- А мы, значит, будем жрать дерьмо! - бешено заорал я.
Тут люди на площади закричали и бросились в разные стороны, голубой огонь подползал к их ногам, наша машина сделала отчаянный прыжок, и рынок остался позади. Мы проехали еще немного, а потом вышли к большому шоссе, которое вело на запад. По этому шоссе, упираясь радиаторами в выхлопные трубы, цепляясь передними колесами за задние, ползли машины, поток вклинившихся и вцепившихся друг в друга машин, который заполнял шоссе, как заполняет русло реки в половодье поток талых вод. Со всех сторон стекались и текли на запад грузовики, танки, штабные автомобили, автобусы, мотоциклы, все виды военных машин текли на запад, шоссе было забито катящимися машинами, протиснуться здесь было немыслимо даже мотоциклу.
По полю бежали группы солдат. В придорожной канаве лежал фауст-патрон.
- Офицеры, вперед! - ревел какой-то фельдфебель.
Но ни один офицер не появлялся.
- Они удрали! - закричал пронзительный голос.
Колонна превратилась в кипящий поток. Корпуса машин колебались. Я вдруг почувствовал страх. Машины переполнили шоссе, поток начал переливаться через его края. Искаженные лица, орущие рты.
Я едва успел схватить ранец и винтовку, как меня подхватил поток и понес в задыхающейся толпе к большому шоссе. Меня уносило. Чья-то рука крепко схватила меня за плечо. Это был мой друг.
- У тебя есть сигареты или шоколад, или еще что-нибудь? - закричал он мне в ухо.
- Коньяк, - ответил я и понял, что он имел в виду.
Мы кулаками проложили себе дорогу, пробежали немного вдоль большого шоссе и вскочили на подножку крытого грузовика.
- Слезай, стрелять буду! - заорал водитель, но я уже отвинтил крышку моей полевой фляги и сунул фляжку ему под нос.
Водитель втянул носом воздух, потом спросил:
- Полная?..
- Полная, - ответил я, завернул крышку и встряхнул флягу, в ней слабо булькнуло.
- Лезьте наверх, да поживей, - сказал водитель и засунул флягу за пазуху. - Быстро, и чтобы никто вас не видел, там имущество штаба армии.
- Имущество штаба? А ты еще грабишь нас, бедных? - возмутился ефрейтор.
Водитель угрюмо мотнул головой.
- Да нет, там не то, что вы думаете. Картины там и всякое в этом роде, - сказал он.
Мы забрались под брезент и устроились на запломбированных ящиках. Было темно, только сквозь отверстие в брезенте падал лучик света. Грузовик загромыхал дальше. Мы проехали всего несколько минут, как почувствовали сильный толчок. Машина остановилась. Мы покатились по кузову, затрещало дерево, заскрежетало железо, раздались крики, загремели выстрелы. Я рванул брезент и увидел, что мы снова стоим в лесу, натолкнувшись на переднюю машину. Дверца машины открыта настежь, водитель исчез. Из всех машин выскакивают солдаты и бегут в лес. Пока я смотрел, перед нашей машиной остановился покрытый коркой грязи мотоцикл.
Мотоциклист в серо-коричневой форме с красным на фуражке соскочил на землю и, размахивая автоматом, закричал:
- Криг капут, камрад, бросай винтовку, война капут!
Мне показалось, что я слышу голос самого сатаны. Я скатился с машины и бросился в лес мимо русского, который пытался схватить меня. В этот момент я был совершенно твердо уверен, что все это мне снится. Все это был только сон: я бежал во сне, мне всегда снилось, что я бегу через мрачный сосновый бор, что лицо мне царапают ветки и иголки, и я ничего не чувствовал, совсем ничего, потому что это был только сон, и я лежал в постели, и пора было в школу, и вот-вот зазвонит будильник. Еще пять минут, и я очнусь от этого кошмара, проснусь в солнечном свете, и все будет, как прежде: под окном цветущая груша, по небу плывут облака, нет больше боя и шума, нет войны и сражений, благословенный мир, и тут вдруг раздался звон, звон будильника - з-з-зз-зз, - он пронзительно звонил в моем сне, лоб раскалывался от боли, мимо мчались призраки, звучали призрачные вопли. Я стоял перед обломанной веткой дерева и ощупывал лоб, я увидел кровь на руке. Бежать дальше, только дальше, это не сон, теперь сзади нас слышались орудийные залпы, дальше, только дальше, только прочь от русских. Я бежал дальше, лес поредел. Я побежал медленнее, кругом во все стороны разбегались призраки. Лицо мое горело, словно я упал лицом вниз в колючий кустарник, гремели залпы. Вдруг я остался один. Я бежал, задыхаясь, дальше, только дальше. Я бежал и уже не чувствовал своего тела, я мог бы так бежать вечность.
Вдруг моя нога заскользила, на дороге лежало чтото блестящее, я поскользнулся, блестящее было металлом, я упал на кучу нагрудных знаков, которые носила полевая жандармерия. Металлические щитки звенели, я погружался в них, как царь Мидас в красное золото, и был выше любого царя. Бляхи жандармерии. Те, кто носил эти бляхи, были равны богам, подумал я. И вот эти божественные знаки сброшены, блестящие щитки превратились в отбросы, в позорные струпья, а те, кто их носил когда-то, блуждают по лесу, и жесть не позванивает у них на груди.
Они теперь никого не могут схватить, никого не могут повесить на первом суку, теперь они сами мчатся, преследуемые, сквозь чащу, загнанные гончие, и, гляди-ка, здесь валяются и знаки различий: офицерские погоны и звезды, - вот капитан, а вот и майор, и полковник. Теперь все они значат не больше, чем я. Теперь я не был больше солдатом, я был свободен, и вдруг я захохотал: я лежал на куче нагрудных блях, держал в руке полковничий погон и хохотал, как безумный, а вокруг гремели орудийные залпы. Вдруг ветка сосны, толщиной в палец, упала, словно срезанная, на землю рядом со мной. Я перестал хохотать. Рядом была яма, я залез в нее, и, лежа в яме на мягком мху, я почувствовал, что не смогу больше сделать ни шагу. Только тут я заметил, что забыл ранец и винтовку в машине. Ранец ничего, а вот винтовка... что я буду теперь делать, если придут русские? Вдруг в путанице ветвей мне почудились повешенные крестьяне с их обледенелыми босыми ногами, я снова вскочил и помчался по лесу.
Лес кончился сразу. Я увидел поле, на нем стояли солдаты, подняв руки вверх: пленные! Я бросился назад и увидел, что солдаты медленно опускают руки и молча садятся на землю, как стая ворон. Потом я увидел русского в длинной серо-коричневой шинели и с винтовкой с примкнутым штыком. Тень сосен упала на поле. Я все время бежал на запад, направление было правильным, значит, и на западе уже были русские. Путь к свободе отрезан!
Это конец, подумал я, как загнанный зверь. В лесу трещали выстрелы. Ясно, русские прочесывают лес, у них железный гребень, и им они прочесывают лес, а я вошь, которая повисла на волосах леса.
Я достал карманный нож и открыл его. Заблестело лезвие, очень ли будет больно? Я вошь, но живым они меня не возьмут. Я провел острием по ногтю, поскоблил немножко. Нож был тупым. Я уставился на лезвие: кусок серой стали с круглыми пятнами ржавчины. Ничего не выйдет, только зря буду мучиться. Пленные в поле зажгли костер. А если русские совсем другие? Если они оставят нам жизнь?
А может быть, отпустят на свободу? Чепуха. Это просто дешевая маскировка: гремят выстрелы - вот действительность! Я заставил себя подняться на ноги. Если уж суждено мне умереть, так пусть я паду от честной пули. Качаясь, я пошел по открытой пробеке. Кто-то тихо позвал: "Эй!" Я вздрогнул, перепуганный насмерть, и огляделся вокруг: на просеке никого не было. Снова кто-то тихо позвал: "Эй!" Зов шел из зарослей ежевики, я узнал голос ефрейтора.
Я подполз к зарослям, они казались непроходимыми, заграждение из гибких петель и колючих шипов. Все равно я полз. Кожа и одежда рвались в клочки, но вот я увидел в зелени глубокую яму.
- Здесь нас .никто не найдет, - сказал ефрейтор. Его лицо было расцарапано, на шее и на руках запеклась кровь.
Я прохрипел, что русские уже стоят к западу от леса, мой друг молча кивнул головой. Я смотрел в его растерзанное лицо, и искорка надежды снова зажглась в моем сердце. Теперь я хоть был не один.
- Выше голову! - сказал мой друг, пока мы можем с.... еще не все потеряно. - И он шепотом объяснил мне свой план. Днем- мы будем прятаться, а двигаться только ночью. Американец стоит в сорока километрах отсюда, сам черт должен вмешаться, чтобы нам это не удалось! Пусть нам даже придется все ночи напролет ползти на животе, как змеям.
- А потом? - беззвучно спросил я.
Ефрейтор свистнул сквозь зубы.
- Германия лежит в дерьме, и на ближайшую тысячу лет ничего с этим не поделаешь, - сказал он.
Воздух в яме казался зеленым.
- Ну? - прошептал я лихорадочно.
- Мир велик, - сказал ефрейтор и вытащил свой портсигар, он зажал сигарету между пальцами, покрутил и, наконец, засунул в рот, но не зажег ее. - Мир велик, а Германия в дерьме, - сказал он и, пососав холодную сигарету, добавил, что запишется в иностранный легион или к англичанам в колониальные войска. Скоро будет спрос на немецких солдат.
Немцы - лучшие солдаты в мире и единственные, имеющие опыт войны на Востоке. Он сказал, что сам принимал во все11 этом участие с тридцать шестого года, и перечислил: Австрия, Судеты, Польша, Франция, Югославия, Восточный фронт, Италия - он в армии уже десятый год. И я подумал, почему же он всего-навсего только ефрейтор. По правде говоря, когда-то прежде он хотел учиться, рассказывал ефрейтор, изучать философию и историю, но теперь ему плевать на все это, теперь он стал ландскнехтом, им и останется.
