Потому-то в особой цене были люди, для которых сословных границ не существовало. Именно таким был Гапон. Он умел говорить со светской дамой и с босяком, с толпой — и с каждым человеком в ней по отдельности. Когда в семь вечера открывались чайные «Собрания» и Гапон появлялся в одной из них (обычно за Нарвской заставой), всё оживало. Гапон подходил то к одному, то к другому столику, подолгу по-семейному беседовал с рабочими, обменивался папиросами, шутил — и эти беседы «держали» организацию лучше, чем любые формальные скрепы. Стоило ему уехать на несколько недель, и всё начинало рассыпаться.
Гапон приложил усилия к восстановлению единства. Символом его стало общее собрание, которое было устроено 19 сентября в большом зале в доме А. И. Павловой на Троицкой (ныне Рубинштейна) улице. По словам Гапона, «собрание открылось многочисленными речами, посвященными делу союза; на столе лежали чертежи и отчетные книги, чтобы каждый мог сам убедиться в честности и целесообразности делопроизводства…». Если у кого-то и возникали сомнения, то эйфория от самой возможности публичной встречи «в великолепном зале, в центре города» глушила их у подавляющего большинства. Само собой, был приглашен Фуллон — и принял приглашение. После официальной части состоялся концерт. Вместо второразрядных актеров из числа знакомых Павлова Гапон привлек Веру Линскую-Неметти, хозяйку музыкального театра, находившегося на Петербургской стороне, на Демидовской улице. Это была оперетка прогрессивная, «с идеями» (хитом репертуара была пьеса «Черные вороны» — о темных сторонах монастырского быта) и довольно популярная. Здесь играл одно время (на закате своей карьеры) сам Мамонт Дальский. При этом театр пользовался благоволением городских властей.
Привлечение Неметти осложнило отношения с ревнивым Павловым. Но Гапон дорожил образовавшейся дружбой с антрепренершей, поскольку рассчитывал с ее помощью собрать средства на постройку Рабочего дома — постоянного общегородского клуба для фабричных людей. Первоначально он рассчитывал «оттягать» у Общества попечительства о народной трезвости Народный дом в Александровском саду на Петербургской стороне, но это была слишком смелая мысль, и от нее пришлось отказаться.
С другой стороны, и времени на постройку Рабочего дома не было. Грандиозное действо на Троицкой позволило восстановить единство. Но начинались новые времена. Убийство Плеве сдвинуло какие-то подземные пласты. Действовать по прежнему плану уже не удавалось. Логика событий оказывалась сильнее чьей-то личной воли.
Осенью Гапон остро почувствовал давление с двух сторон.
С одной стороны Владимир Петрович Литвинов-Фалинский, главный фабричный инспектор Петербурга, довольно известный писатель по экономическим вопросам, позднее — видный чиновник Министерства промышленности и торговли (выделенного из Министерства финансов), который присутствовал при открытии «Собрания» и говорил пылкую речь, изменил свое отношение к гапоновской организации и приступил к созданию собственного рабочего движения. Руководителями основанного в октябре 1904 года Санкт-Петербургского общества взаимопомощи механических рабочих стали М. А. Ушаков, Д. В. Старожилов, В. И. Пикунов — исключенные еще год назад из гапоновского кружка «зубатовцы». Инициатива создания этого «желтого профсоюза» исходила от работодателей, стремившихся подорвать позиции Гапона. Но она — вне всякого сомнения! — была одобрена полицией. И, вероятно, Фуллоном, который начал побаиваться неуемной энергии отца Георгия. Новая рабочая организация была малочисленной, и, вероятно, всего того, что могло предложить рабочим гапоновское «Собрание» (лекции, чайные, потребительские кооперативы), там не водилось; зато бывшие «зубатовцы» привлекали рабочих простотой разрешения трудовых споров: предприниматели и фабричная инспекция подчеркнуто доброжелательно встречали их ходатайства, с Гапоном же стали неуступчивы.
6 декабря открывался Невский отдел «Собрания». Во главе отдела был поставлен, по рекомендации Кузина, слесарь сидякинского завода Николай Петрович Петров. (Роль этого человека в судьбе Гапона и гапоновской организации впоследствии оказалась во многом роковой.) Как всегда, приехал Фуллон — приехал и выступил. Но речь его была непохожа на прежние. По свидетельству Петрова, он сказал следующее:
«Братцы-рабочие, поздравляю вас с открытием собрания, собирайтесь сюда мирно. Братцы-рабочие, не делайте стачек, приходите ко мне, и я вам все устрою. Нет, братцы, ко мне не ходите, лучше идите к фабричному инспектору, он хороший человек и вам все устроит, в чем вы только будете нуждаться, а стачек не делайте».
Это было что-то новое: градоначальник призывал профсоюз воздержаться от стачек (но Гапон их до сих пор и не устраивал!), а притом и сам отказывался от той роли посредника в трудовых спорах, которую играл несколько месяцев. Он передавал разрешение этих споров в руки фабричной инспекции, уже заведомо недоброжелательной. Слово «стачки» было произнесено именно начальством. Гапона как будто специально подталкивали в эту сторону.
Дальнейшее только подтверждает это впечатление:
«Уезжая, он (Фуллон. — В. Ш.) обратился к Гапону: „Какое у вас тут прекрасное место, садик, все это удобно, я летом непременно приеду к вам чайку попить в саду“. Гапон лукаво поддакивал и просил не забывать нас. „Да, да я и то частенько не забываю вас: что у кого болит, тот про то и говорит“, — сказал Фуллон. Гапон просил его посодействовать, чтобы администрация завода Сан-Галли выдала получку рабочим к празднику, и дал ему письмо рабочих. Фуллон взял письмо, но тут же сказал, что лучше устроить взаимопомощь, и с этим уехал».
Это — со стороны властей.
С другой стороны, на Гапона с каждым днем все большее давление оказывали его товарищи — те из них, кто считал себя «посвященными». В обстановке, когда все общество заговорило о конституции, о реформах, когда оживилось движение земцев, «программа пяти» приобрела неожиданную актуальность. Левое крыло организации хотело бы начать открытые действия, по меньшей мере — открытую пропаганду.
Лидером «оппозиционеров» неожиданно стала Вера Карелина. Гапон всегда гипнотически действовал на женщин — светских дам, романтических революционерок, приютских девочек, темных работниц… Но Вера Марковна была женщиной особенной. Выросла она в приюте, с ранних лет работала на ткацкой фабрике — а начитанностью превосходила, кажется, и своего мужа, и его друзей. Жена Ивана Павлова, происходившая из профессорской семьи, дружила с Карелиной на равных. Гапон относился к ней с искренним уважением, восхищался тем, как организовала она женскую часть «Собрания»; сама она, по свидетельству Павлова, воспринимала его лидерство в «Собрании» как неизбежность — но спорили они горячо. Варнашёв был на стороне Карелиных. Кузин и Васильев, лично преданные отцу Георгию, во всем с ним соглашались. Но зато и на них стали смотреть искоса, особенно на Кузина, в котором видели гапоновского наушника.
Гапон отстаивал статус-кво, но понимал необходимость уступок — раскол и открытый конфликт с революционными партиями ослабили бы его организацию еще больше, чем появление покровительствуемых властями конкурентов. Отчасти он и сам заражался внезапно изменившимся духом времени. Только что были тишина, спокойствие — время для неторопливых малых дел просвещения и милосердия, для бесконечной фронды, для взрывающих тишину одиночных терактов и погромов — уж кто для чего создан… И вдруг все зашевелилось. Важно было в новой ситуации успеть получить свое.
В ноябре «Собрание» полуофициально отказалось от национальных и вероисповедных ограничений, прописанных в уставе. Если раньше рабочего-инородца или инославного, пришедшего на собрание, порой просили уйти[23], то теперь Гапон призвал не просто допускать, а привлекать в «Собрание» финнов, поляков, эстонцев, евреев. Последних среди петербургских рабочих было очень мало (за пределы черты оседлости, тем более в столицу, допускались лишь состоятельные и образованные лица иудейского вероисповедания), зато в Петербурге отчасти находилось руководство Бунда. Гапон готов был к диалогу с ним — правда, через считаные недели его настроение изменилось.
Изменился круг лекционных чтений. Вместо гимнастики, французского языка и естествознания рабочие хотели обсуждать насущные политические вопросы. К чтению лекций стали привлекаться публицисты-радикалы. Одним из них был Сергей Яковлевич Стечькин (фамилия его писалась через мягкий знак; в следующем поколении он исчез, и внук Сергея Яковлевича, знаменитый конструктор стрелкового оружия, известен как Стечкин).
У Стечькина было два псевдонима — С. Соломин (так подписывал он свои научно-фантастические и нравоописательные повести) и Н. Строев. В качестве Строева он начиная с сентября 1904 года помешал в «Русской газете» (стоившей очень дешево и рассчитанной на демократического читателя) «беседы», писанные «простым народным языком». Несчастная судьба женщины «из простых», доведенной до воровства, злоупотребления гласных городской думы в Саратове, борьба с попытками обложить налогом рабочие чайные — ну и так далее. Последовательная критика мелких российских неустройств с элементарным рецептом их исправления: «Иностранцы каждому делу учатся и в науку верят. А у нас думают, что все само собой сделается. Ну, и ждут у моря погоды».
