Ознакомительная версия.
Изумился великий князь Дмитрий при виде вошедшего в палату ханского посла: в высоком и стройном мужчине лет двадцати пяти не было ничего татарского, «с этого лица, из-под чёрных, тонко очерченных бровей, смело и открыто глядели на князя большие глаза, синие и ясные, как у девушки. Если бы Дмитрий доподлинно не знал, кто это, он готов был поклясться, что видит перед собой своего соотечественника» (с. 53).
Начались деловые разговоры, а вскоре Дмитрий Иванович узнал, что Карач-Мурза родился в Белой Орде от князя Карачевского Василия Пантелеевича и ордынской царевны, князя заманили его родственники и хотели убить, но он отбился, бежал в Белую Орду, а вместе с ним его стременной Никита Толбугин, который и воспитал родившегося от этого брака Карач-Мурзу, научил его русскому языку и русским обычаям.
Карач-Мурза сказал Дмитрию Ивановичу, что великий хан повелел освободить великого князя Тверского Михаила Александровича, как равного в своих правах с московским князем. А митрополит Алексей в своей беседе с Карач-Мурзой объяснил ему как русскому князю, что «Дмитрей Иванович свою землю от ворогов обороняет», и эти спокойные слова митрополита Алексея потрясли Карач-Мурзу. В дальнейшем он многое узнал от митрополита Алексея, сыгравшего в истории объединения Русской земли огромную роль, возможно не меньшую, чем напутствие игумена Сергия Радонежского, провожавшего князя Дмитрия на Куликовскую битву. Карач-Мурза твёрдо обещал митрополиту Алексею не поднимать меч против России, которая хочет быть свободной и освободиться от татарского ига. Карач-Мурза согласился с митрополитом Алексеем, что великий князь Тверской Михаил Александрович должен поцеловать крест и считать себя младшим братом великого князя Московского. Так и произошло, как внушил тверскому князю князь Карачевский, «старший в роду Черниговских князей». Автор положительно оценивает личность тверского князя, он пользовался уважением на Руси, он был образованным, гуманным и добрым человеком, но он не верил, что именно Москва может начать великую борьбу против татар, нет, только Тверь может эту борьбу начать. И тут он ошибся, не поддержав московского князя на Куликовом поле. А возвращаясь в Тверское княжество, Михаил Александрович торжественно целовал крест Дмитрию Ивановичу, великому князю Московскому и всея Руси, не подозревая того, что так вскоре и произойдёт, несмотря на его возобновившиеся интриги против Москвы.
Далее автор отправляет Карач-Мурзу в Карачевское княжество, а по дороге он со спутниками побывали в Серпухове, отдохнули в Подоле, переночевали в Калуге, потом, не доезжая Карачева вёрст пять, свернули к деревне, где он познакомился с удивительным семейством русского дворянина Михаила Андреевича Софонова, который с первых же слов предложил Карач-Мурзе, или Ивану Васильевичу Снежину, как его величали на Руси, пойти в баню. И автор приодит целый ворох цитат о том, как любили баню на Руси. А чуть раньше по другому случаю М. Каратеев упомянул тех исследователей, «которые любят отыскивать в нашем прошлом одно лишь плохое» (с. 160). И по ходу развития событий Михаил Андреевич, словоохотливый и добродушный, рассказывает чуть ли не всю историю Карачевского княжества, в том числе и про отца Карач-Мурзы, князя Василия Пантелеевича, который был чуть ли не идеальным по своему характеру. Вспоминая историю отца, Карач-Мурза понял, что всё, что он видит – это его родная земля: «Это его хоромы, его город, его земля!.. При этой мысли Карач-Мурза ощутил почти ненависть к Орде и остро почувствовал свою кровную связь с родной землей» (с. 181).
Много лет носил Карач-Мурза эту любовь к своему Отечеству, хотя и он вернулся в Орду, возвел на ханский престол обаятельную вдову Тулюбек-ханум и был её любовником, но и она была свергнута с престола, мужал талант Мамая, который мечтал поживиться в России, а Дмитрий Иванович собирал свои силы, покорил Тверское княжество, Смоленское. «Вся Русь была отныне послушна воле государя Дмитрия Ивановича, и можно было приступать к освободительной борьбе с Ордой», – писал М. Каратеев. И эта борьба началась в романе «Богатыри проснулись», состоялась и Куликовская битва, Дмитрий Иванович бился с татарами как простой воин, а после этой битвы вошёл в историю как Дмитрий Донской.
Карач-Мурза служил у великого хана Тохтамыша, способствовал тому, чтобы он утвердился на ханском престоле, ведь они вместе выросли в Орде, вместе учились, вместе дрались мальчишками, Карач-Мурза не раз был послом Тохтамыша у великого завоевателя эмира эмиров Тимура, каждый раз Тимур выручал Тохтамыша. Но потом ослабели узы товарищества между ханами, и каждый захотел возвысить себя над окружающими его советниками и ханами. И продолжалась длительная борьба в самой Золотой Орде, потом между Золотой Ордой и Белой Ордой, гибли тысячи татар с обеих сторон, а Русь постепенно набирала сил, чтобы освободиться от татарского ига.
В итоге Карач-Мурза женился на племяннице эмира Тимура, переехал в Россию, получил землю, построил крепость, пригласил крестьян, которые стали работать на земле, родил сына, семья приняла крещение, а Арсений со своим отрядом принял участие в Грюнвальдской битве.
«Подлинная любовь обладает неумирающей памятью сердца, – писал поэт Н.В. Станюкович. – «Записки охотника», стихи Тютчева, книги Алданова писались за границей, и тут, среди нас, вырос дар Михаила Дмитриевича Каратеева, эпопее которого суждено стать, в освободившейся России, источником знаний и, главное, живого понимания и любви к нашему прошлому» (Станюкович Н.В. М. Каратеев. Возвращение // Возрождение. 1968. Т. 196. С. 120).
Критики и исследователи рекомендуют романы М.Д. Каратеева, скончавшегося в Монтевидео, иметь в каждой русской семье.
Каратеев М.Д. Ярлык Великого Хана. М., 1992.
Каратеев М.Д. Карач-Мурза. М., 1992.
Каратеев М.Д. Богатыри проснулись. М., 1992.
Каратеев М.Д. Железный Хромец. М., 1992.
Каратеев М.Д. Возвращение. М., 1994.
Владимир Алексеевич Чивилихин
(7 марта 1928 – 9 июня 1984)
После успеха первых повестей и очерков о земле Владимир Чивилихин долго не показывался в печати, прошёл слух, что он занялся сбором материалов для большого романа. Каково же было удивление его читателей, когда они увидели публикацию романа в журнале. А первые строчки романа-эссе потрясли своей неожиданностью: «Сижу в полутьме архивного зала, кручу плёнку; она время от времени мутнеет, и я прячу голову под чёрный чехол фильмоскопа, чтобы учёные соседи не увидели моих глаз…» (Чивилихин В. Память: Роман-эссе. М., 1982. С. 3). Перед глазами читателей мелькают документ за документом, повествующие о тяжкой судьбе декабристов, сосланных после событий 14 декабря 1825 года, когда на Сенатской площади выстроились солдаты и офицеры и не присягнули новому императору – Николаю I. В ходе расследования и суда пятеро было повешено, сто два офицера из дворянского сословия отправлены в Сибирь на каторжные работы, а тысячи солдат и матросов были сосланы в Сибирь и на Кавказ в действующую армию.
И не только документы проходят перед нами. Автор в поисках подробностей биографий декабристов знакомится с теми, кто до сих пор бережёт архивы своих дедов и прадедов, испытавших нелёгкую судьбу. Николай Мозгалевский умер от чахотки в 1844 году. Николай Лисовский, Александр Барятинский, Андрей Ентальцев, Иван Швейковский, Иван Фохт, Александр Якубович, Михаил Лунин, Вильгельм Кюхельбекер скончались через год после кончины Мозгалевского. Всего было арестовано и сослано сто два офицера, многие из них попали на рудники, потом было посвободнее. У многих декабристов остались дети, которые тоже рассматривались как дети государственных преступников и лишены были дворянских привилегий.
Но удивительнее всего было то, что, возвращаясь через тридцать лет из Сибири, многие декабристы сохранили силы и бодрость. Наблюдая вернувшихся и подолгу беседуя с ними, Лев Толстой писал: «Довелось мне видеть возвращенных из Сибири декабристов, и знал я их товарищей и сверстников, которые изменили им и остались в России и пользовались всяческими почестями и богатством. Декабристы, прожившие на каторге и в изгнании духовной жизнью, вернулись после 30 лет бодрые, умные, радостные, а оставшиеся в России и проведшие жизнь в службе, обедах, картах были жалкие развалины, ни на что никому не нужные, которым ничем хорошим было и помянуть свою жизнь; казалось, как несчастны были приговорённые и сосланные и как счастливы спасшиеся, а прошло 30 лет, и ясно стало, что счастье было не в Сибири и не в Петербурге, а в духе людей, и что каторга и ссылка, неволя было счастье, а генеральство и богатство и свобода были великие бедствия…» (с. 8).
Десятки наших современников помогали Чивилихину в сборе документов о далёком прошлом: ходили по Кусковскому парку с Михаилом Петровичем Коржевым, который рассказывал об интересных архитектурных строениях, а вместе с знаменитым реставратором-архитектором П.Д. Барановским в саду Новодевичьего монастыря кое-что уточняли из прошлого; автор отмечал: «Но истинным праздником я стал считать день, когда кто-нибудь непреднамеренно и естественно вплетал хотя бы тончайшую ниточку в бесконечную цепочку прошлого, какая с годами все туже скручивалась в моей памяти…» (с. 22). Вспомнили замечательного архитектора Карла Ивановича Бланка, создателя Новоиерусалимского монастыря и других памятных строений, а его дочь Екатерина Карловна была матерью декабриста Николая Басаргина, а потом нашли и Катю, которая оказалась четырежды правнучкой декабриста Василия Петровича Ивашова, погибшего в Сибири. Так вот ниточка за ниточкой выстраивалась перед Чивилихиным подлинная история сосланных в Сибирь декабристов, которые внесли в жизнь истинных сибиряков понятия высокой нравственности, «несколько новых и полезных идей»: «Записки» Николая Басаргина, исполненные искренности, благородной простоты и сдержанности, – писал В. Чивилихин, – я перечитывал много раз и буду, наверное, буду ещё заглядывать в них, когда захочется забыть какую-нибудь жизненную дрязгу или криводушие человека, которому ты совсем недавно верил, наглое чинодральство или высокомерие, все мелкое и пошлое, пригнетающее тебя больше всего не тем, что оно какой-то своей зазубринкой достало тебя, а тем, что оно ещё есть на родной твоей земле, – короче, когда потребуется очистить либо распрямить душу…» (с. 39).
Ознакомительная версия.
