Получив такое замечательное помещение в районе, где и должна-то была пойти главная работа, Гапон произвел «рокировку» — снял с себя обязанности представителя основной организации и стал представителем Нарвского отдела. Тем самым филиал становился основной организацией, и наоборот. Председателем же Нарвского отдела избран был В. А. Иноземцев. Вот как описывает его Варнашёв: «Человек далеко недюжинный, умница во всех отношениях, он обладал особой способностью располагать к себе массу манерой говорить. Грубоватый на вид, производя впечатление человека рубящего правду с плеча, он начинал и все время сдабривал свою речь крепкими словцами, с такими иллюстрациями из жизни, которые женщинам иногда неудобно было слушать». В Нарвский отдел сразу же по учреждении вступило 700 рабочих — вдвое больше, чем в Выборгский.
Практически одновременно с Нарвским был открыт Василеостровский отдел на 4-й линии. Его возглавили Карелин и Усанов. В этот отдел сразу вступило две тысячи человек (благодаря многочисленным связям и знакомствам Карелиных), но перспективы роста здесь были меньше, чем за Нарвской заставой.
До конца года было открыто еще восемь отделов: Коломенский, Рождественский — на Песках, Петербургский — в Геслеровском переулке, на Петербургской стороне, Невский отдел — за Невской заставой, в Ново-Прогонном переулке, близ Шлиссельбургского проспекта, Московский — за Московской заставой, Гаванский, Колпинский и еще один на Обводном канале (на Дровяной улице). Охвачены были все индустриальные районы столицы.
И это при том, что по уставу никаких отделов вообще не полагалось! По собственному признанию, «при открытии отделов он брал попросту нахальством… нанимал помещение, приличное, с электрическим освещением и паркетным полом и приглашал на освящение градоначальника… затем посылал в полицейский участок бумажку о разрешении; там устава не читали, но знали, что „сам“ был на освящении, и этого было достаточно, разрешали без всяких разговоров».
Общая численность организации к концу года достигла восьми-девяти тысяч человек (а потом за десять дней удвоилась). Зубатову подобное и не снилось, революционерам — тоже. Гапоновский «тред-юнион» за считаные месяцы завоевал столицу. При этом Гапон не пользовался для рекламы своей организации прессой — наоборот, он стремился, чтобы в газеты попадало как можно меньше информации о происходящем в «Собрании»: это могло затруднить его двойную игру. Рабочие из уст в уста передавали известие о новом союзе и возглавляющем его чудесном батюшке.
В чем же, собственно говоря, заключалась деятельность этого союза?
В чем же заключалась, собственно, деятельность «Собрания»?
Прежде всего, средством обеспечения организации должны были стать доходы от чайных и платные литературно-музыкальные (и танцевальные) вечера. Эти вечера, разрешения на устройство которых долго добивался Гапон, начались еще в декабре 1903 года. Они были главной заботой Ивана Павлова, который привлек к делу коллег-артистов. (Впрочем, Карелин ворчливо вспоминает, что по большей части организационные усилия падали на него: «Он (Павлов. — В. Ш.) давал письма, записочки к артистам, не так уж знаменитым, а средней руки, вот я и бегал по целым вечерам, больше все по субботам, упрашивал, приглашал их».) Большим успехом пользовался, в частности, отставной полковник Коротков, чтец-декламатор. Такие концерты устраивались два раза в месяц, иногда и чаще — всего, по словам Павлова, прошло около сорока вечеров. Выручка от продажи билетов и от буфета с избытком покрывала организационные расходы «Собрания». Избыток шел, видимо, на кассу взаимопомощи.
Лекции начались весной. Если зубатовские лекции в Москве касались в основном специальных вопросов, связанных с рабочим законодательством и рабочим движением, то Гапон попытался организовать полноценный лекторий. Правда, из крупных ученых среди лекторов можно назвать только Павла Ивановича Преображенского — молодого в то время геолога, позднее товарища министра народного просвещения при Керенском, министра у Колчака, как ни странно, помилованного красными и мирно профессорствовавшего до естественной кончины в 1944 году. Лекции Преображенского, по свидетельству Карелина, особенно нравились пролетариату: «Рабочие ведь ничего не знали, как и что и откуда земля, мир, а в лекциях все это разъяснялось и указывались причины». По истории культуры и общим экономическим вопросам лекции читал помощник присяжного поверенного Марк Александрович (по паспорту Мордехай Айзекович) Финкель; он же был юрисконсультом «Собрания». По словам того же Карелина, «тот еле поспевал, так много приходилось ему читать разных лекций и вести разговоров». Финкель касался вопросов, особенно важных для рабочих: о заработной плате, о профессиональных болезнях, и его лекции легко переходили в живые словопрения. Он был человеком отчетливо социалистических взглядов. В свое время, в 1897 году, в Москве он был за свою околореволюционную деятельность арестован, прошел через ласковые руки Зубатова, не поддался, видимо, его улещаниям и несколько лет провел в административной ссылке. Историю литературы преподавал — «очень доходчиво» — Федор Николаевич Малинин, редактор «Тюремного вестника». С ним Гапон, вероятно, познакомился по своей службе в тюремной церкви.
Рабочие учились охотно. В немногие свободные часы, свидетельствует Карелин, увлеченно занимались всем, от иностранных языков до гимнастики (кто-то, значит, и языки преподавал, и гимнастику?). Правда, все это — лишь до осени. До святополковой весны. Осенью стали читать только газеты.
Сам Гапон читал лекции о рабочем движении — здесь он считал себя уже специалистом. Представления о его «курсе» дает протокол собрания Нарве кого отдела 6 июня 1904 года.
«Собрание открылось пением молитвы „Царю небесный“. Представитель читал ответ е. и. в. государя императора на посланную телеграмму при открытии собрания на Выборгской стороне 11 апреля, причем со стороны членов последовало восторженное троекратное „ура“. Далее представитель высказал соболезнование о несвоевременной кончине генерал-губернатора Бобрикова, проводившего идею самосознания и развития русских людей и погибшего от руки иноверца, причем несвоевременно погибшему генерал-губернатору Бобрикову была пропета всем собранием „вечная память“. Представитель просил всех товарищей, ничем не смущаясь, идти по намеченной цели и, соединяясь вместе, иметь оборону от иноверцев, всячески старающихся вредить русскому единению. Далее представитель говорил о корне происхождения рабочего вопроса, взяв ту эпоху, то время, когда не существовало орудий производства и существовали патриархальные отношения между рабочим и хозяином, но, со времени введения новейших орудий производства, труд рабочего стал обесцениваться, и отношения изменились, благодаря спросу и предложению на труд. Вопрос необеспеченности рабочего сопряжен также с конкуренцией женщин и детей в труде, и благодаря разным бедственным положениям и неожиданным толчкам… рабочие сами побуждаются… свое существование, которое только… при общем единении. Затем представителем объяснены некоторые направления… так, напр., индивидуалистическое направление, бывшее в Англии, которое стоило больших жертв, и рабочие не могли все-таки без помощи правительства улучшить свое положение. В России, ранее правительство было, взявши на себя все заботы и попечения о рабочих, но это, как видно, отозвалось необеспеченно (?). В Германии взято направление такое, что рабочие развиваются и обеспечивают себя, идя вместе и под руководством правительства, что дало уже теперь прекрасные плоды. После обмена мыслей о необходимости солидарности и единения, „Собрание“ закрылось пением молитвы Господней».
Отдел только создан, рабочие — новички, Гапон начинает «с азов». Многое то ли он путает, то ли (это скорее) путает конспектирующий. С другой стороны, в свежей, неизученной аудитории необходимо лишний раз подчеркнуть свою лояльность. Хороший повод для этого дает убийство финско-шведским националистом Евгением Шауманом генерал-губернатора Финляндии Николая Ивановича Бобрикова, делавшего всё, чтобы уничтожить автономию этой имперской провинции и действовавший в ней конституционный режим. Имперский шовинист Бобриков в национальной памяти финнов остался настоящим воплощением зла. Но — как почти всегда — реальность сложнее мифа. В своей борьбе со шведоязычной по преимуществу элитой Великого герцогства Финляндского Бобриков пытался опереться на низы, на безземельных арендаторов-торпарей. Гапон мог об этом знать. Бобриков мог воплощать для него не только русификаторскую политику (едва ли он, украинец, искренне ей сочувствовал), но и заботу власти о бедноте, о «простом человеке», в ущерб наследственной элите. Так что и сервильные жесты оказываются двусмысленными.
