В 1932 году Биксона сменил А.А. Горшков. При нем Сиблаг уже представлял собой огромное почти неуправляемое «хозяйство». Горшков был не в состоянии что-либо изменить. На следующий год, когда в нарымской тайге из-за полной неразберихи и бездействия работников Сиблага в течение двух недель были заморены голодом несколько тысяч спецпереселенцев, Горшкова сделали козлом отпущения. Его отстранили от должности и перевели в другую область.
Новым начальником лагеря стал присланный из БАМлага М.М. Чунтонов.
На всем протяжении 30-х годов структура Сиблага и численность заключенных в нем постоянно изменялись, а сам лагерь служил каналом непрерывной перекачки арестантов из одной части страны в другую. Это была по сути гигантская пересылка, через которую распределялись потоки конвоируемых крестьянских семей, «деклассированных», осужденных колхозников, уголовников и остальных категорий лагерного вселения. Постоянный же состав лагеря насчитывал в среднем 60–70 тысяч человек.
В 1931 году в ведение Сиблага были переданы все кулацкие спецпоселения от Алтая до Нарыма, 369 пунктов с населением почти 300 тысяч человек{221}. В результате экономическая роль лагеря многократно возросла. Он стал источником дешевой рабочей силы для десятков строек и предприятий по всей Сибири.
Спецпереселенцев рассредоточили по нескольким отраслям{222}:
сельское хозяйство (Нарымский край) — 247 поселков — 41053 семьи; лесозаготовки (Нарымский край) — 35 поселков — 8374 семьи; добыча золота и обслуживание рудников Цветметзолото (таежный Кузбасс) — 40 поселков — 3255 семей; лесозаготовки (Анжерка, Яя, Крапивинск, Горная Шория) — 36 поселков — 4172 семьи; добыча угля (Анжерка, Прокопьевск) — 1967 семей; Кузнецкстрой — 4 390 семей;
всего — 63211 семей.
В это же время на объектах Сиблага использовалось свыше 30 тысяч заключенных. Они строили Горно-Шорскую железную дорогу и Чуйский тракт, заготавливали лес, в нескольких ОЛПах выращивалась сельхозпродукция.
С 1931 года Сиблаг владел также тремя крупными угольными рудниками Кузбасса — Киселевским, Араличевским и Осинниковским. Добыча угля руками шахтеров-заключенных достигала почти миллиона тонн в год{223}. Это составляло примерно шестую часть всей добычи угля в Кузбассе. Когда Рухимовичу, начальнику треста «Кузбассуголь», срочно требовалась рабочая сила для ликвидации прорывов, он обращался к Эйхе и представителю ОГПУ Алексееву с просьбой прислать заключенных. Его заявки обычно исполнялись достаточно оперативно{224}.
О жизни рабочих-каторжан некоторые документы сообщают как о положении рабочего скота. В Осинниковском отделении Сиблага, на шахтах «Кузбассугля», в 1933 году было расселено около 6000 заключенных. За ничтожный паек работали, выбиваясь из сил: нормы регулярно выполнялись на 100–105 %. Но даже самая ударная работа не избавляла людей от всеобщего хронического голода. Шалаши, бараки и землянки, в которых размещались арестанты, представляли постоянную опасность для жизни. Летом здесь царили инфекции и чудовищная антисанитария, а зимой температура опускалась до –15 градусов. Сыпной тиф и другие заболевания ежедневно уносили чьи-то жизни. С января по август 1933-го в лаготделении умерло 318 человек, 681 получили инвалидность и их пришлось выпустить на свободу{225}.
Но в других местах положение было еще хуже. Если в Осинниках смертность заключенных составляла 5,6 %, то в целом по Сиблагу — 16,1 % от среднесписочного состава{226}.
1933 год вообще был, по-видимому, самым страшным для большинства мест заключения в довоенные годы. Голод, который в этот период переживали крестьяне и основная часть городского населения, для каторжан означал еще большую трагедию. Потери от голодной смерти и эпидемии тифа во всех лагерях достигали рекордного уровня: в БАМлаге — 13,4 %, в Дальлаге — 13,8, в Вишерских лагерях — 34,6 %{227}.
Если данные самого ГУЛАГа о смертности среди заключенных принять как приближающиеся к действительным, то число умерших в 1933 году составило в целом по стране около 70 тысяч человек, т. е. исчезло примерно население одного крупного лагеря.
Но какие бы сведения ни представляла официальная статистика, они никогда не отражали и не могли отражать действительного положения дел. В условиях того хаоса, в которых создавались крупные лагерные зоны, серьезный учет вообще был невозможен. О ситуации в Томском лагпункте в 1934 году, например, один работник Сиблага сообщал: «Тут царила такая неразбериха, что позволяла всем желающим заключенным жить в частных квартирах в городе и деревне, выписывать себе жен и детей, которых немедленно зачисляли на паек. Кое-кто даже покупал себе жилье или строил его. Многие из них, как и администрация лагпункта Сиблага, сами не знали, кто они — заключенные, трудпоселенцы или спецпереселенцы»{228}.
В последующий период Сиблаг постоянно претерпевал изменения. После реорганизации 1933 года лагерь приобрел сельскохозяйственный профиль и стал главным поставщиком продовольствия для сибирских и дальневосточных лагерей — Норильска, Колымы и БАМлага. В 1936 году из 60 тысяч заключенных большая часть работала на полях и фермах. Посевные площади под зерновыми культурами составляли 42,4 тыс. га{229}. Лагерь имел свыше 7 тысяч голов крупного рогатого скота, около 30 тысяч свиней. Машинный парк состоял из 340 тракторов, 18 комбайнов и 93 автомобилей{230}.
Как отдельная производственная единица, Сиблаг был такой же частью государственной экономики, как и все прочие предприятия. Трудоспособные заключенные выполняли роль крестьян и рабочих, а лагерные начальники — директоров совхозов и строек. По некоторым показателям лагерное производство даже превосходило достижения «свободного социалистического труда». В 1936 году урожайность зерновых культур на полях Сиблага составляла 12,1 ц с гектара, а в окружающих совхозах — всего 7,4 ц; в сельхозколониях Красноярского края — соответственно 11,3 и 10,9 ц; в Дальлаге — 8,8 и 6,0 ц{231}. В Осиновском лагпункте, сообщало руководство Сиблага, план 1936 года по добыче угля заключенными был выполнен на 116 %, а вольнонаемными только на 97 %{232}.
Само по себе сравнение любопытно, но доказывает только одно: там, где «свободный» работник мог ускользнуть от трудовой повинности и поработать на себя и свою семью, заключенному приходилось «ишачить» сверхурочно, чтобы наутро не остаться без пайка. «Хотите есть — работайте. Это принцип существования в нашей стране. Для вас не будет исключения» — заявлял начальник ГУЛАГа Матвей Берман{233}.
Граница между лагерем и остальной частью общества порой действительно носила условный характер. Иногда это демонстрировалось официально, выставлялось напоказ. В 1940 году отделение СибЛАГа Антибесс, как «передовой совхоз», получило право быть участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки{234}.
Из немногих имеющихся официальных источников мы имеем возможность точно узнать кто и за что находился в Сибирском лагере НКВД в 30-е годы.
Как сообщается в одном отчете, на 1 января 1936 года в 22-х отделениях Сиблага содержалось 68957 заключенных. Из них 45 % учитывались как крестьяне (колхозники, кулаки, середняки, единоличники), 14 % — рабочие, 22 % — «деклассированные элементы», остальные — кустари, государственные служащие, специалисты-хозяйственники, учащиеся, военные, служители культа. Самая большая часть заключенных имела «контрреволюционные преступления». Их было 11921 человек (17 %). Далее распределение шло по таким видам: «социально-вредные элементы» — 11528 человек, имущественные преступления — 10486, «по постановлению правительства от 7.08.1932 года» — 9972, «шпионы» — 1527, «паспортизация» — 4139 и так далее{235}.
Статистика Сиблага весьма показательна. Ее данные отчетливо отражают характер той войны, которую вел Сталин против своего народа.
С 1936 года, с началом в стране очередной кампании террора, численность заключенных в Сиблаге систематически возрастала. Точнее сказать, резко увеличился поток проходящих через лагерь, в результате чего состав заключенных за несколько месяцев полностью обновлялся. Во многих отделениях и пересылках из-за огромного скопления людей условия содержания превратились в кромешный ад. Вернее, условий не стало вообще, если не иметь в виду того, что обычно полагается для содержания животных. Многие подразделения поразила страшная эпидемия сыпного тифа.
Воспоминания бывшего заключенного А. Шалганова, пережившего ужас Мариинского распредпункта Сиблага в январе-мае 1938 года, дают, по-видимому, типичную картину того времени. Этот пункт, пишет бывший лагерник, «состоял из одного здания, в котором могло поместиться от силы человек 250–300. Сейчас же в нем, как говорили, находилось около 17 тысяч.
