Революционные события осени привели к тому, что российское правительство, оказавшись перед угрозой финансового краха, попыталось получить заем в размере 100 млн руб. у французов. И в этот момент, сославшись на небывалый ущерб, который им нанесли революционные события, московские воротилы попросили власти предоставить их банкам субсидии в размере 50 млн рублей. Их мотивация была проста: беспорядки привели к нарушению экономической жизни и хорошо бы возместить убытки за государственный счет. Ради этого Московский биржевой комитет повел переговоры с Министерством финансов и Государственным банком о создании консорциума банков для предоставления им гарантий от правительства. Переписка по этому вопросу обнаруживает крайне любопытные детали. Так, ряд московских финансистов потребовал для предполагаемого консорциума права юридического лица: в этом случае Государственный банк, фактически предоставляющий свои ресурсы для создаваемого объединения, по сути превращался в простого исполнителя его поручений[373]. Причем когда чиновники Госбанка ознакомились с заявками на кредиты, они обнаружили, что некоторые ходатайствующие фирмы испытывали финансовые затруднения еще задолго до осенних событий 1905 года[374]. Получалось, что московские банки решили просто поправить свое положение за счет государства. Да и весь этот эпизод оставляет впечатление скорее закамуфлированного шантажа, нежели паники в связи с революцией. Поэтому, как только (к февралю 1906 года) острота экономического кризиса начала спадать, премьер-министр С.Ю. Витте незамедлительно пресек все разговоры о возмещении ущерба московским дельцам[375].
Итак, курс на формирование конституционной монархии в России не был плодом усилий общественно-либеральных слоев, как это традиционно изображалось историками. Планы правящей бюрократии по политической модернизации являлись логическим следствием проводимых ею экономических реформ, целью которых было вхождение страны в сложившийся рынок мирового капитала. Общественно-либеральные круги, со своей стороны, использовали эту ситуацию для повышения собственного политического капитала, попытавшись отобрать у власти роль модератора при переходе от самодержавия к конституционной монархии. Но главной особенностью этого процесса стало участие в нем московской буржуазной группы. Ранее она не проявляла никакого интереса к либеральной проблематике, однако ставка царизма на иностранные инвестиции кардинально преобразила экономический ландшафт страны. Коммерческие позиции купечества серьезно пошатнулись, и это обстоятельство стало отправной точкой в пересмотре его отношений с властью. В переходе от верноподданничества к либерализму капиталисты, вышедшие из народа, видели способ ограничить самодержавие и обуздать всесилие правящей бюрократии. Присоединение купеческой элиты к либеральному общественному движению превратило его в мощную политическую силу и вызвало далеко идущие последствия.
До сих пор роль купеческой группы в общественном подъеме начала XX столетия оставалась традиционно недооцененной; считалось, что эта группа лишь следовала либо за пролетариатом, либо за либеральными силами. Такие взгляды историков были обусловлены общим непониманием причин политических метаморфоз, происшедших с московским кланом в этот период. Истоки его оппозиционности, равно как и заинтересованность в переформатировании государственного строя мало соотносились с теми экономическими проблемами, с которыми столкнулась купеческая буржуазия на рубеже веков. Она не пожелала довольствоваться уготованной ей миноритарной ролью в российской экономике и выступила одним из последовательных организаторов общественного подъема. Утверждение конституционной монархии в России совпало с ее оппозиционным дебютом на отечественной политической арене.
Глава 3.
ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА,
ЧИНОВНИЧЬЕ-БАНКОВСКИЙ ПЕТЕРБУРГ
И МОСКОВСКИЕ ИНТЕРЕСЫ
Революционные баталии 1905 года, приведшие к введению в России конституции и учреждению Государственной думы, остались позади. Однако эти бурные события стали причиной того, что ограничение абсолютной монархии, отвечающее новому этапу финансово-экономического развития России, пошло не по сценарию петербургской бюрократии. Последствием срыва государственного строительства в консервативно-конституционном ключе стало формирование думы по избирательному закону от 11 декабря 1905 года, появление которого было вызвано острейшим политическим кризисом. Как известно, выборы в Государственную думу первого и второго созывов, проведенные по этому закону, привели в нижнюю палату значительное число радикально-оппозиционных депутатов, неизменно нацеленных на конфронтацию, а не на сотрудничество с правительством. В такой обстановке дума как законодательный орган не могла надлежащим образом выполнять свое назначение, что выяснялось довольно быстро (первая и вторая думы просуществовали всего по три месяца). Усилиями альянса кадетов, кичившихся своим либерализмом, с левыми весь пакет правительственных реформ оказался заблокированным[376]. Поэтому корректировка избирательного закона, произошедшая 3 июня 1907 года по инициативе премьера П.А. Столыпина, была оправдана необходимостью превращения нижней палаты из постоянно действующего антиправительственного митинга в плодотворно действующую площадку для законотворческой работы. Как заметил депутат граф В.А. Бобринский, если первая дума напоминала безрассудный порыв необузданного отрока, вторая – угар юноши, то третья – дожила до возраста зрелости[377].
Именно III Государственная дума, сформированная уже по новым правилам, стала тем местом, где либеральные группировки и правительственная бюрократия отстаивали свои политические взгляды на модернизацию страны. Теперь о демонтаже власти как таковой никто не говорил: оппоненты правительства не были заинтересованы в таком исходе. И все-таки либеральные воззрения (с ярко выраженным акцентом на созидательный потенциал общественности и силу свободного предпринимательства) активно противопоставлялись управленческой модели (где в качестве несущей конструкции выступали в первую очередь опыт и компетентность бюрократии, определявшей ключевые векторы модернизации). Примечательно, что соперничество этих политических концепций протекало в русле все того же противостояния Москвы и Петербурга, которое мы наблюдали, рассматривая предшествующий исторический период. Причем Москва, как родина российского общественного либерализма и колыбель думских партий, проявляла заметную агрессивность, нещадно критикуя столичное чиновничество и выставляя его главным тормозом развития, неспособным к чему-либо конструктивному. Купеческое «Утро России» постоянно муссировало эту тему; передовицы газеты именовали Петербург не иначе как искусственным городом, искусственным сердцем России, «канцелярской затеей на болотной окраине», созданной не в государственных, а в личных интересах определенных групп[378]. Петербург ест хлеб казенный, это город чаевых, и ему «Москва снова мешает, как мешала она с лишком 200 лет тому назад, когда ее обрили, остригли, разорили».[379] Но теперь времена изменились: перефразируя известного публициста М.Н. Каткова, бросившего в 80-х годах XIX столетия лозунг:
«Встаньте, господа! Правительство идет, правительство возвращается»,
«Утро России» в начале XX века заявляло:
«Встаньте, господа! Москва идет, Москва возвращается!»
Причем возвращается на свое первопрестольное место, откуда была когда-то выбита по капризу петербургской бюрократии, и ныне ее голос – это «глас подлинных общественно-народных сил»[380].
Петербургская пресса не оставалась в долгу. «Новое время», например, в противовес неославянофильским публицистическим выпадам развивало на своих страницах такие мысли: Москва настойчиво пытается подчинить общерусские интересы своим, рассматривая «всю остальную Россию как пьедестал для своего "ганзейского" могущества». Усевшись, как паук, в центре, она считает это положение не просто удобным для себя, но и самым естественным, только и заботится о том, как бы вплести в свою паутину еще лишнюю ниточку. Ей нет дела до того, что неподвижность и косность московского капитала накладывает печать инертности на всю экономическую жизнь страны. Провинция стонет от его гнета, подкрепленного выгодным железнодорожным положением Первопрестольной; развитие страны ныне возможно только за счет уменьшения гегемонии пресловутого «сердца России»[381]. А как злится Москва на ненавистный ей Петербург, когда тот пытается уберечь страну от ее «ганзейских лапок»! Россия интересует Москву главным образом в качестве прекрасной рамки для нее же самой. Между тем облик Первопрестольной за последние два десятилетия сильно изменился: она «ожирела», а главным московским храмом (какого-то неопределенного культа) стал ресторан «Яр» на Тверском шоссе. «Новое время» делало вывод: претензии Москвы на российское лидерство ни в экономическом, ни в духовном смысле не выдерживают никакой критики[382].
