Однако на этом вечер не кончился и к Гийому де Ногаре пришли еще трое судей, которые находились также в растерянности и рассказывали об Анри д'Эрсиньи, о Жане де Пари и Ламбере де Туази, которые, несмотря ни на какие пытки, продолжали упорствовать и отказываться признавать выдвинутые против них обвинения.
Ногаре приказал дать передохнуть узникам не более недели, после чего решил сам принять участие в допросе.
В течение недельной отсрочки Гийом не стал беспокоить короля и не доложил ему о четырех рыцарях.
Поразительный успех королевских чиновников, добившихся столь ярких признаний, не мог быть омрачен упорством четырех упрямцев. Ногаре знал, что ему удалось оставить далеко позади честолюбивого камергера Мариньи, которому просто не хватало ума и образования, чтобы стать достойным соперником в борьбе за королевскую любовь. Все, казалось, указывало на то, что дело тамплиеров вскоре будет закрыто. Филипп сам говорил о Рождестве 1307 года как об окончательной дате.
Временное разрешение финансовых трудностей было достигнуто. Королевские чиновники прибрали к рукам владения тамплиеров, что компенсировало утрату самих сокровищ, и теперь эти чиновники были заняты составлением подробных описей имущества обвиненного в ереси рыцарского ордена.
Однако за пределам Франции большая часть христианского мира осуждала происходящее. То, что король Франции являлся внуком Людовика Святого, само по себе отнюдь еще не свидетельствовало о его личной и политической честности и порядочности, особенно если вспомнить нападение на папу в Ананьи или же вопиющие факты давления, которое Филипп оказывал на конклав перед выборами Климента V.
Более того, финансовые проблемы французского монарха вряд ли были для кого-то секретом. Самовластный захват чужих владений, массовая «порча денег», невыносимые и незаконные поборы — вот что характеризовало его правление.
30 октября, то есть за 10 дней до начала допроса четырех рыцарей, решивших любой ценой отстоять свою честь и честь ордена, король Англии Эдуард II ответил на письма Филиппа относительно арестов тамплиеров следующим образом: он и его совет находят обвинения в «мерзкой ереси», выдвинутые против ордена, достойными «всяческого удивления», а испанский король Хайме II Арагонский писал, что послание Филиппа вызвало у него «не просто удивление, но и тревогу», потому что орден тамплиеров до сих пор оказывал христианскому миру поистине неоценимые услуги в борьбе с сарацинами. Ни один монарх пока не был готов последовать примеру Филиппа.
В этой обстановке докладывать королю о том, что не все тамплиеры сознались в своих прегрешениях, Ногаре не решился. По его мнению, ему отныне следовало самому взяться за дело. Ногаре нравилось, что его король, внук Людовика Святого, не найдя поддержки у христианских монархов, начал искать ее среди известных людей, которые если и не исповедовали прямой ереси, то, по крайней мере, были очень близки к ней. Так, Филипп Красивый неожиданно обратился с письмом к известному каталонскому доктору медицины Арнольду де Вилланова, активно поддерживающему учение францисканцев-спиритуалов о неминуемом конце света и создании на земле нового утопического общества, в котором Дух Святой уничтожит совершенно разложившуюся, пришедшую в упадок Римскую церковь. По его мнению, в сентябре 1307 года, когда и было принято решение об аресте храмовников, Господь решил начать преображение рода человеческого, раз уж даже сами христиане вопиющим образом стали отрекаться от веры в существование Иисуса Христа и мечтать лишь об удовольствиях, богатстве и славе, испытывая не более религиозного рвения, чем варвары или язычники.
Арнольд де Вилланова уверял короля, что в отличие от большинства совсем не удивлен повальными арестами тамплиеров, что единодушен с французским королем относительно безнравственности членов ордена, хотя и не видит в обнаружении подобной ереси благочестивым королем-христианином ничего «чудесного», ибо рассматривает это как прелюдию к раскрытию куда более серьезных преступлений, в том числе и со стороны королей и сеньоров.
По сути дела, францисканец-спиритуалист другими словами и в других выражениях высказал ту же мысль, что и Гийом де Ногаре. Вилланова указывал на то, что в сентябре 1307 года от рождества Христова началось преображение рода человеческого, и Филиппу эта мысль очень понравилась. Следовательно, надо было приложить все усилия к тому, чтобы это преображение осуществилось как можно скорее, и если на пути оказались четыре ничтожные песчинки, которые мешали вращаться жерновам божественного механизма, собирающегося переделать всю человеческую природу, то эти песчинки следовало растереть в пыль, дабы ничто не мешало скорому приближению ожидаемого всеми конца света.
Два брата Жана, брат Анри и брат Ламбер, не принадлежали к высшей иерархии ордена. Они ничего не знали и не могли знать о тайной реликвии, которую вывезли накануне ареста в Ла-Рошель; не знали эти бедные братья и о решении Магистра принести в жертву нынешний состав ордена, чтобы очистить его от коричневой скверны.
Если бы арест не был столь внезапным и если бы братьев не держали в одиночном заключении, то у Магистра была бы возможность предупредить всех и снять с наиболее верных рыцарей обет молчания, который давал каждый неофит, перед тем как становился храмовником. Но такой возможности у де Моле не было. Да и, честно говоря, Магистр столь разуверился в рыцарях, больше занимавшихся хозяйством и мирскими проблемами, нежели укреплением духа, что и не надеялся на их стойкость.
Де Моле был абсолютно уверен, что почти вся братия сдастся без боя. Он даже втайне рассчитывал на подобный исход. Легкая победа должна была усыпить бдительность легатов и самого короля. Успокоенная власть не позаботится о том, чтобы закрыть все порты или послать погоню за небольшой флотилией, спешно покинувшей берега Франции.
Впрочем, де Моле знал, что лично ему и другим иерархам ордена нельзя будет избежать дыбы. Король обязательно натравит на него своих псов, чтобы те выпытали, куда столь внезапно могли исчезнуть сокровища, которые он, Филипп, еще совсем недавно видел своими собственными глазами.
Но пытки, по расчетам Магистра, должны были начаться не сразу. Королю надо было во что бы то ни стало постараться придать происходящему видимость законности. А для этого первый месяц монарх Франции должен потратить на то, чтобы собрать у братьев как можно больше признаний. И для достижения этой задачи в большинстве случаев достаточно простого испуга. Слабость ордена должна была сослужить ему добрую службу.
Как и ожидал де Моле, признания посыпались на головы короля и его верных легатов, словно спелые яблоки в конце августа, когда стоит лишь хорошенько потрясти плодоносное дерево. Но король не знал, что плоды эти червивые и что они, в конце концов, не принесут ему особой радости. Де Моле слышал о повальных признаниях нестойких братьев. С одной стороны, он радовался тому, что его расчет оказался точен и что все получалось так, как он задумал, но с другой — старый Магистр испытывал горечь и стыд за рыцарей. Неужели их души и в самом деле оказались столь слабы?
Обуреваемый противоречивыми чувствами, де Моле ходил из угла в угол своей одиночной камеры. Неделя была на исходе, и он готовился предстать через несколько дней перед самим королем, а затем спуститься, если понадобится, в камеру пыток и отдать свое старое тело на растерзание палачам. Каждый из иерархов поклялся, что ни за что не выдаст курса, по которому шла сейчас флотилия, груженная не только золотом и серебром, но и еще чем-то таким, что во много раз превышало самые алчные грезы даже такого правителя, как Филипп Красивый.
Магистр знал, что во время предстоящих пыток он сможет удивить мир своим мужеством и посрамить палачей. Кажется, именно для этого великомученического подвига Жак де Моле и готовил себя всю свою жизнь, полную битв и бесчисленных лишений. Теперь он ждал боли. Однако голос искушения подсказывал Магистру, что до пыток не дойдет. Во всем этом балагане должна была появиться еще одна марионетка, имя которой папа Климент V.
Король был уверен, что бывший гасконский прелат полностью подчинен ему. Обескураживающая реакция христианских правителей на затеянный монархом процесс не особенно беспокоила Филиппа. Куда важнее было заставить молчать «ручного» папу. Впрочем, и здесь король был самонадеянно уверен в благоприятном исходе. Филипп даже и предположить не мог в своей гордыне, что весь этот спектакль затеян не им, а режиссером куда более могущественным, и поэтому все честолюбивые планы в любую минуту могли рухнуть.
Дело в том, что матерью нынешнего папы римского Климента V — в прошлом архиепископа города Бордо Бертрана де Го — была Ида де Бланшфор, и принадлежала она тому славному роду, из которого и вышел, может быть, наиболее могущественный и влиятельный за всю историю ордена Великий Магистр Бертран де Бланшфор. Получалось так, что папа Климент V, этот верный слуга короля, приходился родственником одному из бывших иерархов ордена, и поэтому заступничество за опальный орден могло стать делом его фамильной чести. На такой поворот событий втайне и рассчитывал Магистр, об этом и шептал ему в левое ухо предательский голос, успокаивая старика относительно пыток и прочего. Голос бормотал, что его, Магистра, подвиг мученичества, скорее всего, и не понадобится. Все обойдется и так, без дыбы, простой беседой с глазу на глаз. Вмешается папа, и главу ордена переведут в другое, более (безопасное место.
