К сожалению, мало, но разрабатывается и такой кардинальный вопрос биологической науки, как «целесообразность органического мира». Теперь уже каждый при желании может убедиться, что одни биологически развитые виды в соответствующих условиях могут порождать другие биологические виды. Можно было бы продолжить ряд примеров вскрытия нашей наукой биологических закономерностей. В докладе же о биологии, как о развитии органического мира, ничего не говорится ни в положительном, ни в отрицательном смысле.
Между тем, теоретические достижения мичуринской биологии вызвали, вызывают и, я уверен, впредь будут вызывать большие отклики и дискуссии не только в нашей стране, но и во всех странах мира. Естественно, что одни биологи являются сторонниками мичуринской, то есть материалистической, биологии, другие — противниками ее. В докладе же только высказывается пожелание о развитии мичуринской биологии, но с предупреждением, чтобы мичуринская, а это, на мой взгляд, материалистическая, биология не мешала развитию других направлений исследований в биологии.
В заключение я считаю необходимым и сегодня сказать, что неправы те биологи, которые в зависимости от средств или факторов воздействия на живые объекты делят биологическую науку на мичуринскую и немичуринскую. Не средства и не факторы воздействия на живые объекты являются водоразделом мичуринской, то есть материалистической, биологии и направлений ей противоположных. Мичуринская биология не только может использовать как средство воздействия на биологические объекты различные радиоактивные вещества и различного вида лучистую энергию и химические вещества, но именно только с позиций мичуринской науки наиболее успешно можно использовать эти факторы.
Я был и остаюсь сторонником как можно большего изучения химии и физики живого, то есть развития биологической химии и биологической физики. В этом я полностью согласен с президентом Академии и академиком-секретарем Отделения биологии. Но я никак не могу согласиться со сведением биологии к химии и физике. Я знаю, что от успехов развития познания химии и физики живого в большей мере зависит и развитие самой биологии. Но биология как наука имеет свои объективные биологические закономерности. Эти закономерности и должны вскрывать биологи, биологические же химики и физики должны изучать химию и физику живого. К сожалению, эти разделы науки, то есть биохимия и биофизика, и являются отсталыми, о чем правильно говорится в докладе.
Член-корреспондент Академии наук СССР Л.А. Зенкевич:
Совершенно очевидно, что доклад Александра Николаевича — большое событие в жизни Академии, и я думаю, не только Академии. Вероятно, доклад этот будет иметь определенный резонанс и далеко за пределами Академии.
В докладе Александра Николаевича имеется одна сторона вопроса, которая может смущать — это деление науки и научных дисциплин: то есть существуют те науки и те ее разделы, которые нужно сейчас всячески «питать всеми средствами», и те науки и ее разделы, на которые надо обращать внимание во вторую очередь. То, что так образно Александр Николаевич проводит в разделении наук, интерпретируется затем довольно просто: науки первого сорта и науки второго сорта.
Здесь наиболее тревожит то, что очень трудно дать правильную оценку: что же является наукой первого сорта и что является наукой второго сорта. Если бы сто лет тому назад ко всему тому эмпирическому материалу, который лег в основу работ Дарвина, была применена подобная оценка, то мы бы отнесли его работы к науке второго сорта. И мы никогда не знаем, что произойдет далее с наукой и когда будет ее гребень, ее рост — через один, два или пять лет. Можно вспомнить в этом отношении в Академии наук тематику по ядерно-атомным проблемам несколько десятков лет назад, когда эта тематика считалась почти что одиозной, а такое время было!
Я позволю себе остановиться еще на таком примере. Александр Николаевич, обладая колоссальной эрудицией и широтой знаний, указывает, что вообще систематика (правда, он говорит здесь только о высших и низших растениях) — это не гребень волны, не здесь эти точки роста.
Верно ли это? Я считаю, что это неверно. Я считаю, что проблема вида и видообразования есть проблема не только колоссальной важности для биологии. И вот эту проблему мы совсем забыли. Сколько-то лет тому назад в плане работ Зоологического института такая тема была, но потом лет на восемь она абсолютно исчезла из плана работ ведущего Зоологического института и, по-моему, Ботанического института тоже. Это один пример. Лет десять тому назад никто и не думал, что изучение глубин океана представляет реальную и важную узловую проблему. А за эти годы выясняется совершенно четко, что изучение глубин океана может привести к решению важнейших вопросов, которые совершенно не находят пока своего решения, в довольно быстрый срок и с очень большим успехом. С этой точки зрения, конечно, изучение глубин океана есть колоссальный гребень, колоссальная точка роста, причем точка роста целого ряда наук, целого комплекса, именно в том образе, который так пленяет Александра Николаевича.
Я этот пример привел к тому, чтобы показать, что не всегда мы можем сказать о том, что будет завтра, и что вообще нельзя делить науку на первый и второй сорт.
Если мы говорим, что это — узловая наука, а эта — не узловая, для этой мы дадим помещение, средства, штаты, а для этой не дадим, как-нибудь просуществует, естественно, что это заставляет считать, что есть науки разного сорта.
Еще я позволю себе один пример привести в отношении зоологической тематики. Последние годы трудами советских исследователей открыта новая группа глубоководных животных, которые представляют собой, по существу, новый тип животных в середине XX века, который заставляет перестраивать не только представление о группе хордовых животных, но и далеко за пределами хордовых животных. Это систематика. И вот возникает такая точка, которая является, безусловно, точкой роста, которая должна заставить переделать наши представления в соседних вопросах.
Я еще раз позволю себе вернуться к глубинам океана — в них сокрыт ответ на вопрос о том, что представлял собою океан в прошлом — это история мирового океана!
Мы знаем, что возраст Земли определяется в два-два с половиной миллиарда лет. А у биологов есть предположения, что никак нельзя это себе представить с точки зрения биологической. Здесь есть глубочайшее противоречие: либо эта биологическая хронология в корне неправильна, либо в корне неправильно наше представление об эволюции животного и растительного мира. И можно точно сказать, что в глубинах океана имеется возможность получить ответ на эти вопросы, не говоря о солености океана, об его уровне, о геотектонике, о палеогеографии, о палеоклиматологии. По-моему, колоссальный научный взрыв должен быть там сокрыт. И вот получилось так, что у Александра Николаевича эти науки оказались где-то «в хвосте».
Затем с заключительным словом выступил я:
Прежде всего мне хочется выразить удовлетворение нынешним Общим собранием. Помимо того, что происходит абсолютный обмен мнениями, очень важно еще и то (к сожалению, это редко у нас бывает), что, как мне кажется, мы не сползли в наших прениях на мелочи, а занялись самыми существенными научными вопросами. Так легко сползаешь на мелочи жизни в таких прениях, вроде всяких материальных недостатков, которых у нас действительно очень много!
Я не имею возможности коснуться каждого выступления и тем более каждой темы каждого выступления и попытаюсь их объединить.
Целый ряд товарищей — Деборин, Юдин, Коштоянц, Арцимович, Федосеев — касались вопросов философии, вопросов марксистской диалектики. И хорошо, что эти вопросы прозвучали и прозвучали так, что ясно (впрочем, у меня никогда не было сомнений на этот счет), что все мы монолитно стоим на позициях диалектико-материалистической философии.
Я бы не согласился с Константином Васильевичем Островитяновым в той его оценке выступления Льва Андреевича Арцимовича, когда он с некоторым подозрением отнесся к нему: не собирается ли он, дескать, пересматривать основы нашей диалектико-материалистической философии, говоря, что каждое новое крупное физическое открытие должно менять философию. Конечно, я понимаю это так, что не философию оно должно менять, а должно обогащать философию. Я не сомневаюсь, что именно это он хотел выразить, вложить в свои слова…
