Вот пали ясные зеленые сумерки; Гелиос, увенчанный алыми розами и пламенеющим золотом, съехал в темно-винное море; появилась вечерняя звезда, белая, словно девушка в хитоне; дрожащая в воздухе, что плясал над кострами... Красные отблески заиграли на сваленном в кучу сокровище, на глазах и зубах воинов, на их оружии, на бляхах и пряжках ремней...
Я спускался туда по склону, Товарищи шли позади. Мы все были вымыты, причесаны, оружие вычищено... Они не спрашивали, что я собираюсь делать, и сейчас шли за мной молча; лишь по звуку их шагов я мог понять, когда они оборачивались друг к другу перекинуться взглядом.
Пилай был уже там. Ему было слишком плохо для пира, но он хотел присутствовать при дележе. Любой бы захотел, будь в нем хоть капля жизни и имей он дело с Ксантием. Я поприветствовал Пилая и оглянулся, ища Ксантия, ну, конечно, возле добычи стоит, где же ему еще быть? Он увидел меня издали, глаза наши встретились.
- Привет тебе, Ксантий! - сказал я. - Ты оказал мне великую услугу в Элевсине, нашел мне колесничего...
- Тот человек пришел ко мне, я его не знал, - так ответил Ксантий, и сразу стало ясно, что Ризон не соврал.
- Что ж, - говорю, - все знают, что в людях ты разбираешься. Ты нашел мне искусного парня. Теперь он мертв, и я не знаю, где мне взять другого, чтоб не хуже был. Он был мастер на все руки, он мог сделать колесную чеку без бронзы...
Краем глаза я видел, как тысяча лиц вдруг приблизилась... Голоса смолкли, так что стало слышно шипение мяса.
- Глупо верить болтовне труса, который вымаливает себе жизнь, - это Ксантий.
- Но ведь ты же этого не слышал! - говорю. - Откуда ты так хорошо всё знаешь?
Ксантий понял свой промах и разозлился, но выход нашел. Показал на моих парней...
- Молодые всегда болтливы, - говорит.
Если бы он хоть чуть-чуть заботился о своем добром имени, то не стал бы так легко выдавать своих чужеземцу. Но он знал, что они его все равно за человека не считают, - так какая разница?..
При его словах парни зашумели. Я поднял руку, требуя тишины... Старший из наших, Биас, вышел вперед и обратился к воинам - поклялся, что говорит правду, и рассказал о восковой чеке.
- И еще, - говорит, - кто сбросил камни на дорогу, чтоб испугать царских коней у обрыва? Один из вас - знает!
Бойцы зашептались, будто какой-то слух уже прошел среди них... Ксантий вспыхнул от ярости, - ярко-красное лицо, как у всех рыжих, - даже в темноте это было заметно, в свете костров... Обычно он был очень сдержан, но тут шагнул вперед и закричал:
- Элевсинцы, вы разве не видите, к чему он клонит?! Этот вороватый эллин хорошо знает разбойничьи тропы. Он так хорошо знает Истм, словно сам тут жил... Кто может сказать, чем он занимался до того, как пришел к нам?.. А теперь он думает, что может восстановить вас против человека, который привел вас к победе, - как раз перед разделом добычи!..
Я был готов броситься на него, но сдержался. То, что он потерял голову, мне помогло не потерять. Я презрительно скривился и бросил сквозь зубы:
- У кого что болит!..
Даже его люди рассмеялись. А потом говорю:
- Слушай мой ответ, а все элевсинцы - свидетели. Ты бил по мне чужими руками - теперь испытай свои! Бери щит и копье, если хочешь - меч... Но сначала выбери свою долю и отложи в сторону. Если ты падешь, - клянусь Зевсом Вечноживущим, - я не трону оттуда ничего: ни золота, ни бронзы, ни женщины, - всё будет роздано по жребию твоим людям. И с моей долей - так же, чтобы мои люди не проиграли из-за моей смерти. Согласен?
Он молчал. Это навалилось на него раньше, чем он ожидал. Несколько эллинских дворян одобрительно закричали... Пилай взмахнул рукой успокоить их, но вместо того и мои товарищи подхватили: "Тезей!" Все остальные глядели ошарашенно, - ведь это против обычая давать царю имя, - и Ксантий воспользовался моментом:
- Слушай, ты, выскочка, щенок! Занимайся своим делом, ради которого тебя Богиня выбрала, если ты способен к нему!..
Но я недаром слушал минойские песни - я знал теперь, что делать царю, если его обижают.
- Раз она меня выбрала, - говорю, - почему ты хотел убрать меня до срока? Я взову к ней, и она меня поддержит... Мать! Богиня! Ты вознесла меня, пусть ненадолго; ты обещала мне славу взамен короткой жизни обращайся же со мной как с сыном, не допусти, чтоб меня оскорбляли безнаказанно!
Тут он понял, что деваться ему некуда. Никто не станет взыватъ к богам ради шутки, и все это знают.
- Лошадник, - сказал он, - мы и так тебя терпели слишком долго. Ты вознесся выше своей судьбы и превратился в оскорбление для богов; они покарают нас, если мы не прекратим твое богохульство. Я принимаю вызов твой и твои условия... Выбирай свою долю, и, если ты падешь, твои люди ее разделят. А что до оружия - пусть будут копья.
Мы стали выбирать себе добычу. Я видел, мои мальчики потешались над его непривычной скромностью; он не хотел, чтоб его люди были заинтересованы в моей победе. А я взял столько, сколько считал справедливым. Но по обычаю Керкион прежде всего выбирает себе женщину: время его коротко, а ту радость, что человек уже испытал, - это у него не отнимешь...
Наши пленницы встали, чтоб их было видно, когда я подошел к ним. Там была девушка лет пятнадцати, высокая, стройная, с длинными светлыми волосами, падавшими на лицо. Я взял ее за руку и вывел в сторону. До того в свете костров - я видел ее глаза, блестевшие из-под волос; теперь она опустила их, и рука ее была холодна. Чтобы она была девственна - об этом и речи быть не могло; но я почему-то вспомнил мать, уходящую в тот день в священную рощу. И сказал Ксантию:
- Если я умру - проследи, чтобы она досталась одному, а не превратилась в общую игрушку, шлюх у нас и так достаточно. Она теперь царская наложница, и обращайтесь с ней должным образом.
Мы поклялись перед Пилаем и всем войском, призывая в свидетели Реку и Дочерей Ночи... Потом люди расступились, освободив большую площадку меж костров, и мы взялись за копья и щиты. Пилай поднялся на ноги, сказал:
- Начинайте.
Я знал, что буду не в форме. Устал в битве, и раны мешали двигаться... Но и ему было не легче. Мы стали обходить друг друга, пробуя выпады копьем. Один круг, другой... Я конечно же не смотрел по сторонам, но краем глаза все время видел стену лиц вокруг, красную от огня костров, словно плывущую в темноте взад и вперед, влево и вправо, - это по ходу боя получалось, - эти лица все время были вокруг, и именно их я помню всего четче.
Он отбил в сторону мой выпад, я поймал на щит его удар; но не смог задержать так долго, чтобы пробить его защиту. Мы обошли еще круг и нанесли друг другу по скользящей ране - он мне у колена, я ему на плече... Я выбрал себе длинный, но узкий щит с перехватом посреди, потому что он легче, а у Ксантия был прямосторонний, из тех, что закрывают бойца целиком. Я удивлялся: неужто он достаточно свеж для такой тяжести?
Мы крутились на месте и двигались взад-вперед в выпадах - и лица колыхались в ночи, как занавес на ветру. И все время я уговаривал себя расстаться с копьем. Бросок - рискованная вещь. Он более внезапен, чем удар, - его труднее отбить; но если промахнешься - у тебя остается лишь меч длиной в полтора локтя, против копья в пять; и тогда надо быть счастливчиком, чтобы выкрутиться из этого дела.
Я посмотрел на его глаза - красные в свете костра, как сердолики, - и решился. Показал ему бок... Он был быстр и едва не достал меня, но я отскочил, поднял щит, - будто для защиты, - так что ему не было видно мою правую руку, и в тот же миг бросил копье. Но он, как видно, знал этот трюк, - копье пришлось по щиту. Бросок был такой, что наконечник пробил двойную бычью шкуру и застрял в ней; он не мог высвободить щит, - пришлось бросить, - но у него осталось копье против моего меча.
Он пошел на меня, нанося быстрые короткие уколы, и мне приходилось отбивать их не только щитом, но и мечом, - клинок сразу же затупился, - а достать его я не мог никак, и он отжимал меня. За спиной что-то ударило в землю, похоже на камень; потом еще и еще... Значит, в конце концов они от меня отвернулись, я всегда был для них чужим!.. И в этот момент, отступив еще на шаг, я увидел, что это было: вокруг меня, там и сям, в земле торчали три копья, так что их сразу можно было взять наизготовку.
Убирать меч в ножны было некогда, я воткнул его в землю и подхватил одно из копий. Ксантий посмотрел на меня с горечью: ему никто не подал щита. Он готовился к броску - я бросил первым. Копье вошло ему меж ребер, он уронил свое и упал. Скатился шлем, вокруг по земле рассыпались спутанные рыжие волосы... Волосы точь-в-точь, как у нее.
Вокруг него собрались его офицеры; один спросил, не выдернуть ли копье...
- Нет, - сказал он, - вместе с копьем выйдет душа. Позовите Керкиона.
Я подошел и встал над ним. Видно было, что рана его смертельна, и я больше не имел на него зла. Он заговорил:
- Оракул сказал верно... Ты и есть кукушонок, без сомнения...
Лицо у него было растерянное, будто у маленького мальчика. Он потрогал копье, торчавшее в боку, - кто-то держал древко на весу, чтобы ему было не так больно, - потрогал и спросил:
