Руцина грустно улыбнулась, глядя на то, как веселится ее муж, но что-то в этом веселье ее насторожило.
- Ну, а если уж поклоняться богу бедноты, то надо стать безропотным рабом и оставить свое племя, - очень грустно проговорил Рюрик и тяжело вздохнул.
- Мне больше нельзя говорить с князем рарогов? - ласково спросила Руц, пораженная переменой в его настроении, и хотела было поцеловать его, но вовремя сдержалась.
Рюрик еще раз глянул на нее, убедился в ее настойчивости и безнадежно подумал: "Пусть скажет все сейчас, другого такого случая я себе не позволю. Пусть говорит..."
- Говори, женщина! - позволил князь говорить своей первой, старшей, жене с той насмешливой торжественностью, с какой он обратился бы только к полуторагодовалой дочери.
Руцина легко встала с постели, быстро оделась и тотчас же заставила мужа последовать ее примеру.
Рюрик безропотно, но с явным удивлением и недовольством повиновался ей.
- На, поешь. - Руцина дала Рюрику кувшин с овсяным киселем и овсяную лепешку.
"Хорошо еще, что не заставила совершить омовение и постоять перед священным котелком", - хмуро подумал Рюрик и глянул в правый угол одрины княгини: котелок на серебряной треноге стоял на своем исконном месте.
Князь облегченно вздохнул: "Значит, Христос еще не так сильно ранил ее душу. Это уже лучше..." Он перевел взгляд на туалетный столик жены и ахнул; на столе стоял небольшой, но красивый, добротной работы позолоченный... семисвечник! "Так вот где причина ее озабоченности!.. Предки были правы, что запрещали хмельным князьям заходить к своим женам. Войдешь хмельным выйдешь одурманенным... Ну, Руцина!.." - Рюрик жевал лепешку, хлебал кисель и смотрел во все глаза на свою старшую жену.
"Так, значит, побеседуем, моя миссионерка?!" - мысленно он уже звал ее так и, недобро улыбнувшись, подумал: "А что, если ей удастся то, что не удалось тем, двоим..."
Руцина уловила перемену в его настроении, каким-то чудом угадала причину его сопротивления, но отступать уже не могла.
Это было не в ее характере. "Ну, будь что будет", - решила она и ринулась в бой.
- Рюрик, ты так улыбаешься, глядя на меня и семисвечник, будто всеведущ. А между тем, мой любимый, есть вещи, которые не может объяснить даже Бэрин.
Рюрик поставил на стол кувшин. Вот сейчас он понял, за что любит Руц, за упорство: уж если она что-то задумает, то пустит в ход все женские уловки, и слабость, и силу свою, но от своего не отступится. Он улыбнулся ей, кивнул: "Продолжай, я внемлю тебе". Она же, уловив эту его теплую, нежную улыбку, споткнулась на слове, печально подумала: "Господи, дай мне силы! Я так люблю его, что готова за одну его улыбку идти за ним куда угодно..."
Пытаясь нахмуриться, она свела брови и, вздохнув, смиренно попросила:
- Не смотри на меня так, Рюрик! Выслушай меня! - взмолилась она, сложив обе руки ладонями вместе, а затем на мгновение закрыла лицо руками.
Рюрик нахмурился:
- Я внимаю тебе, как самый усердный из сынов Израилевых когда тот услышал в пустыне Хорива знаменитые слова: "Я есмь Сущий!" - почти сурово произнес он, но она уловила в его тоне и едва заметную грусть.
"Отчего же? И как хорошо, что грусть прозвучала в его голосе!" обрадованно подумала было она, но ютчас же поняла и другое: "Ох, как ты не прост, мой Рюрик!"
- Ты мог бы соперничать с Иосифом Флавием... - перебила она его, и голос ее прозвучал глухо, словно Руцина поняла всю безнадежность затеянного ею разговора.
Рюрик же в тон ей продолжил:
- ...написавшим историю еврейского народа от сотворения мира в двадцати книгах.
Руцина вспыхнула, подняла голову и глянула ему в глаза:
- Не надо так, Рюрик! Многие народы уже поверили, что Бог - один! убедительно проговорила она, но князь резко прервал ее.
- Я не Акила! - воскликнул он и решительно встал, - Я не тот грек из Понта, который отрекся от язычества во имя иудейства!
Руцина умолкла. Она поняла, что Рюрик не хочет этого разговора. Он уйдет - и все. А надо, надо сделать так, чтобы не ушел. Но как?! Как убедить его в том, что с верой в Христа не будет больше войн? Не будет кровопролитий?
Не нужно будет ковать шлемы и мечи. Мужчины не будут ходить в эти ужасные военные походы, а женщины и дети не будут оплакивать погибших и рвать на себе волосы от горя. Ну почему он так упорствует? По-че-му?..
Рюрик прошелся по одрине раз, другой и, видя, что Руц затаилась, а не отступила, - не столько решительно, сколько, пожалуй, как показалось Руцине, обреченно, проговорил:
- Вот что, моя миссионерка, - вслух назвав жену так, как уже не раз называл ее про себя, Рюрик не улыбнулся; при этом в его глазах были явная растерянность и досада, но он попытался это скрыть от жены и поэтому резко опустил голову. - Вот что, моя милая, пылкая Руц! Верь ты в этого Йогве или Христа. Мне все равно, как ты будешь называть своего сверхсущего. Но меня, слышишь, меня от Святовита, от моего Перуна, от Сварога, Стрибога - от всех моих богов ты не оторвешь! Я с молоком матери впитал их дух! Я с мечом отца принял их заветы! Я со шлемом Сакровира и его щитом защищал наши земли. Так почему сейчас, когда они даровали мне победу над лютыми германцами, почему сейчас я должен их предать и перейти в другую веру, приносить жертвы чужому богу? --. Он взял жену за плечи и слегка тряхнул ее.
- Рюрик! - простонала Руцина и попробовала погладить его руки, но он отдернул их от нее, как от скверны.
- У вас, женщин, волос долог, а ум короток. Вам все не хватает чего-то. А мы... - Он закрыл глаза и покачнулся. - Юббе! Бедный Юббе потерял столько крови на нашей земле, сражаясь против наших врагов! - прокричал наконец Рюрик и, повернувшись к жене, желчно добавил: - А ты! здесь! в моем доме! с миссионерами!.. Выгнать бы их на поле брани да посмотреть, как они умеют воевать!.. Как ты посмела?! Как ты посмела меня предать? - с ужасом повторил он этот вопрос и готов был повторять его бесконечно. - Не подходи ко мне больше! - угрожающе жестко прошептал он, тяжело дыша.
Руцина испуганно вскрикнула. Если он сейчас проговорит три раза подряд роковую фразу: "Ты мне больше не жена!", то она пропала.
Жена-изгой... Это то, чего больше всего боялась любая женщина ее племени. Она содрогнулась. По спине пробежал холодок.
Руцина испуганно смотрела, как Рюрик неуклюже опустился на единственный в ее одрине табурет, как он тупо уставился в пол, как тяжело дышал, как временами брезгливо передергивал плечами, и в оцепенении ожидала решения своей судьбы.
Рюрик отдышался. Встал. Тускло посмотрел мимо жены и... молча вышел.
СМЯТЕНИЕ ДУШИ
Весь этот вечер и два последующих дня Рюрик не выходил из своей одрины. На все вопросы старого Руги отвечал коротко: "отсыпаюсь", "нет", "потом", "пусть подождут"... Но сколько бы он ни злился на Руцину, на самого себя и даже на Верцина, он понимал, что дело здесь в другом. Все дело в том, что он уже давно не верил в своих богов, но признаться в этом даже себе он не желал, как не желал понять и принять то, что вдруг раньше его поняли Верцин и Руцина. Да и так ли "вдруг" все произошло? Все его мысли, его дела и планы были направлены к одной цели - разгромить германцев. И его дружина его стараниями стала непобедимой. В который раз германцы уходили с Рарожского побережья битыми и долго зализывали свои раны, прежде чем решиться на новый поход. А жизнь шла своим чередом. Все так же день сменял ночь, все так же одни рароги уходили на промысел в море, а другие сеяли рожь и ячмень, и все так же рароги, словене и венеты поклонялись Святовиту, Сварогу, Стрибогу, Велесу, Перуну и Радогосту. Но вот чья-то душа усомнилась в силе молитв, нашептанных в лунную ночь Святовиту... Человек молился, но не был услышан, и вера его поколебалась. Тогда, боясь отвергнуть привычных богов, он обратился к другому богу, над которым, да простит его этот бог, он когда-то позволял себе шутить, глумиться... И... О чудо! Он победил! А душа его в полном смятении и поныне...
Рюрик не помнил, как оказался возле дома старого вождя, во дворе которого на мохнатой темно-бурой медвежьей шкуре как всегда восседал Верцин. Худой, бледный, с горящим взором больших серых глаз, простоволосый, без княжьей накидки, он встал перед Верцином и без предисловия сказал:
- Я не понимаю, что происходит со мной. То ли сон, то ли явь, но я вижу и слышу, как... чья-то душа молится за меня, но не Святовиту, а... Христу. Эти слова звучат у меня не только здесь, - он показал на уши, - но и здесь, в сердце...
- Сядь, сын мой, и выслушай меня! - взволнованно и мягко попросил старый вождь, прервав возбужденную речь князя.
Рюрик не повиновался. Слушать?! Слушать Рюрик не хотел! Он требовал, чтоб слушали только его! Разве он не доказал, что знает и умеет больше других?! Это он, Рюрик, выиграл победу над германцами! Это он готовил дружину! Это он послал за волохами! Это он уговорил фризов!
Рюрик говорил громко, с досадой, сбиваясь и возвращаясь все к тем же доводам, и никак не мог понять, что старому вождю все уже давно ясно. И что ему очевидна причина смятения князя. Слабый идет на поводу, идет туда, куда ведут, а сильный должен сам выбрать дорогу. И чем сильнее человек, тем труднее его выбор. Вот почему князь в жару.
