночнике, заставила меня закричать и лишила меня сознания.
Все сбежались на мой крик. Я вскоре очнулась и почувствовала, что ко мне вернулась способность владеть ногами.
— Мама! Я исцелилась! — воскликнула я.
— Перестань, Маша, этим не шутят.
— Но посмотри, посмотри, я шевелю ногами.
Действительно, я исцелилась. Позвали врача, сняли гипс, я поднялась, села на кровати, а потом бросилась на шею матери. Но ноги ослабели, и я снова улеглась на постель. С этих пор я быстро стала крепнуть и к отъезду в Москву ходила, как и все.
Я не стану описывать, как мы поехали в М[оскву], что говорили профессора и что говорил Шарко. Скажу только, что Шарко сказал отцу: «Если бы не профессора, лечившие больную, то я не поверил бы Вам».
Весь 1920 г. М[ария] В[ладимировна] прожила у меня, на Кузнечной ул., д.14, кв.19. Жила она тихо, спокойно, часто посещала церковь, а вечера проводила с моей семьей в душеспасительной беседе. К концу года появились у нее нарывы на голове и оч[ень] большие. Она почувствовала надвигающуюся смерть и причастилась. Исповедь ее была на редкость глубокая — сердечная, христианская. Умерла в полном примирении со всеми. Последние ее слова были: «Господи, спаси от бед сестер моей обители. Батюшки, никогда не забывайте в своих молитвах моих дорогих сестер». И с этой молитвой умерла.
