Ознакомительная версия.
23 июня 1930. Успех на выборах. Еще два года — и мы наверху!
11 июля 1930. Состояние сельского хозяйства ужасно. Зимой будет катастрофа.
15 июля 1930. Поля, поля, колосья стоят высоко. Благословенный урожай! И вымирающее крестьянство.
18 июля 1930. Рейхстаг распущен. Ура… Коммунисты поют «Интернационал».
Мировой кризис достиг Германии, навалился на страну. Сокрушена экономика, оправившаяся было от последствий войны и поражения. Жестокая, неудержимо растущая безработица. Беспросветность, страх будущего.
Немецкий народ, одаренный великим трудолюбием, ничем нельзя уязвить больше, чем лишением работы. Эти неизменные черты устойчивости, постоянства и насущную в них потребность я наблюдала в другой период сотрясения германской истории, другого ее слома — вслед за поражением во Второй мировой войне. Сошлюсь на свои наблюдения.
До тех пор я видела немцев только в военной форме и только в пейзаже войны. В той или иной степени такой немец был знаком, понятен. Но в Германии, сразу же за пределами войны, ее «мирный» народ был совсем незнакомым и в своих проявлениях, в своем быту, складе — непознаваем. С тех пор эти первые впечатления стерлись, прибавилось понимания, сближения, но тогда они были острыми. Так, меня очень удивило, когда в самые первые дни падения Берлина (а в городе еще догорали пожары, рушились выгоревшие дома, повсюду завалы, смятые танками баррикады, на улицах — все еще сдача оружия, сдача в плен берлинского гарнизона) хозяин квартиры, где мы заночевали, спросил меня, сможет ли он пройти на такую-то улицу к зубному врачу. Я посочувствовала ему, страдающему зубной болью. Оказалось, что нет, не страдает, но условился более двух недель назад (то есть до начала штурма Берлина) прийти в этот день на прием.
И вот так же, на каждом шагу, я видела, с какой неукоснительностью немцы в этих чудовищных обстоятельствах выполняют свои обязательства, казавшиеся мне «незначительными», сметенными катастрофичностью событий.
И уже немного позже, в другом городе. Как ни сурова, скудна и тревожна была жизнь, люди не сникали, стойко соблюдали свой привычный уклад. Вели свои дела, посиживали в кафе, прогуливались вечерами на бульваре, отправлялись в воскресенье на пляж. Мне порой казалось даже кощунственным, что все это так происходит, ведь страна переживает крах, бесчисленны жертвы, разрушения и солдаты уведены в плен, расплачиваясь за поражение. Как же не изойти всем миром в общем несчастье! А уж если стойкость при таких-то обстоятельствах, так ради общего дела, а не себялюбивых, житеиских, нам казалось — «мещанских» интересов.
Они — другйе, чуждые.
Примерно так я записала тогда. Не удавалось воспринять это противостояние бедствиям, которое начинается с обязательств перед самим собой — телесным, перед всем житейским, не испаряющимся в духовном изживании катастрофы. Эту непременность в осуществлении своих нужд, в поддержании повседневных навыков, привычек, чтобы не поддаться хаосу, выстоять. Только со временем, с расстояния я смогла оценить этот властный инстинкт самосохранения. Этот труд другой культуры.
Но еще я поняла, что в своей массе немецкий народ, тот, каким он был тогда, скорее готов подпасть под насилие, чем выносить хаос или угрозу его[31].
Недаром же в дневнике Геббельс печется о политической дестабилизации, об упадке экономики, о развале в стране — о хаосе, который должен сделать страну добычей нацизма. Нацизм, рвущийся к власти, — это апология хаоса.
9 сентября 1930. Вся избирательная кампания в Берлине нацелена против меня. Восхитительно знать, что тебя ненавидят…
СА выходят из-под контроля, грозят стать неуправляемыми. Их берлинский предводитель Штеннес восстает против Геббельса. Одна из причин — требование участия в политических органах, чему решительно противостоит Геббельс. «Они потребуют у нас мандатов и, если не получат, уйдут. Деньги, политическая власть. Беспримерная наглость. Штеннес приставил мне пистолет к груди. Я позвонил в Мюнхен: притворно уступить. Отомстим 15 сентября (день выборов)».
Командный состав штурмовиков ждет кровавая расправа Гитлера после его прихода к власти. Но покуда именно эти численно возросшие военизированные отряды, наводящие страх на население, но и импонирующие своей наглой силой, — решающая опора нацистов.
После совместного успешного выступления с Гитлером Геббельс записывает:
11 сентября 1930. Люди снова обезумели. Из этого фанатизма возродится народ.
Гитлер вызывал и использовал оргиастическое чувство общности толпы, уже податливо внимавшей ему.
С каждым новым витком безработицы растет влияние нацистов, все легче их лидерам возбуждать до неистовства против правительства измученную недовольством толпу. А толпа, которую разжигают яростью националистических темных страстей, в свою очередь развращает тех, кто развратил ее, делая их заложниками ее неуправляемых инстинктов.
15 сентября 1930. У нас уже 103 мандата. В Берлине 360 000 голосов. Такого я не ожидал!
В 1928-м на майских выборах нацистская партия получила всего лишь с десяток мандатов. Теперь этот рост голосов уже не только за счет мелкой буржуазии, которую принято было считать опорой национал-социалистов. Теперь обида за униженность, загнанность безработицей толкает и рабочего искать моральные компенсации и прибежище в угаре шовинистических посулов нацистов, хвататься за химеру расовой исключительности.
«ВОЛЯ К ВЛАСТИ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ПУТЬ К ПИРОГУ»
А в эту же пору жестоких бедствий народа партия национал-социалистов и те, кто в ее руководстве, обогащаются. В баварских горах у Гитлера теперь собственная вилла, в Мюнхене — роскошные апартаменты.
«Гитлер планирует построить в Мюнхене новое партийное здание в 700 тыс. марою», — записывает Геббельс 24 мая 1930-го.
Геббельс поднимает уровень своих материальных притязаний, настаивает, чтобы были изысканы средства на покрытие его возросших расходов, в том числе на «мерседес» и шофера, на 100 марок в месяц его овдовевшей любящей матери, на приемы и прочее.
Он покупает квартиру. И хотя бюджет его гау в критическом состоянии — крупные долги из-за упавшей подписки на органы печати округа, — он покупает новый «мерседес» на партийные деньги, получает от Гитлера крупную сумму на «обзаведение» и с ходу коррумпируется на почве устройства своей квартиры: художник, обратившийся к нему с предложением издавать газету по искусству, «обещал обустроить мою квартиру, что меня очень радует. Будет настоящая бонбоньерочка». Он полон сладких мыслей о «замечательной мебели» и тут же ханжески «дискутирует» в кафе с неким В. и тремя дамами «об экономии и готовности нации к жертвам».
9 октября 1930. Гитлер показал мне новое здание… Оно будет красивым и величественным. Гитлер отвел мне самую красивую комнату и подыскал роскошный письменный стол. Он очень расположен ко мне… Гитлер развивает фантастические идеи о новой архитектуре. Он молодец!
13 октября 1930. …вступление в рейхстаг 107 коричневых рубашек.
14 октября 1930. Полные страха часы до 3 ч. Дикие, тревожные слухи. (Он едет в рейхстаг.) Зал переполнен. Снаружи неистовствуют массы. Заседание фракции. Фрик — лидер фракции. Штрассер и Геринг заместители. Я сохраняю свое влияние и пилюли для усмирения Штрассера.
15 октября 1930. Боюсь, как бы жирный Грегор (Штрассер) и жирный Геринг не стакнулись.
17 октября 1930. На заседании фракции невыносимые поиски компромисса. Надо восстать против этого. Воля к власти превращается в путь к пирогу.
Он мог бы это сказать применительно к себе самому. Когда же Геббельс дорвется до власти, он, обогащаясь, приохотится к «красивой» жизни буржуа, при этом представая апологетом классовой борьбы. А впереди — большие ожидания. Верные соратники фюрера готовятся делить заманчивую Россию, которую Гитлер без обиняков так и назовет — «огромным пирогом».
Формулу «воля к власти» Геббельс заимствовал у Ницше, не ссылаясь на него. Корыстолюбием власти овладевал на собственной практике.
«МЫ УЖЕ ВПЛОТНУЮ ПОДСТУПАЕМ К ВЛАСТИ»
16 октября 1930. Первый успех умной политики Геринга с господами… из банкирского мира.
22 ноября 1930. Удивительно, как ясно некоторые предприниматели в противоположность правительству видят положение… Гитлер был в Дортмунде и говорил с угольными баронами.
«— Когда вас заинтересовало сотрудничество с Гитлером? — был спрошен на Нюрнбергском процессе подсудимый — знаменитый немецкий банкир Яльмар Шахт.
— Я бы сказал — с 1931,1932».
Точнее было бы назвать 1930-й, когда окрепшую экономику Германии сотряс жесточайший мировой кризис. Веймарская республика, расшатываемая экстремистскими силами справа и слева, не имея достаточной поддержки в стране, не знавшая и в лучшие годы сочувствия и ощутимой поддержки во внешнем мире, была на грани хаоса, не могла гарантировать банкирам и промышленникам стабильность и надежность. Уже пройдя и переступив искушение демократией, они склоняются к «альтернативному» варианту — к «сильной власти», хотя еще недавно часть из них прихода к власти диктатора опасалась.
Ознакомительная версия.
