29 мая Екатерина и Иосиф покинули Могилев, доехали вместе до Смоленска и ненадолго расстались, чтоб вновь встретиться 18 июня в Царском Селе, где, по словам императрицы, гораздо удобнее было обмениваться мыслями {217}. Прежде чем отправиться в северную столицу, иностранный гость захотел посетить Москву. Потемкин ехал за ним следом, продолжая с дороги писать своей корреспондентке. [56] «Батинька князь, письмо твое из Вязьмы… сегодня получила, из которого усмотрела, что гр. Фалькенштейн, а ты за ним полетели к Москве… Буде Вас найду в Новгороде, то увезу с собою; Вы подумаете, что брежу; нет не брежу, но знаю, что с проворными людьми дело имею. - писала Екатерина 9 июня со станции под Псковом. - Буде гость заботится еще знать мое о нем мнение, то можете сказать, что я думаю, что ни один ныне живущий государь не подходит к нему, касательно заслуг, сведений и вежливости. Я в восхищении, что познакомилась с ним; даже как частное лицо он был бы превосходным знакомством» {218}.
Иосиф II во всех своих заграничных путешествиях, появлялся исключительно как «частное лицо» и заметно тяготился внешними атрибутами роли монарха великой державы. Поэтому комплимент Екатерины, заметивший, что гость заинтересовал ее именно своими человеческими качествами, оказался весьма тонок. Характеристика Иосифа II была вписана в русский текст письма по-французски и предназначалась для дословной передачи австрийскому императору. Возможно, в несохранившемся письме Потемкину, на которое отвечала Екатерина, князь просил ее сообщить свое «частное» впечатление от встречи с Иосифом II, которое так интересовало гостя.
Беспокойство императора объяснялось тем превратным мнением, которое сложилось о нем у Екатерины еще до знакомства, в годы противостояния Австрии и России. Русская императрица насмехалась над ханжеством и лицемерием Марии-Терезии, называя ее «Святой Терезией», а самого Иосифа «L'homme a double face» (двуличным человеком) и «piccolo bambino» (маленьким ребенком). В подобных прозвищах содержался весьма болезненный для императора намек на его политическую зависимость от матери. Во время свидания в Могилеве Екатерина постаралась показать Иосифу II свое расположение, и теперь в письмах к разным корреспондентам отзывалась о госте с большой похвалой. «Я нашла, что он очень образован, любит говорить и говорит очень хорошо… - сообщала императрица Гримму. - я нашла, что дети иной раз не похожи на своих родителей. Мы (Иосиф П. - O. E.), кажется, не очень богомольны, что выражается особенно в выборе книг для чтения» {219}. В среде иностранных дипломатов, аккредитованных при русском дворе, также утвердилось мнение, что австрийский император очаровал Екатерину. «Императрица чувствует себя польщенной таким посетителем, - доносил Гаррис. - Она в самом деле пленена ловкостью и любезностью его… он же, в свою очередь, сделал все возможное, чтобы понравиться ей» {220}.
11 июня из Новгорода Екатерина отправила Потемкину короткое письмо. Она торопилась в свою летнюю резиденцию, чтоб как хозяйка встретить там Иосифа П. Григорий Александрович тоже был необходим ей под рукой для постоянных консультаций. «Спешу, чтоб Вы меня не упредили в дороге, - сообщала императрица, - теперь, чаю я, выиграла скоростию… Пусто без тебя, я буду в восхищении опять видеть тебя и распоряжусь относительно Вашего помещения в Царском Селе» {221}.
Переговоры продолжались в летней резиденции. «Я сказал ее величеству, что мы решили во всех важных делах сообщать ей наши мысли откровенно и испрашивать ее советов. - Писал Иосиф II матери в Вену. - Ей это очень понравилось, и ее ответы и уверения были как нельзя более дружеские и честные… Однажды она мне сказала положительно, что если бы даже завладела Константинополем, то не оставила бы за собою этого города и распорядилась бы им иначе. Все это меня приводит к мысли, что она мечтает о разделе империи и хочет дать внуку своему, Константину, империю востока, разумеется после завоевания ее» {222}. Одновременно с беседами монархов Потемкин и Кобенцель вели переговоры о включении в будущий союзный договор пункта о гарантии всех владений обеих держав {223}. Панин к этим консультациям привлечен не был.
Лишь 8 июля Иосиф II покинул Петербург. «Граф Фалькенштейн нанес ужасный удар влиянию прусского короля, такой удар, что, как я полагаю, это влияние никогда более не возобновится», - доносил по случаю его отъезда Гаррис. Однако вскоре английский дипломат изменил свое мнение. «Я не ручаюсь за то, что будет завтра, - с тревогой писал он в ноябре. - Прусская партия здесь многочисленна, ловка, изощрилась в интригах и до того привыкла властвовать, что ее значение нелегко поколебать» {224}. Обеспокоенный сближением Австрии и России, Фридрих II счел нужным лично обратиться к Потемкину. Прусский посланник передал светлейшему князю предложение своего монарха поддержать притязания Григория Александровича на герцогскую корону в Курляндии или помирить его с великим князем Павлом Петровичем, чтобы обеспечить другу и советнику Екатерины личную безопасность в случае смерти императрицы. Потемкин отказался {225}. Вновь корона полунезависимого государства и прощение наследникам престола лежали для него на одной чаше весов, а осуществление его собственных политических проектов - на другой. Фридрих [57] II думал, что нащупал наиболее уязвимое место князя, но ошибался.
18 мая 1781 г. состоялся обмен писем между Иосифом II и Екатериной о заключении союзного договора. Не позднее этой даты могли возникнуть две записки императрицы Потемкину, проливающее свет на нелегкий процесс согласования позиций русской и австрийской стороны. «Вчерась, опасаясь, чтоб Панин не возвратил Кобенцелю, не присылая ко мне, его предложения, приказала ему и вице-канцлеру, чтоб они взяли мне на доношение то, что Кобенцель им предлагать будет и о чем император ко мне пишет; вследствие чего присланы при сем следующие бумаги, - сообщала Екатерина своему корреспонденту в записке, вероятно, прилагавшейся к пакету с документами по австрийским делам. - Теперь буду требовать от них о сем рассуждения, а там положу, как мне угодно окажется» {226}. 1 января Иосиф II направил Екатерине официальное письмо, где просил указать условия, при которых Австрия и Россия взаимно гарантировали бы друг другу целость территорий обеих держав {227}.
Если в записке имеется в виду это послание императора, то она должна была возникнуть гораздо раньше майского размена писем, в январе 1781 г. Екатерина выражала желание включить в договор пункт о гарантиях тех завоеваний, которые Россия могла бы сделать в недалеком будущем. Австрийская сторона не хотела идти на это, т. к. тем самым нарушался важный дипломатический принцип «взаимности». В ответ на неуступчивость Вены Потемкин передал Кобенцелю, что Россия готова гарантировать Австрии все завоевания, исключая Польшу и Германию, такая постановка вопроса не могла устроить Иосифа II {228}. На этапе подготовки документов к переговорам были допущены первоприсутствующий в Коллегии иностранных дел Н. И. Панин и вице-канцлер И. А. Остерман. Как видно из приведенной записки Екатерины, Никита Иванович всячески стремился задержать процесс обмена бумагами, возвращая их Кобенцелю, даже не показав императрице.
При согласовании формы договорной грамоты тоже встретились непреодолимые препятствия. Петербург настаивал на соблюдении правила об «альтернативе», в силу которого в двух экземплярах документа подписи высоких сторон чередовались. Это означало признание протокольного равенства двух держав на дипломатической арене. Однако Вена не соглашалась пойти на подобную уступку. 800-летняя империя не могла формально поставить себя в равное положение со страной, за государями которой императорский титул был признан лишь недавно. Заносчивость австрийцев оскорбляла Екатерину. «Кобенцель буде тебе говорить будет, так как он заговаривал, что между императором и российской императрицей альтернативы быть не может, - писала она Потемкину, - то прошу сказать, чтоб он отстал от подобной пустоши, которая неминуемо дело остановит, что мое правило суть: ни кому место не отнимать, и ни кому не уступать» {229}.
В немецкой литературе, мнение которой разделял А. Г. Брикнер, принято считать, что именно Иосиф II предложил вместо формальной редакции договорной грамоты обменяться двумя письмами тождественного содержания, которые имели бы силу официально заключенного договора {230}. Одна из записок Екатерины Потемкину, возникшая в процессе утомительного согласования дипломатических формальностей, показывает, что на самом деле выход из затруднительного положения был найден императрицей. «Мне желательно знать, что у Кобенцеля в мешке, и когда тот опустеет? - писала Екатерина, раздраженная все новыми и новыми протокольными требованиями австрийской стороны. - Мне пришла мысль, которая может помочь всему; а именно, выпустив всякие обоюдные разговоры и речи; каждый государь издал бы письменно экземпляр договора и чтобы он начал его так: Я или Мы, Божиею милостью, обещаем дать нашему дорогому брату - сестре это или то, смотря по содержанию статей, о которых будут соглашаться, а каждый подпишется, и его подписи будут обменены» {231}.
