непокрытой солнцем половины можно было объяснить тем, что оно частично обусловлено солнечным светом, отраженным от Земли. В январе 1610 года Галилей открыл четыре из девяти «лун» или спутников Юпитера; «эти новые тела, — писал он, — движутся вокруг другой очень большой звезды так же, как Меркурий и Венера, а возможно, и другие известные планеты, движутся вокруг Солнца».90 В июле он обнаружил кольцо Сатурна, которое принял за три звезды. Критики Коперника утверждали, что если Венера вращается вокруг Солнца, то у нее, как и у Луны, должны наблюдаться фазы — изменения освещенности и видимой формы; они же утверждали, что никаких признаков таких изменений нет. Но в декабре телескоп Галилея обнаружил такие фазы, и он решил, что их можно объяснить только вращением планеты вокруг Солнца.
Это кажется невероятным, но Галилей в письме к Кеплеру утверждал, что профессора в Падуе отказывались признавать его открытия, отказывались даже смотреть на небо через его телескопы.91 Устав от Падуи и надеясь на лучший интеллектуальный климат во Флоренции (которая переходила от искусства к науке), Галилей назвал спутники Юпитера Сидера Медицея в честь Козимо II, великого герцога Тосканы. В марте 1610 года он посвятил Козимо латинский трактат Sidereus nuncius, в котором суммировал свои астрономические открытия. В мае он написал секретарю герцога письмо, пылкое и гордое, как обращение Леонардо к миланскому герцогу в 1482 году. Он перечислил предметы, которые изучал, и книги, в которых надеялся описать свои результаты, и поинтересовался, может ли он добиться от своего господина назначения, которое требовало бы меньше времени для преподавания и больше для исследований. В июне Козимо назначил его «первым математиком Пизанского университета, а также первым математиком и философом великого герцога» с ежегодным жалованьем в тысячу флоринов и без обязательств преподавать. В сентябре Галилей переехал во Флоренцию без своей наложницы.
Он настаивал на титуле философа, а также математика, поскольку хотел влиять на философию так же, как и на науку. Он чувствовал, как это делали до него Рамус, Бруно, Телезио и другие, как это делал в то же десятилетие Бэкон, что философия (которую он понимал как изучение и интерпретацию природы во всех ее аспектах) уснула на коленях Аристотеля и что пришло время вырваться из этих сорока греческих томов и взглянуть на мир с ослабленными категориями и открытыми глазами и разумом. Возможно, он слишком доверял разуму. «Чтобы доказать моим оппонентам истинность моих выводов, я был вынужден доказывать их с помощью различных экспериментов, хотя, чтобы удовлетворить только себя, я никогда не считал нужным делать их много».92
Он обладал гордостью и драчливостью новатора, хотя порой говорил с мудрой скромностью: «Я никогда не встречал человека настолько невежественного, чтобы не мог чему-то у него научиться».93 Он был ярым спорщиком, умел уколоть противника копьем за одну фразу или испепелить его жгучим негодованием. На полях книги иезуита Антонио Рокко, защищавшего птолемеевскую астрономию, Галилей написал: «Невежда, слон, дурак, тупица… евнух».94
Но это было уже после того, как иезуиты присоединились к его осуждению. До встречи с инквизицией у него было много друзей в Обществе Иисуса. Кристофер Клавиус подтвердил наблюдения Галилея своими собственными; другой иезуит превозносил Галилея как величайшего астронома эпохи; комиссия ученых-иезуитов, назначенная кардиналом Беллармином для изучения выводов Галилея, дала положительное заключение по всем пунктам.95 Когда в 1611 году он отправился в Рим, иезуиты приняли его в своей Римской коллегии. «Я остался с отцами-иезуитами, — писал он; — они убедились в фактическом существовании новых планет и постоянно наблюдали за ними в течение двух месяцев; мы сравнили записи, и я обнаружил, что их наблюдения в точности совпадают с моими собственными».96 Его приветствовали высокопоставленные представители церкви, а папа Павел V заверил его в своем неизменном добром расположении.97
В апреле он продемонстрировал прелатам и ученым в Риме результаты наблюдений, обнаруживших на Солнце пятна, которые он интерпретировал как облака. Иоганн Фабриций, по-видимому, не знавший Галилея, уже сообщил об их открытии в книге De maculis solis (Виттенберг, 1611) и предвосхитил вывод Галилея о том, что периодичность пятен указывает на вращение Солнца. В 1615 году Кристоф Шейнер, иезуитский профессор математики в Ингольштадте, направил Маркусу Вельзеру, главному магистрату Аугсбурга, три письма, в которых утверждал, что открыл эти пятна в апреле 1611 года. Галилей, вернувшись во Флоренцию, получил от Вельзера копию сообщений Шейнера. Он обсудил их в «Трех письмах о солнечных пятнах», опубликованных в Риме Академией деи Линчеи в 1613 году. Он утверждал, что наблюдал пятна в 1610 году и показал их друзьям в Падуе. В результате столкновения претендентов на приоритет в открытии пятен дружба между Галилеем и иезуитами охладела.
Убедившись, что его открытия можно объяснить только на основе теории Коперника, Галилей стал говорить о ней как о доказанной. Астрономы-иезуиты не возражали против того, чтобы рассматривать ее как гипотезу. Шейнер отправил Галилею свои возражения против взглядов Коперника с примирительным письмом. «Если вы захотите выдвинуть контраргументы, — писал он, — мы ни в коем случае не обидимся на них, а, напротив, с удовольствием рассмотрим ваши доводы в надежде, что все это поможет в выяснении истины».98 Многие богословы считали, что астрономия Коперника настолько явно несовместима с Библией, что если она возобладает, то Библия потеряет авторитет, а само христианство пострадает. Что произойдет с основополагающей христианской верой в то, что Бог избрал эту землю своим человеческим домом — землю, лишенную первенства и достоинства, оказавшуюся среди планет, во много раз превосходящих ее саму, и среди бесчисленных звезд?
3. На суде
Галилей подошел к проблеме бескомпромиссно. «Поскольку Библия, — писал он отцу Кастелли (21 декабря 1613 года), — требует толкования, отличного от непосредственного смысла слов» (например, когда в ней говорится о гневе, ненависти, раскаянии, руках и ногах Бога), «мне кажется, что в качестве авторитета в математических спорах она имеет очень мало шансов…Я считаю, что естественные процессы, которые мы либо воспринимаем путем тщательного наблюдения, либо выводим путем убедительной демонстрации, не могут быть опровергнуты отрывками из Библии».99 Кардинал Беллармин был встревожен. Через общих друзей он направил Галилею строгое наставление. «Мне кажется, — писал он ученику астронома Фоскарини, — что вам и Галилею было бы неплохо говорить не в абсолютных терминах [о новой астрономии как о доказанной], а ex suppositione, как, я убежден, делал сам Коперник».100
21
