То и дело возникали беспорядки; в 1520 году они начались с прибытия в порт груза древесины из Голландии. Ссора возникла между жителями Лейта под предводительством некоего Роберта Бартона и вольными жителями Эдинбурга, заявившими права на груз. Арран принял сторону жителей Лейта, чем вызвал гнев эдинбуржцев, которые обратились за помощью к Ангусу. Страсти так накалились, что к 30 апреля два дворянских клана, Дугласы и Гамильтоны, уже готовы были отстаивать свою точку зрения с оружием в руках. У архиепископа Битона имелся дом в Блэкфрайерс-Уайнд. В тот день у его дома сражалась тысяча человек, в том числе сам архиепископ в полном доспехе. Дугласы победили и выбили Гамильтонов из города. Арран и его сын спаслись лишь потому, что успели вскочить на проходившую мимо вьючную лошадь и помчались что есть духу по мелководью Нор-Лох. Битону пришлось искать спасения у своего коллеги, Гэвина Дугласа, так как кровожадная толпа, преследовавшая архиепископа до алтаря Блэкфрайерс, чуть его не растерзала. Эти беспорядки получили название «Чистки мостовой» из-за того, что после них пришлось убирать с улиц кровь, мозги и кишки. Тот факт, что эти санитарные мероприятия оказались более достойными упоминания, нежели сами смертоубийства, многое говорит нам об Эдинбурге.[84]
Однако на Хай-стрит находилось время и для мирных развлечений, и церковных, и светских, от пестрой суеты рынков до благочестивых процессий в дни памяти святых. Обстановка никогда не была столь опасной, чтобы зеваки не могли быть уверены в том, что не натолкнутся на короля, узнай они его при встрече. Красивый, любезный Яков IV больше всего на свете любил бродить по городу и слушать, что говорят люди. Настоящий правитель эпохи Ренессанса, покровитель искусств и наук, он, возможно, хотел знать, что люди думают о его нововведениях, касающихся городской жизни — или ему просто была интересна жизнь простых людей. Гуманист Эразм Роттердамский, занимавшийся обучением одного из королевских бастардов, вспоминал, что «[Яков IV] отличался удивительной силой мысли, поразительными знаниями во всех областях, несказанной широтой души и безграничной щедростью».
Его сын Яков V унаследовал страсть своего отца к переодеванию. Он был король-«попрошайка», любивший изображать нищего или бродягу. Иногда он попадал таким образом в неприятности. Однажды, когда он один возвращался из Крамонда в Эдинбург, на него напали грабители. Тамошний мельник, Джок Хауисон, спас его, а затем пригласил к себе умыться. Жертва разбойников назвалась йоменом из Балленкриффа, то есть, арендатором королевской фермы около Стерлинга. Он пригласил Джока в королевскую резиденцию в монастыре Святого Креста встретиться с королем; Джок сразу должен был узнать монарха, так как король единственный в зале будет в головном уборе. Когда Джок, принявший предложение, в своей шапке вошел вместе с Яковом во дворцовые покои, все придворные обнажили головы и поклонились. Пораженный Джок уставился на Якова и сказал: «Так, значит, король — один из нас?» В награду он получил в свободное держание ферму Брэхед, прямо у моста в Крамонде, с тем условием, что его потомки будут всегда встречать потомков короля, переходящих через мост, с тазом воды и полотенцем. В последний раз такой прием был оказан Георгу VI в 1937 году. Невозможно определить, насколько более достоверны эти позднейшие легенды о шотландских королях по сравнению с более ранними, уже пересказанными выше. Но они говорят о широко известной традиции непринужденных отношений между монархом и его подданными, которую могла взрастить лишь такая уютная небольшая столица, как Эдинбург.[85]
* * *
Стоя в переодетом виде у Креста, король, наверное, подслушивал, что говорят купцы, собиравшиеся, чтобы обсудить потихоньку свои дела и заключить сделки. Но там его скорее всего узнавали: королевский дом и городскую элиту связывала тесная дружба. Поскольку дворянство было столь склонно к анархии и зачастую не имело денег, вольные горожане оказались для государства более полезными и надежными. Вначале безвестные, с середины XIV века они начинают появляться в истории уже под собственными именами. Самым видным из них в то время был Адам Тори, который в Шотландии ведал монетным двором, а также, в перерывах между войнами, был послом во Фландрии, направленным с целью восстановления торговли. Величайшим его вкладом в политику был сбор средств на выкуп за Давида II, организованный совместно с товарищами Адамом Гайлиофом и Джоном Голдсмитом.[86]
В своей среде купцы не были заинтересованы в конкуренции. Напротив, гильдия наказывала тех членов, которые использовали нечестные приемы, например скупали товары до того, как их выставили на всеобщее обозрение у Креста. Купцам приходилось все активнее бороться с конкурентами, не входившими в их узкий круг. Это было отражением все более усложнявшейся экономики города. В XII веке вольный горожанин мог содержать скот прямо на участке, забивал его и разделывал там же, обменивая потом полученное сырье на Хай-стрит или где-то еще. К XV веку купцам уже не приходилось заниматься грязной работой (по крайней мере, в буквальном смысле). Для этой цели имелись ремесленники-профессионалы, мясники и шкуродеры, занимавшиеся скотом, кожевники и ткачи, работавшие с шерстью, каменщики и плотники, возводившие здания и коровники. Как и в других развитых торговых сообществах, возникло разделение труда.
Развитие Эдинбурга шло по тому же пути, что и развитие других городов по всей Европе. Следующий этап также типичен для средневекового общества: мастера стали объединяться в закрытые корпорации. В Эдинбурге они оказались особенно живучими, отдельные пережитки этой системы сохранялись до 1846 года. Когда ремесленники попытались последовать протекционистскому примеру купцов, последние воспротивились — и они обладали для этого достаточной властью, так как из них и состоял городской магистрат. И все же объединение ради общей цели было именно тем, чем занимались они сами. Вскоре купцы поняли, что неумытые мастеровые, если дать им какие-то собственные привилегии, также могут стать столпами общества, что поможет укрепить способность города в целом защищать свои права и продвигать свои интересы. Эквилибристика, необходимая для нейтрализации этих новых соперников по социальной лестнице, до некоторой степени умерила деспотизм элиты.
* * *
Все эти сложности нашли отражение в парламентских актах 1469 и 1474 годов. Акты эти выглядят несколько парадоксально: один, по первому впечатлению, вводит ограничения, другой — послабления.
Первый акт придавал статус закона некоторым традициям, связанным с работой городского совета, дабы сконцентрировать власть в руках возможно меньшей группы людей. В частности, отныне уходящий в отставку совет выбирал членов совета, которые должны прийти ему на смену. Это позволяло тем, кто находился у власти, продолжать оставаться у кормила, благодаря повторным выборам их самих, их родственников и друзей. Таким образом, была учреждена настоящая олигархия. Кое-что при этом перепало и ремесленникам; их впервые впустили во власть, пусть и нехотя — двоим из них разрешалось присоединяться к двенадцати купцам, представлявшим собой городской совет.
Другой акт несколько подсластил пилюлю, дав ремесленникам собственные экономические привилегии. Они были уполномочены организовывать корпорации по аналогии с купеческими гильдиями. Ремесленная корпорация выполняла для своих членов те же функции профессионального клуба и общества взаимопомощи, а затем и коммерческого картеля и детективного агентства — с тем, чтобы вытеснять с рынка не принадлежащих к ней мастеров. Подобно тому, как с эпохи короля Давида купцы пользовались исключительным правом торговать на территории города, ремесленники теперь получали исключительное право на производство. Деятельность этих двух групп определяла, каким быть вольному городу и как ему функционировать.
Этому акту, составленному в городе, который к тому моменту существовал уже четыреста лет, предшествовал демарш десяти шляпников, которые однажды пришли в ратушу и обратились к членам магистрата с просьбой ратифицировать предварительный вариант закона, призванного регулировать структуру их сообщества и его правила: условия, которые надо было соблюсти для того, чтобы быть принятым в корпорацию, условия, на которых у мастеров работали подмастерья, и так далее. После некоторых колебаний документ одобрили. Подобные корпорации мастеров других ремесел стали возникать одна за другой: скорняков — в 1474 году, каменщиков и плотников — в 1475, ткачей — в 1476, кузнецов — в 1483, мясников — в 1489, суконщиков и портных в 1500, сапожников — в 1510 году. В последнем случае необходимость образования корпорации обосновывалась следующим весомым аргументом: когда множество людей занимаются одним и тем же делом без общих правил, возникает беспорядок. Этот характерный эдинбургский принцип был сформулирован еще в ту пору.
