- Три часа, сынок! Ешь скорее и ложись. Тебе не холодно?
- Нет, папа.
Я поставил компот на стол и с удовольствием забрался под теплое одеяло.
- Что же ты видел во сне? - поинтересовался отец, улыбнувшись мне.
- Не помню,- сказал я уклончиво. Я стеснялся сказать ему, что так боюсь Абакумова.
Отец потушил лампу и тоже лег.
- Ты не бойся, Коленька! - сказал он ласково.
И у меня действительно прошел весь страх. Я не любил, когда выл ветер, мела поземка или метель. Но сейчас было совсем тихо - штиль,- только трещал всю ночь лед под домом. Вроде кто-то рубил сухие дрова. Или стрелял из ружья, совсем рядом.
Утром, когда я проснулся, отец уже сделал утренние наблюдения и растопил печь. Над столом ярко горела висячая лампа.,
На низком шкафчике стоял приемник и передатчик "Рейд" с запасом радиоламп.
Каждый день в условленное время отец выходил в эфир и подолгу звал:
- Плато! Плато! Я - Ледник, я - Ледник!
Но радиосвязь не ладилась, мешали какие-то электрические помехи. Очень редко, когда он мог пробиться на полярную станцию, сколько ни стучи телеграфным ключом позывные. Мы слышали лучше.
- Погода чудесная, Николай! - сказал довольным тоном отец.- Хотя давление падает. Температура воздуха - минус двадцать. Видимость отличная. Полный штиль. Пойдешь мне помогать?
- Буду помогать! - радостно отозвался я, кончая одеваться. Обычно я с утра должен был заниматься.
Мы напились кофе со сгущенным молоком, съели яичницу с салом и по куску копченого медвежьего окорока. Я быстро помыл посуду, стер со стола, и мы вышли. На отце был меховой комбинезон, оленьи унты, эскимосские рукавицы и, несмотря на мороз, синий берет. А я надел валенки, пыжиковую шубу и такую же шапку. Звезды светили необычайно, даже для этих мест, ярко. Луна зашла, но и света звезд хватало. Все-таки почему-то чувствовалось, что утро. На сердце было бодро и хорошо.
- Осталось всего три недели до восхода солнца! - весело сообщил мне отец.
- И два дня еще жить на леднике, да? - сказал я в тон ему.
- Да. Завтра Ермак заберет нас. Тебе надоело здесь?
- На плато лучше,- неопределенно заметил я.
Отец рассмеялся и потрепал меня по плечу. Он был в хорошем настроении. Несколько раз он полной грудью вдохнул в себя морозный воздух. Ледник был засыпан снегом, и мы вдвоем с отцом протоптали на нем дорожку к папиной "лаборатории".
Это была подземная - вернее, подснежная - научная ледяная лаборатория, а фактически - глубокий шурф на ледоразделе. Его вырыли еще в октябре. Над шурфом разбили палатку, чтобы не занесло снегом, провели электричество. А чтобы палатку не унесло ветром, ее всю завалили ледяными глыбами. На дне шурфа пробили в толще льда несколько коротеньких коридоров.
Отец включил электричество и, подняв люк, стал спускаться по крутой, выбитой во льду лестнице, ступени которой были густо посыпаны золой.
Я легко опустился вслед за отцом.
При свете электрических ламп стены подснежного зала сверкали и переливались, как алмазные. И опять меня охватило ощущение нереальности происходящего, как будто я перенесся в волшебную сказку, и удивило, что отец не видел в этом ничего особенного и просто работал.
На ледяных столах были расставлены самописцы, микроскоп и всякие приборы. Некоторые из них сконструировал сам отец.
Приборы смутно отражались в ледяных сводах, как в старинном зеркале.
- Папа, это вы такой большой зал выдолбили? - спросил я.
- Нет. Здесь оказалась трещина, полое пространство. Мы только придали ему форму.- И отец стал осматривать самописцы.
Мне здесь очень нравилось. Настоящий Аладдинов дворец! И в этом дворце доктор географических наук Черкасов изучал строение, движение ледника, температурный режим скоплений наземного льда, его влияние на климат...
Отец рассказывал мне, что в ледниках законсервированы резервы вод нашей планеты в тридцать миллионов кубических километров! Расположенные на площади в шестнадцать миллионов квадратных километров ледники оказывают огромнейшее влияние на климат земного шара. Кажется, я уже упоминал, что, если бы весь этот запас льда растопить, уровень мирового океана поднялся бы на семьдесят метров!..
Я любил наблюдать, как отец работает. Он взял кусочек льда и долго шлифовал его на листе наждачной бумаги, пока он не стал совсем тонким и прозрачным.
Этот ледяной срез отец положил на предметное стекло микроскопа и, рассмотрев, что-то записал в тетрадь.
- Дай посмотреть!..- прошептал я, почему-то волнуясь.
Отец охотно пустил меня к микроскопу и стал что-то объяснять. Я с восторгом смотрел в окуляр, прищурив один глаз. Но я больше любовался. Может, я был еще мал, а может, по-иному подходил к "тайнам материи", как выражалась Ангелина Ефимовна.
С этими кусочками льда отец производил много всяких операций, понятных и непонятных. Самым мучительным, по-моему, было определение физических свойств льда, для чего приходилось проводить его гидростатическое взвешивание в керосине. Руки мерзли, особенно болезненным было прикосновение к металлическим частям приборов. У отца из-за этого всегда немного опухали суставы пальцев.
Поработав часа четыре в ледяной пещере, мы вылезали наверх. Там ждала другая работа. Для нее отец забирал с собой длинные рейки и вехи, треноги для приборов, всякую измерительную аппаратуру. Потом проводил часовое метеорологическое наблюдение, и мы шли варить обед и заниматься по программе седьмого класса. Отец был доволен моими успехами в учебе, я тоже.
После обеда мы немного отдыхали, а потом приступали к очередной попытке связаться со станцией. Так было и в этот день. Отец заранее включил радиоприемник и настроил его на волну станции. Когда раздался сигнал вызова, он вскочил с постели в одних носках (на полу был иней) и быстро надел наушники. Я сидел на горячей лежанке и с интересом смотрел на отца. Я сразу по его лицу понял: что-то случилось. Он очень побледнел. Потом он долго кричал: "Я - Ледник! Я - Ледник!" - но так и не смог им ничего сказать.
- Что случилось, папа? - спросил я. Отец растерянно снял наушники:
- Ермак три дня назад вылетел в Магадан, но не прибыл туда. Ведутся поиски.
Мы долго сидели в молчании, подавленные недоброй вестью.
- Неужели он погиб, папа? - чуть не плача, сказал я. Отец покачал головой.
- Будем надеяться на лучшее. Он мог попасть в пургу. Мог обледенеть вертолет, могло что-нибудь сломаться в моторе, и Ермак теперь ждет помощи в тундре... или в горах.
Отец долго о чем-то думал, вопросительно посматривая на меня, потом вздохнул и поднялся:
- Нам с тобой придется идти на лыжах к плато. Километров шестьдесят будет, если не больше. Дойдешь, Николай?
- В один день?
- Возьмем спальные мешки и заночуем по дороге. Костер разведем... Ты сын путешественника и ученого и сам будущий путешественник и ученый - надо привыкать. Что ж, давай одеваться!
Я не знал, что папа выбрал за меня мое будущее, но не стал спорить попусту.
Мы тщательно оделись: шерстяное белье, меховая одежда, штормовые костюмы с капюшонами, меховые капоры и рукавицы. На случай встречи с медведем или волками отец взял карабин. Он быстро наполнил рюкзак продовольствием. Я сказал, что сам понесу свою долю, и отец аккуратно увязал ремнями мой спальный мешок и немного провизии.
Когда мы уже были совсем готовы, Черкасов-старший предложил присесть перед дорогой, и мы с минуту посидели на табуретках. Такой уютной показалась мне наша комната, такой приятной горячая лежанка и книги на полке, что у меня даже сердце заныло. Я никогда не был героем, и мне совсем не хотелось тащиться пешком через долины и горы полярной ночью и ночевать прямо на снегу, хотя и в спальном мешке. Но что поделаешь?..
- Пошли, Николай! - поднял меня отец.
Нам предстояло спуститься с ледника, пересечь один из отрогов горного хребта - отец знал там довольно низкую седловину - и по замерзшей Ыйдыге пройти к плато.
- На лыжах за два дня дойдем! - успокоил меня отец, заметив, что я не в духе.
Мы еще раз взглянули на домик и сделали первый шаг этого памятного пути.
Лыжи скользили легко, поднимая снежную пыль, так что по колено все время бушевала игрушечная метель. Луна еще не взошла, но было довольно светло. Отец мне как-то объяснил, что только четверть света, посылаемого ночным небом, принадлежит звездам и туманностям. Остальные три четверти свечение самой земной атмосферы. Светятся атомы кислорода, молекулы азота и всяких других газов.
Каждый час мы с отцом останавливались передохнуть и тогда замечали, что стоял полный штиль, была чудесная видимость и ослепительно ярко мерцала Большая Медведица - ярче всех других созвездий.
Мы благополучно спустились с ледника, пересекли узкую, засыпанную снегом долину и не без труда поднялись на гору.
Это и была седловина, которую надо было пересечь. С горы мы увидели Ыйдыгу. За ней сияло легкое зарево: всходила луна. Но река оставалась в стороне, слева, и предстояло сделать большой крюк, чтоб выйти к ней. И отец взял налево, тем более что горный хребет здесь был довольно пологим. Теперь мы спускались с горы наискосок. Цель, то есть Ыйдыга, выделялась отчетливо, и я, перегнав отца, стремительно понесся вниз. Мне вдруг стало очень весело.
