Юсупов выведывал от Распутина, как он относится к сепаратному миру с Германией: “Я от него слышал: “Не надо этой войны, надо войну прекратить, довольно пролито крови”. Он это говорил настойчиво, определенно. Я его раз спросил: “А как на это смотрят в Царском?” Он мне ответил: “Да что там смотрят? Конечно, дурные люди им другое говорят. Да все равно по-моему будет. И Государь, и все устали… Куда ему справляться с таким делом! Вот Царица у нас мудрая. Ей нужно все в руки дать. Чтобы она всем управляла. Тогда будет все хорошо. Это – народная воля”.
Готовый дать Распутину обвинительный вердикт присяжного заседателя, Керенский все же оговаривается: “Что Распутин лично был немецкий агент или, правильнее сказать, что он был тем лицом, около которого работали не только германофилы, но и немецкие агенты, это для меня не подлежит сомнению”.
Даже Юсупов показывает: “Мне все же кажется, что, являясь агентом немцев, он в своей политической деятельности не был вполне сознательным для самого себя и до известной степени поступал бессознательно в своей губительной для России деятельности”.
Наблюдавшее за Распутиным по приказу высшей военной власти фронта лицо показывает: “Мне лично пришлось от него слышать в середине 1916 года: “Кабы тогда меня эта стерва не пырнула (Хиония Гусева), не было бы никакой войны, не допустил бы”. Он откровенно говорил, что войну надо кончать: “Довольно ужо проливать кровь-то. Теперь ужо немец не опасен, он уже ослаб”. Его идея была скорее мириться с ними… Для меня в результате моей работы и моего личного знакомства с Распутиным было тогда же ясно, что его квартира – это и есть то место, где немцы через свою агентуру получали нужные им сведения. Но я должен сказать по совести, что не имею оснований считать его немецким агентом. Он был безусловный германофил… Ни одной минуты не сомневаюсь, что говорил Распутин не свои мысли, то есть он, по всей вероятности, сочувствовал им, но они ему были напеты, а он искренне повторял их”.
Я не верю в “германофильство” Распутина. Эта идея сама по себе может быть почтенна, так как культура, хотя бы и чужеземная, есть благо всего человечества. Но она может претендовать на уважение только тогда, когда ее защищает русский патриот, серьезно, научно обоснованно знающий прошлое и настоящее своего отечества.
Эта идея была не по плечу Распутину. Если она была продуктом его собственного мышления, это был выкрик большевика-дезертира.
Конечно, это была не его мысль: “…Кровь… Довольно проливать кровь…” Здесь глубоко продуманная цель: воздействовать на психологию больной женщины. Эту идею внушали Распутину, чтобы он, как слепое орудие, пользуясь своим необычайным положением, внушил ее Императрице.
Кто окружал Распутина? Я разумею при этом не круг его истеричных поклонниц, а тех, кто руководил им самим.
Самым близким человеком к русскому мужику Распутину, почти неграмотному, быть может, идолопоклоннически, но все же православному, был Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, лютеранин еврейского происхождения.
Человек весьма умный, энергичный, с громадным кругом знакомств, он был по натуре крупный авантюрист, обладавший большими связями не только в России. В душе это был стяжатель широкого размаха. Когда он был арестован, судебная власть не нашла его денег. Они составляли крупную сумму.
Перед первой смутой он долго проживал в Париже, числясь на службе по Департаменту Духовных Дел. Его настоящей сферой был, однако, Департамент Полиции.
Потом он состоял при графе Витте в качестве чиновника особых поручений и ушел со службы вместе с уходом Витте.
Как только министр иностранных дел Сазонов был заменен Штюрмером, Мануйлов сейчас же был назначен при нем чиновником особых поручений.
Это он был волей Распутина и поборол министра внутренних дел Хвостова, когда он пытался разоблачить шпионство Распутина.
Это он через Распутина добился ухода министра юстиции Макарова, последнего защитника нашего национального правосудия, неподкупного слуги закона, и замены его распутинцем Добровольским.
Скорбь охватывает душу, когда слушаешь свидетеля очевидца дружеской беседы Распутина и авантюриста Мануйлова, решавших судьбу российских министров.
Его последней креатурой был роковой человек, министр внутренних дел Протопопов. Я не буду говорить о нем. Приведу лишь показание свидетеля Маклакова: “Первое движение лиц, знавших Протопопова, когда они узнали, что он будет министром, был неудержимый смех, а не негодование, так как всем показалось смешным, что Александр Дмитриевич Протопопов может оказаться когда-нибудь на таком посту. Этому не противоречит и то, что он был избран в товарищи председателя Думы. Избрание его состоялось при несколько исключительных условиях… Все то, что потом произошло с Протопоповым, можно в известной степени объяснить и несомненным его болезненным состоянием, признаки коего замечали давно. Так, когда он был избран товарищем председателя, он неожиданно для всех из своего думского кабинета устроил спальню и приходил туда ночевать, хотя имел квартиру; на мой вопрос, зачем он это делает, он мне ответил, что он очень расстроен нервами и не может спать дома. Припоминаю другую странность, которая показалась близкой уже к ненормальности. Когда он был назначен министром внутренних дел, то в первый раз явился в Думу на заседание бюджетной комиссии. Явился туда в жандармском мундире и, прежде, чем войти в комнату, где заседала комиссия, просил думских приставов, его встретивших, показать ему здание Думы; обходил вместе с ними все комнаты, не исключая и зала заседаний, которое он знал превосходно. Узнав про это, мы все, члены Думы, смеялись и говорили, что Протопопов сошел с ума”.
Дело Чрезвычайной Комиссии о Протопопове, по освидетельствовании его врачами, и было направлено как о душевнобольном.
Другим близким к Распутину человеком был банкир Дмитрий Рубинштейн, еврей.
Он был другом Распутина, и последний с нежностью именовал его “другом Митей”.
В 1916 году против Рубинштейна было возбуждено уголовное преследование за измену его России в пользу Германии, выразившуюся в том, что он: а) как директор страхового общества “Якорь”, в коем правительство страховало наши военные заграничные заказы, сообщал немцам секретные сведения о движении наших военных транспортов, благодаря чему немцы топили их; б) как директор банков Русско-Французского и Юнкер-Банка в широких размерах тормозил производство боевого снабжения.
Тобольский мужик Распутин, не игравший, по мнению некоторых людей, политической роли, имел… личного секретаря.
Им был петроградский торговец бриллиантами Арон Самуилович Симанович, еврей.
Богатый человек, имевший свое торговое дело и свою квартиру, Симанович почему-то все время пребывал в квартире Распутина. Он там был свой человек, и Матрена, дочь Распутина, ласкова называет его в своем дневнике “Симочкой”.
Открывался бесконечно широкий горизонт эксплуатировать пьяного мужика-невежду, хотя и его именем, но часто и без его ведома.
Изучая Распутина, еще Руднев подметил, что некоторые лица, имевшие связи с Распутиным или интересовавшие его, носили прозвища. Например, Протопопова Распутин называл всегда “Калининым”, Штюрмера – “стариком”, епископа Варнаву – “мотыльком”.
Руднев прошел мимо этого явления и пытается объяснить его простым остроумием, игривостью ума Распутина: любил давать меткие прозвища.
Калинин – не прозвище, а условная замена одной фамилии другой.
Мотылька Руднев отыскал в переписке Императрицы с Вырубовой. Зная характер Императрицы и уважение, с которым она всегда относилась к сану самого простого священнослужителя, не могу себе представить, чтобы “мотылек” был игривостью, заимствованной хотя бы и у Распутина.
Думаю, что эта терминология указывает на конспиративную организацию.
В конце ноября 1916 года Центр Государственного Совета поручил одному из своих членов сообщить Протопопову, что его нахождение на посту министра абсолютно недопустимо, что он, ради блага Родины, должен уйти в отставку.
Свидание этого лица с Протопоповым состоялось в квартире первого 2 декабря (старого стиля) в 12 часов ночи.
Это лицо показывает[35]: “Я передал ему то, что мне было поручено. Проявив много черт, свойственных болезни истерии, Протопопов уверял меня, что его никто не понимает; что он – это несокрушимая мощь и воля; что он преисполнен такими планами, которые принесут благо России. В конце концов он дал мне слово, что завтра (3 декабря) он отправится в Царское и подаст прошение об отставке. При этом он просил меня как-нибудь поспособствовать, чтобы ему была дана возможность остаться при Государе, потому что он так полюбил Государя и Государыню, что абсолютно не может жить без них. В то же время он высказал желание, чтобы ему как-нибудь был устроен чин “генерал-майора”.
