Одобренный поддержкой папы, Магистр словно вышел из долгой спячки и начал действовать. Скорее всего, на него оказал неизгладимое впечатление пример четырех простых рыцарей, которые всем показали, как надо вести себя в подобной ситуации. Стало известно, что более тридцати тамплиеров скончалось под пытками в застенках инквизиции. Получалось так, что против храмовников начали не судебное разбирательство, а полномасштабные боевые действия, и братство понесло первые тяжелые потери. В этой обострившейся ситуации де Моле решил поддержать всех братьев своим отказом от первоначального признания. Великий Магистр, обратившись к услугам некоего юного брата, который сумел втереться в доверие к врагу, стал распространять среди осужденных восковые таблички, которые содержали призыв отказаться от прежних показаний.
Пророчества Великого Магистра
Последнее слово Жака де Моле
По тайному распоряжению короля, решившего не дожидаться исхода затянувшегося процесса, пятьдесят четыре тамплиера были вывезены на телегах в поле в окрестностях Парижа, неподалеку от монастыря Сент-Антуан, и там сожжены на костре.
Через несколько недель еще четыре храмовника нашли свою смерть на костре; а прах бывшего казначея парижского Тампля Жана де Тура был извлечен из могилы и сожжен. Король хотел всполошить не только мир живых, но и мир мертвых.
Вскоре еще девять человек были сожжены в Санлисе по приказу совета в провинции Реймс.
Сколько-нибудь точный список сожженных просто невозможно составить. Сопротивление было окончательно сломлено, и наступила очередь самого Жака де Моле.
Подлинное свое завершение процесс тамплиеров получил в 1314 году. 18 марта кардиналы созвали в Париже специальный совет. Перед ним предстали Жак де Моле, Гуго де Пейро, Жоффруа де Гонневиль и Жоффруа де Шарне. Папа предал тамплиеров, собственноручно подписав приговор руководителям ордена.
Сцена совета одним из современников была описана следующим образом: «Поскольку все четверо прилюдно и добровольно признались в преступлениях, вменявшихся им в вину, и не отрицали своих первоначальных показаний, совет тщательнейшим образом рассмотрел множество сопряженных вопросов и, заседая во дворе собора Нотр-Дам в Париже, в понедельник после дня св. Георгия вынес решение, согласно которому они приговаривались к пожизненному тюремному заключению в особо суровых условиях. Но, увы, когда кардиналы уже сочли дело закрытым, совершенно неожиданно двое из осужденных, а именно Великий Магистр и приор Нормандии, выступили с ошеломившей всех самозащитой, обращая слова свои к кардиналу, который только что прочитал проповедь, и к архиепископу Санскому, и отреклись от своих показаний, сделанных ранее, а также от всего того, в чем когда-либо признавались».
— Я хочу обратиться к совету, — начал Магистр. Он знал, что отныне каждым новым произнесенным словом подписывает себе смертный приговор. Отречься от признаний в ереси — это самое страшное обвинение по тем временам по отношению к подсудимому. Но сейчас можно было говорить, ибо корабли уже достигли своей цели. И теперь можно было открыто защитить старый, как сам де Моле, развалившийся Храм, чтобы новому Храму было чем гордиться.
Магистр встал. И никто из собравшихся еще и предположить не мог, что будет дальше. Де Моле видел, как на губах кардиналов начала расцветать презрительная усмешка, как к лжесамоубийцам, которые ищут всегда места в реке, где помельче.
Магистр продолжал молчать. Он думал, что их, иерархов ордена, тоже четыре, как и тех простых рыцарей, которых до смерти замучили в подвалах инквизиции. Магистр специально выдерживал паузу, чтобы братья смогли опомниться и встать вместе с ним. Но они сидели. Сидели и терпеливо ждали. Чего? Неужели братья предали его? Пауза явно затянулась.
Магистр видел, что кардиналы продолжают ухмыляться. Мол, погеройствовал, и ладно. Дело сделано и тюрьма лучше, чем костер. Предали. Предали в такую минуту! Неужели они решили продолжить свое жалкое существование в обществе тюремных крыс, вместо того чтобы сгореть всем вместе ярким ослепительным факелом?
А усмешка все расцветала и расцветала на губах кардиналов, все нелепее и нелепее становилась затянувшаяся пауза. И тут Магистр почувствовал, как его туники коснулись старческие скрюченные пальцы. Это был приор Нормандии. Он тянул тунику на себя и делал какие-то знаки. Магистр не сразу понял, в чем дело. «Помоги встать! — еле слышно прошептал сидящий внизу старик. — Помоги, слышишь!» Ему просто нужно было опереться на руку друга, чтобы оторвать от ненавистной скамьи свое вконец измученное и непослушное тело. И тогда они встали оба. Обнявшись, два дряхлых рыцаря стояли и смотрели в глаза своим судьям. Жалкое и величественное зрелище. А два других старца смотрели теперь в пол, боясь поднять свои головы. Им было сейчас одиноко и стыдно оттого, что они так и не смогли протянуть руки своей к спасительной тунике Магистра, не смогли уцепиться за нее скрюченными пальцами, чтобы оторвать отяжелевшие от страха зады от деревянной скамьи.
— Я хочу обратиться к совету, — прервал наконец свою затянувшуюся паузу Магистр, — и напомнить об огромной роли, сыгранной тамплиерами в борьбе с сарацинами, особенно во времена Людовика Святого, деда нашего достославного короля. Хочу напомнить совету о прекрасной смерти Великого Магистра ордена Гийома де Боже в битве при Акре, где вместе с ним погибли еще 300 рыцарей. Именно храмовники несли Святой крест в страны Востока, а также в Кастилию и Арагон. Шипы тернового венца Создателя расцветали в руках наших капелланов в Святой четверг. И они бы не расцвели, если бы братья были виновны. И сердце святой Ефимии не явилось бы нам, храмовникам, в Замке Паломников милостью Господней, излучая поистине чудесный свет, если бы мы были виновны. И не были бы мы способны собрать столько святых реликвий, сколько нет даже у самой Римской церкви, если бы были виновны. Более 20 тысяч братьев пали во имя святой веры в заморских странах. Это они, а не вы поливали своей кровью пески Палестины. Они, а не вы страдали от голода, болезней и от палящего солнца. Поэтому и не вы, а я от имени всех братьев, как живых, так и мертвых, обвиняю и вас, и весь королевский суд.
В зале возникло замешательство. Никто не знал, что делать с взбунтовавшимися еретиками. А Магистр между тем продолжал:
— Вы устроили суд. Вы осудили цвет французского рыцарства. Но вы забыли, что ваш суд не единственный. И поэтому я заявляю, что король Франции Филипп Красивый и папа Климент V предстанут вместе со мной на другом Суде. И Господь призовет их к себе в течение двенадцати месяцев, которые истекут с момента нашей казни.
— Аминь! — заключил это пророчество приор Нормандии.
Из воспоминаний современника: «Как только новость о том, что произошло на совете, достигла королевского дворца, король, посовещавшись с опытными людьми из своего окружения, однако не спрашивая совета у представителей духовенства, к вечеру того же дня приказал сжечь обоих преступников на одном из маленьких островов Сены, находящемся между королевским садом и монастырем святого Августина. Можно было наблюдать, как они готовятся принять смерть на костре — исповедавшись, с легкой душой и чистой совестью, проявляя волю и мужество, и все, кто это видел, были восхищены и поражены их стойкостью в отрицании своей вины».
Казнь была проведена столь поспешно, что позднее обнаружилось, что островок Иль-де-Жавио, или Еврейский остров, на котором сожгли иерархов ордена, принадлежал не королю, а монахам Сен-Жермен-де-Пре, так что Филиппу пришлось послать письменные разъяснения, подтверждавшие, что это ни в коей мере не является посягательством на права монастыря.
Виллани писал, что «ночью, после того как Великий Магистр ордена и его товарищ погибли мученической смертью, их пепел и прах были собраны братьями мирянами и другими верующими и, подобно священным реликвиям, унесены и спрятаны в надежные и святые места».
Значит, несмотря ни на что, орден продолжал жить. Один Храм сгорел, чтобы уступить место другому, тайному Храму.
Итак, перед тем как быть сожженным на костре, Жак де Моле призвал папу и короля явиться с ним вместе на Суд Божий не позднее чем через год.
Папа Климент V умер 20 апреля 1314 года всеми покинутый и забытый, напрасно пытаясь заглушить в себе неумолчный голос совести. Пожаром уничтожена была ночью та церковь, в которой был помещен труп несчастного папы. Сгорела также и нижняя часть тела покойника. Останки его были затем перенесены в мавзолей, воздвигнутый его родственниками, которым он оставил несметные богатства. Но и здесь последним останкам первосвященника не суждено было найти полного успокоения. Яростные толпы кальвинистов разрушили в 1577 году мавзолей, останки тела бросили в огонь, а пепел развеяли по ветру.
