А власти все пытались решить дело миром. Следующий «переговорщик» – полковник Стюрлер, командир Финляндского полка. Снова стреляет Каховский. И снова без промаха. Еще один убитый.
Заметим: среди декабристов жертв пока нет. Ни одного убитого или раненого.
Далее уговаривать мятежников едет сам великий князь Михаил. Он рвался и раньше, но Николай его не пустил. Теперь – позволил. Вот как это описывает барон А. Н. Корф: «Великий князь снова изъявил желание переговорить сам с мятежниками, и государь не мог сему более воспротивиться, но придал своему брату генерал-адъютанта Левашова. Подъехав к рядам Морского экипажа, великий князь приветствовал их обыкновенным начальничьим тоном, и из толпы мятежников раздалось дружное:
– Здравия желаем, ваше Императорское Высочество!
– Что с вами делается, и что вы это задумали? – спросил он. И люди стали объяснять, что две недели тому назад им объявили вдруг о смерти государя Александра Павловича, когда никто из них не слыхал еще и про его болезнь; потом заставили присягнуть государю Константину Павловичу, и они это исполнили безропотно; а наконец теперь, уверяя, будто Константин Павлович не захотел их присяги и отказался царствовать, заставляют их присягать опять другому государю. Великий князь напрасно усиливался уничтожить эти сомнения заверением, что Константин Павлович точно по доброй воле отрекся от престола; что он, великий князь, был личным тому свидетелем; что вследствие того и сам он присягнул уже новому государю и т. и.
– Можем ли же мы, Ваше Высочество, – продолжали они, – взять это на душу, когда тот государь, которому мы присягнули, еще жив, и мы его не видим? Если уж присягою играть, так что ж после того останется святого?
– Мы готовы верить Вашему Высочеству, – отвечали несчастные жертвы, ослепленные настойчивыми внушениями своих начальников, – да пусть Константин Павлович сам придет подтвердить нам свое отречение, а то мы не знаем даже, и где он».
Неизвестно, чем бы это все кончилось, но тут снова вылез убийца. На этот раз подошла очередь Кюхельбекера. Он стал целиться в Михаила. Но матросы выстрелить не дали.
Корф продолжает: «Что он тебе сделал? – закричали они, и один вышиб из рук Кюхельбекера пистолет, а оба другие начали бить его прикладами своих ружей. Имена этих людей – Дорофеев, Федоров и Куроптев. По настоятельному ходатайству самого великого князя преступник подвергнут был наказанию слабейшему, нежели какое следовало по закону, а избавители его и их семейства щедро были им упокоены и обеспечены…»
Все это время вокруг клубилось множество народа. Реагировали зрители по-разному: большинство относилось к происходящему достаточно равнодушно, воспринимая это как бесплатный цирк. Были и те, кто, как это писали в советских книгах, «поддерживали декабристов», – из толпы в кавалергардов летели поленья и булыжники: это подтянулись революционно настроенные массы. Они всегда есть в любом большом городе и с удовольствием ввязываются в любые беспорядки. Во время упоминавшегося «холерного бунта» именно эти массы были главными погромщиками. Так что Якубович был не так уж не прав, предлагая разбивать кабаки: тогда революция получилась бы куда более веселой.
Но кроме обычной шпаны имелась еще и шпана благородного происхождения. О них в «житийных» книгах говорится: «некоторые люди из толпы присоединились к декабристам». К примеру, Осип-Юлиан Горский. Случайно оказался рядом с площадью, достал пистолет и полез бороться за народное счастье. Или решил сражаться за свободу родной Польши. По специальности он был мелким юридическим агентом (ходатай по делам), но для красоты присвоил себе графский титул. Некоторое время трудился вице-губернатором на Кавказе, но быстро вынужден был «сделать оттуда ноги», чтобы не пойти под суд. Потом прославился тем, что завел себе гарем из трех крепостных крестьянок, причем обращался с ними так, что те бежали и просили защиты у властей. Затем завел себе какую-то несовершеннолетнюю… За недолгое время пребывания в Питере успел так прославиться, что приличные люди обходили его стороной. Вот такой благородный пан присоединился к декабристам, махал пистолетом и орал «да здравствует свобода». А потом «безвинно пострадал от царских сатрапов».
Или возьмем Александра Глебова, коллежского секретаря, владельца большого, но заложенного имения. Он был из тех, кто что-то слышал о готовящемся выступлении и заранее явился на место действия. Когда пришел Московский полк, Глебов с обнаженной шпагой в руке затесался в число мятежников. Покричал о свободе, дал солдатам сто рублей на водку. Но когда напротив начали строиться кавалергарды, решил, видимо, что становится слишком «весело», – и благополучно убрался.
Затесались к декабристам и еще более интересные персонажи. Например, гражданин Великобритании Эдуард Буль. Что ему нужно было в чужой разборке – так и осталось невыясненным. После подавления восстания его, продержав три месяца в кутузке, просто выслали из страны. Погорячились: ведь за Польским обществом стояли англичане. Так что, возможно, отсутствие интереса к личности мистера Буля объясняется недостаточным профессионализмом тогдашней российской контрразведки.
Как видим, никакого оцепления вокруг площади не было и в помине. Восставшие и им сочувствующие свободно бегали туда-сюда. Видимо, Николай все время надеялся, что мятежники попросту разбегутся. Но бежали, как мы помним, только вожди.
Между тем наступал вечер. Пора было заканчивать затянувшийся спектакль.
Николай Павлович: «Погода из довольно сырой становилась холоднее; снегу было весьма мало, и оттого – весьма скользко; начинало смеркаться, – ибо был уже 3-й час пополудни. Шум и крик делались настойчивее, и частые ружейные выстрелы ранили многих в Конной гвардии и перелетали чрез войска; большая часть солдат на стороне мятежников стреляли вверх. Выехав на площадь, желал я осмотреть, не будет ли возможности, окружив толпу, принудить к сдаче без кровопролития. В это время сделали по мне залп; пули просвистали мне чрез голову и, к счастию, никого из нас не ранило. Рабочие Исаакиевского собора из-за заборов начали кидать в нас поленьями. Надо было решиться положить сему скорый конец, иначе бунт мог сообщиться черни, и тогда окруженные ею войска были б в самом трудном положении.
Я согласился испробовать атаковать кавалериею. Конная гвардия первая атаковала поэскадронно, но ничего не могла произвести и по тесноте, и от гололедицы, но в особенности не имея отпущенных палашей. Противники в сомкнутой колонне имели всю выгоду на своей стороне и многих тяжело ранили, в том числе ротмистр Велио лишился руки. Кавалергардский полк равномерно ходил в атаку, но без большого успеха.
Оставалось последнее средство. Орудия были готовы к стрельбе.
Я предчувствовал сию необходимость, но, признаюсь, когда настало время, не мог решиться на подобную меру, и меня ужас объял.
– …Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый день моего царствования? – отвечал я Васильчикову.
– Чтобы спасти вашу империю, – сказал он мне.
Эти слова меня снова привели в себя; опомнившись, я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти почти наверно все; или, пощадив себя, жертвовать решительно Государством».
И опять командир Иван Сухозанет предложил сдаться по-хорошему.
Тут уже нет смысла говорить о «нерешительности» Николая. Три пушки стояли возле угла Адмиралтейского проспекта и Исаакиевской площади – около 250 метров по прямой. С такого расстояния картечь сметет кого угодно. Еще одна пушка стояла на Галерной улице. И тоже могла бить почти в упор.
Евгений Оболенский, выполнявший к этому времени обязанности «диктатора» восстания, был артиллеристом! Он-то знал о силе такого огня. Должен был знать и о 14 вандемьера Наполеона[18], и что пушки в такой ситуации – гарантированная смерть. Но на предложение сдаться он снова ответил отказом.
Легенда о том, что артиллеристы сперва отказались стрелять, не имеет никакого подтверждения. Скорее всего, ее потом придумали сами декабристы.
Николай I: «Тогда, не видя иного способа, скомандовал: пали! Первый выстрел ударил высоко в Сенатское здание, и мятежники отвечали неистовым криком и беглым огнем. Второй и третий выстрел от нас и с другой стороны из орудия у Семеновского полка ударили в самую середину толпы, и мгновенно все рассыпались, спасаясь по Английской набережной на Неву, по Галерной и даже навстречу выстрелов из орудия при Семеновском полку, дабы достичь берега Крюкова канала».
Как и следовало ожидать, после третьего залпа повстанцы побежали в сторону Невы. Финляндский полк, стоявший на Адмиралтейском мосту (он шел от Медного всадника), не пытался отрезать им путь и добить беглецов. Правда, орудия продолжали стрелять вслед. Но это делалось потому, что на льду Оболенский попытался построить солдат и организовать контратаку. Опомнился!
