Как и можно было ожидать, многие из назначенных командующих оказались весьма плохими военачальниками. Политическая опека обычно представляет собой далеко не лучший способ отбора способных солдат. Но по мере продолжения войны происходил естественный отсев некомпетентных командиров, решающая проверка боевыми условиями вскоре отделила мужей от юношей. Там, где патриотизму было позволено возобладать над политической целесообразностью, губернаторский выбор обычно оправдывал себя. По причинам, известным только федеральному правительству, оно медлило с принятием на службу многих отставных офицеров армии, которые предлагали ему свои услуги. Этим воспользовались губернаторы многих штатов и приняли их на службу в качестве добровольцев.
Зуав (5-й Нью-Йоркский полк) и кавалерист времен Гражданской войны.
На вооружении постоянно растущей федеральной кавалерии находились не только сабли и револьверы Кольта, но и, что куда более важно, смертоносные магазинные карабины Спенсера. Короткие — длиной только 39 дюймов (около 1 метра), — с тубулярным магазином на семь патронов кругового воспламенения, они стали самым эффективным огнестрельным оружием этой войны
Многие запросы от губернаторов на офицеров регулярной армии были отклонены военным ведомством, хотя представляется целесообразным, чтобы как можно больше офицеров регулярной армии возглавили громадные массы добровольцев, которые вскоре стали прибывать на сборные пункты. Капитану Филиппу Г. Шеридану из 13-го пехотного полка повезло — ему было позволено занять должность полковника во 2-м добровольческом Мичиганском конном полку. Некоторые, подобно экс-капитану Джорджу Б. Макклеллану, который вполне преуспевал в гражданской жизни («малыш Мак» был президентом железнодорожной компании), были сразу же произведены в генерал-майоры добровольческих формирований или, по крайней мере, тут же получили звания бригадиров (хотя из семидесяти одного бригадира, кому это звание было присвоено к сентябрю 1861 года, двадцать четыре не обладали никаким военным опытом).
В обоих лагерях было сильно влияние выпускников академии Вест-Пойнта. В пятидесяти пяти из шестидесяти решающих сражений этой войны они командовали по обе стороны фронта и по одну сторону — в остальных пяти.
Солдат-гражданин периода Гражданской войны представлял собой весьма специфический тип солдата. Страна была еще совсем молода, несовершенна, простодушна и неизбалованна; огромные жизненные силы и возбуждение переполняли ее. Доброволец был продуктом именно этой эпохи, на войну он принес свою энергию, мастерство, нетерпеливость и возбуждение. Подобно самой стране, война тоже была громадной и новой, чересчур большой, чтобы ею могли командовать маленькие людишки из пропыленных кабинетов. Нельзя сказать, что кто-то из них не пытался это осуществить. Но вооружившаяся страна была слишком большой для них, а природная смекалка свободных людей перехлестывала через край, воплощаясь в поток новой техники, изобретений и идей. И для каждой новой идеи находился ее приверженец, готовый применить ее для одной-единственной цели: выиграть войну.
Над полями сражений грохотали новые мощные орудия, взахлеб лаяли новые казнозарядные магазинные винтовки, по телеграфным проводам неслись важнейшие сообщения, а военные эшелоны перебрасывали солдат на куда большие расстояния и с куда большей скоростью, чем когда-либо ранее. Артиллерийские наблюдатели передавали исходные данные для стрельбы из корзин воздушных шаров, а колонны людей в серых шинелях шли окольными путями, чтобы избежать зорких глаз летчиков-наблюдателей. На морских просторах впередсмотрящие на боевых кораблях обшаривали в подзорные грубы поверхность воды, высматривая новую подводную угрозу, или несли вахту, чтобы своевременно заметить над волнами приземистый темный корпус монитора.
Войска и идеи могли быть новыми, но старая истина по-прежнему оставалась в силе: солдата создают дисциплина и подготовка, а не горячие призывы и не вычурная униформа. Сделать человека солдатом может опыт, но он требует времени и оплачивается кровью и слезами. А временем не располагала ни одна из сторон, так что поначалу первые новобранцы, среди которых не было ветеранов, могущих поддержать их и передать им свой опыт, были брошены в битвы куда более кровопролитные, чем какие бы то ни было прежде. Некоторые из таких полков бежали, другие держали свои позиции и сражались, в зависимости от обстоятельств. Но никто не превосходил других отвагой. Просто некоторым везло больше. Более удачливые имели своими командирами офицеров, от которых исходило больше уверенности, либо они получили несколько часов, за которые смогли привыкнуть к ужасным картинам и звукам битвы, прежде чем сами вступили в бой с врагом. Или, возможно, им повезло начать этот день с хорошей еды. А те, которые однажды бежали, могли назавтра проявить чудеса храбрости. У испанцев есть выражение: «В тот день он оказался храбрецом» — и в нем содержится истина. В самом деле, мало таких людей, которые всегда равным образом отважны. Гораздо больше таких, которых отвага может покинуть, как вытекшая из простреленной фляги вода, но может и наполнить его собой. Подобное случалось порой даже с Гектором или Ахиллом. Большинство героев — самые обычные люди, которые совершают что-то особенное исходя из самых обыкновенных человеческих чувств — ярости, отчаяния, любви, ненависти — и даже из стыда или страха. И часто, когда проходит момент экзальтации, они удивляются сделанному ими, осознав риск, которому при этом подвергались.
Если бы все люди каждую минуту своей жизни обладали бы проворностью, свирепостью и полным отсутствием всякого страха, подобно раненому африканскому буйволу, их дисциплина в бою имела бы меньшее значение. Однако человеческая отвага представляет собой не отсутствие страха, но его преодоление.
Возможно, и существуют люди, у которых чувство страха от рождения отсутствует. Если это даже и так, то их очень мало. Кроме того, они изначально неполноценны. Потому что чувство страха есть природное и необходимое чувство, столь же естественное, как пять пальцев руки. Оно является частью заложенного в человеке инстинкта самосохранения, необходимого для его существования в далеко не ласковом мире. Без этого врожденного чувства он никогда бы не дожил до того момента, когда взял в руки дубину и зажег огонь.
Поэтому в момент большой опасности, когда естественным побуждением даже обстрелянного солдата является побег с поля битвы, дисциплинированная часть его сознания берет верх. Боязнь насмешек и презрения товарищей, любовь к стране, ненависть к неприятелю, вера в бессмертие, страх перед командирами, гордость за себя и за честь мундира — любое из этих чувств или все они вместе могут повлиять на его поведение. Но влияют на него и другие ощущения: грохот битвы, свист пуль, вопли умирающих, знание того, что могут сделать с человеческой плотью летящие осколки, сталь клинка или жгучее пламя. Но если он в достаточной мере закален, если для него высшей необходимостью является исполнение долга, если в его сознании все это надежно запечатлено, тогда верх берут те импульсы, которые побуждают его оставаться на поле боя и исполнять свой долг.
Истинно отважный человек тот, кто, даже трепеща от страха, без колебаний исполняет свой долг.
И ветеран Гражданской войны и в самом деле был очень хорошим солдатом. Его дисциплина была закреплена здравым смыслом. Он мог действовать в тесном строю и маскироваться не хуже индейца. Его внешне беззаботное отношение к войне было предметом отчаяния многих иностранных наблюдателей, но в нужный момент он мог, пригнув голову, идти в строю навстречу свинцовому ливню. Свои артиллерийские орудия он наводил быстро и точно, а его ружейный огонь был сосредоточенным и метким. Он был закаленным и мог жить на подножном корму достаточно долго. Если требовали обстоятельства, он мог возводить полевые укрепления с мастерством инженера и быстротой барсука. А если нужны были добровольцы для выполнения какого-либо особого задания, требовавшего выходящей за рамки обычного изобретательности, то они всегда находились.
Заключительные мизансцены великой битвы предельно ясно обнажили ту близость людей, которых эта война так резко разделила. Офицеры в голубых и серых мундирах, многие из которых учились вместе или делили стол и кров в дальних гарнизонах, спокойно усаживались за столы переговоров и бесстрастно, по-джентльменски, обсуждали условия мира. Здесь почти не было затаенной вражды, не было и пения фанфар, которое могло бы поставить в неудобно е положение отважного врага. Куда больше это напоминало врачебный консилиум, бесстрастно обсуждающий важную операцию.
