Оценивая партийные начинания российской буржуазии, следует признать их политическую несостоятельность: оппозиционность отечественных капиталистов в публичной сфере не была серьезной. Но вместе с тем именно здесь находится узловая точка всех последующих перипетий 1905 года. Если у питерских буржуа, ориентированных на правительство, инициативы политического характера, едва обозначившись, быстро иссякли, то капиталисты из народа двинулись иным, не публичным путем. У них имелся собственный сценарий, который не ограничивался созданием торгово-промышленной партии и должен был нарушить планы властей по избранию совещательной думы. В конце июля 1905 года представители крупной московской буржуазии еще раз, теперь в узком кругу, вернулись к вопросам, поднятым на совещании биржевиков 4 июля. На мероприятии в доме фабриканта И. А. Морозова (сына В. А. Морозовой, обычно собиравшей радикальные элементы в своем особняке) присутствовало около тридцати видных промышленников. По сведениям полиции, они занимались согласованием конкретных действий на тот случай, если Государственная дума будет объявлена лишь законосовещательной, а не законодательной. Предлагалось противодействовать такому правительственному решению; звучали угрозы приостановить фабрики и заводы для создания массового рабочего движения, препятствовать реализации внутренних займов, отказаться платить промысловый налог и т. д.[348] Очевидно, что купеческую элиту занимали не конституционные искания в стиле Муромцева и его группы, а практические шаги по противодействию правительственным планам. В августе обсуждение было продолжено в Нижнем Новгороде, во время проведения ярмарки. Участники этой встречи сосредоточились (что очень примечательно) на состоянии рабочего движения[349]. По сути, был взят курс на социально-политическую конфронтацию. Для этого у московского купечества имелись не только денежные средства, но и необходимые связи в тех кругах, которые были способны предельно обострить ситуацию. Включившись в борьбу за конституционный строй, купеческая элита не ограничилась посещением земских съездов, понимая, что реформаторского порыва дворянско-интеллигентской публики будет недостаточно для того, чтобы заставить власть осуществить чаемые перемены, и потому предусмотрительно обратилась к наиболее радикальным деятелям. Таковые концентрировались в кружках социал-демократов и социал-революционеров. Они делали ставку на силовое выяснение отношений с царизмом: требования конституции и свобод под аккомпанемент взрывов и выстрелов звучали куда более убедительно. Тогда ни для кого не являлось секретом, что многие из купеческих тузов завязали и поддерживали отношения с крайними экстремистами.
К осени 1905 года купечество оказалось не только чрезвычайно заинтересованным, но и наиболее подготовленным участником развернувшегося преобразовательного процесса. Имеющиеся у купеческой верхушки связи во всех кругах оппозиционного движения обеспечили ей особое положение в спектре социально-политических сил того времени. Согласимся: каждая существовавшая в тот период оппозиционная группа действовала в конкретной политической нише, не имея большого влияния за ее пределами. Поэтому эскалацию напряженности, переросшую в массовые беспорядки, осуществлять было просто некому, кроме купеческой буржуазии, обладавшей разносторонним коммуникативным и широким финансовым ресурсом. Любопытно отметить, что до осеннего обострения в Москве проправительственные круги слабо представляли, кто разогревает оппозиционные силы. Главным образом им виделся след иностранных врагов, стремившихся создать внутренние затруднения во время военных действий. О японских усилиях на этой ниве (связь с эмиграцией, средства на покупку оружия) власти были неплохо осведомлены[350]. Эти сведения дополняли разоблачения англичан, якобы финансировавших рабочее движение. И.о. московского градоначальника Руднев распространял среди населения слухи и листовки такого содержания: сочувствуя забастовкам, русские люди играют на руку злейшим врагам родины – англичанам. Посол Великобритании даже выражал по этому поводу протест российскому МИДу[351]. А вот о роли московской буржуазии в дестабилизации обстановки до декабрьского восстания говорили мало. Ее заинтересованность в революционных событиях власть осознала гораздо позже. Впоследствии сообщалось даже о случаях шантажа именитых купцов, когда различные авантюристы вымогали у них крупные суммы за неразглашение сведений о пожертвованиях на организацию беспорядков осенью 1905 года[352].
Московское обострение, или, как говорили советские историки, высший подъем первой русской революции, представляет собой короткий отрезок времени, во время которого был сорван конституционный сценарий власти и инициатива перешла от правительства к оппозиции. Здесь уместно привести прогноз, сделанный в свое время В.К. Плеве:
«Революция у нас будет искусственной, необдуманно сделанной так называемыми образованными классами, общественными элементами. У них цель одна: свергнуть правительство, чтобы самим сеть на его место, хотя бы только в виде конституционного правительства. У царского правительства, что ни говори, есть опытность, традиции, привычка управлять. Заметьте, что все наши самые полезные, самые либеральные реформы сделаны исключительно правительственной властью, по ее почину, обычно даже при несочувствии общества... из лиц, из общественных элементов, которые заменят нынешнее правительство, – что будет? – одно лишь желание власти, хотя бы даже одушевленное, с их точки зрения, любовью к родине. Они никогда не смогут овладеть движением. Им не усидеть на местах уже по одному тому, что они выдали так много векселей, что им придется платить по ним и сразу идти на уступки. Они, встав во главе, очутятся силою вещей в хвосте движения. При этих условиях они свалятся со всеми своими теориями и утопиями при первой же осаде власти. И вот тогда выйдут из подполья все вредные преступные элементы, жаждущие погибели и разложения России, с евреями во главе»[353].
Эти мысли Плеве высказал в ходе спора с Витте в октябре 1902 года. Сила его предвидения не может не поражать.
Результатом осенних событий 1905 года стало вынужденное, противоречившее планам властей учреждение законодательной думы. Своего рода девизом этих беспрецедентных событий может служить восклицание нового председателя Московского биржевого комитета Г.А. Крестовникова на приеме у С.Ю. Витте:
«Дайте нам скорее Думу, скорее соберите Думу!»[354]
В организации этих московских перипетий явно чувствуется «купеческая рука». Как известно, всероссийская октябрьская стачка началась в конце сентября. Первыми выступили московские печатники и булочники, точнее, типографии И.Д. Сытина и пекарни Д.И. Филиппова. Одновременно с ними активизировались и представители пищевой отрасли: недаром «молочный король» Первопрестольной А.В. Чикин каждое воскресенье отправлял работников за город выслушивать пламенные речи ораторов-социалистов – Скворцова-Степанова, Лядова, Красикова и др.[355] Современные исследователи, специально занимавшиеся этими эпизодами, утверждают, что забастовки всячески провоцировали сами хозяева: они подогревали ситуацию, выплачивая рабочим зарплату в стачечные дни, и с этих предприятий забастовочная волна покатилась дальше, захватывая железные дороги[356]. Параллельно с нарастанием забастовки активизировался Московский биржевой комитет. От его имени в Министерство финансов было направлено обращение, извещавшее о намерении остановить фабрики, что еще больше осложнит положение в городе[357]. Причем в этом обращении не ощущается никакой тревоги, скорее – слышны ноты угроз в адрес правительства: мы закроем предприятия, выставим людей на улицу (т.е. усилим забастовочную волну), а там посмотрим, как вы справитесь. О настрое фабрикантов можно судить и по их специальному заявлению, опубликованному прессой в разгар стачек[358]. В нем сказано, что рабочее движение вызвано не экономическими, а политическими причинами, и выражен категорический протест против введения военного положения в городе (оно названо «трудно поправимым бедствием»). Рецепт же успокоения, по мнению купечества, состоит совсем в другом – в безотлагательном удовлетворении требований общества «по устроению нашей жизни на началах, вполне ограждающих нас от возможности возврата к старым формам, приведшим Россию на край гибели». К числу таких начал в первую очередь отнесено расширение прав Государственной думы и превращение ее в законодательный орган, а также пересмотр закона о выборах[359].
