Воспоминания бывшего заключенного А. Шалганова, пережившего ужас Мариинского распредпункта Сиблага в январе-мае 1938 года, дают, по-видимому, типичную картину того времени. Этот пункт, пишет бывший лагерник, «состоял из одного здания, в котором могло поместиться от силы человек 250–300. Сейчас же в нем, как говорили, находилось около 17 тысяч.
Для того чтобы хоть как-то разместить заключенных, вырыли несколько землянок с печками, наскоро изготовленными из ржавых бидонов, да поставили с десяток «палаток»: ледяные, кое-как обшитые тесом стены, покрытые сверху брезентом.
В землянке, куда я спустился со своим товарищем по этапу Петром Дурыгиным, творилось что-то жуткое. Люди валялись на нарах, под нарами, в проходах — впритык. Шагу нельзя было сделать, чтобы не наступить кому-нибудь на руку. Вонь стояла страшная. Люди боялись выйти на улицу, потому что их место тотчас же занимал другой (а на дворе трещал мороз градусов под сорок). Вповалку лежали туркмены, азербайджанцы, татары, мордва и земляки — москвичи, ленинградцы… Халаты туркменов, ветхая одежда заключенных, как маком, были обсыпаны вошью.
Ни мисок, ни ложек не было и в помине. К четырем котлам, в которых варили суп из мерзлой картошки, по-здешнему называемой баландой, выстраивалась очередь: заключенные подставляли кепки, треухи, а то и просто калоши и хлебали прямо из них. (…)
…в феврале в лагере начался мор. Картошка кончалась, а воду не подвозили совсем. Мучаясь жаждой, люди горстями собирали покрытый кровавыми пятнами снег и отправляли в рот. Ослабевшие не могли добраться до отхожего места и садились тут же, около землянок. Дизентерия свирепствовала вовсю. Сначала умирало по 18–20 человек в день. Потом по 50–70. Я делал гробы: на два, на восемь человек. Потом кончился лес. Мы соорудили сарай и складывали там трупы; гора росла и росла и вскоре на два метра возвышалась над землей. (…)
С января по май в Мариинском распределительном пункте погибло около десяти тысяч человек…»{236}.
Достоверность этих сведений подтверждается также официальными документами. Так, в феврале 1941 года на партактиве Сиблага один из лагерных начальников, отчитывая подчиненных, говорил: «Очевидно забыты страшные уроки 38-го года, когда потери дней сводились к астрономическим цифрам… очевидно забыли, что сказал зам. наркома внутренних дел после эпидемии 1938 года:…если еще повторится — все пойдут под суд»{237}.
«Естественная убыль» заключенных тем не менее быстро компенсировалась поступлениями новых этапов. В 1938 году на базе подразделений Сиблага создаются еще два лагеря: Горшорлаг (строительство 97 км железной дороги Учулен — Таштагол, на юге Кузбасса, для вывоза железной руды на Кузнецкий металлургический завод) и Томасинлаг (лесозаготовки). Численность заключенных в самом Сиблаге возрастает до 82 тысяч{238}.
Парадоксальным однако было то, что увеличение количества рабочих рук не улучшало состояние лагерной экономики. Производственные «достижения» Сиблага были заметны лишь на жалком фоне ближайших колхозов, но в сущности являлись столь же сомнительными, как и «успехи колхозного строя». С 1936 года посевные площади не росли. Бесконечные поломки техники, гибель скота и потери урожая сводили к нулю многие результаты работы заключенных. То же самое происходило и в промышленном секторе лагеря. За 1937 и 1938 годы Сиблаг имел сплошные убытки, а кое-какая прибыль в последующие два года была получена исключительно за счет снижения части расходов и повышения отпускных цен{239}.
Систематические провалы происходили во всех хозяйственных структурах ГУЛАГа, и такой результат был закономерным. Могло ли быть иначе в экономике, где основными «стимулами» являлись палка и голод?
В предвоенный период за счет увеличения числа заключенных масштабы деятельности Сибирского лагеря расширились. Количество его подразделений с 22-х выросло до 31. В 1940 году Томасинлаг и Горшорлаг, завершив основные работы, вновь были включены в общую систему как отделения Сиблага. Сюда же присоединили три детские трудколонии Томска, крупнейшие в стране. Организуются лаготделения в Сталинске (Новокузнецке) для строительства второй очереди Кузнецкого комбината и нового металлургического завода. Появляется дополнительный лагпункт по добыче угля. В результате такого роста существенно повысилась промышленная роль Сиблага. Заключенных широко использовали на контрагентских работах в различных предприятиях, прежде всего военного значения. Самыми значительными заказчиками Сиблага стали крупнейшие стройки Новосибирска: № 153 — авиационный завод и № 179 — завод Миноборонпрома (нынешний Сибсельмаш), а в Кемерово — строительство № 30 (химическое производство). На этих трех объектах были созданы специальные лаготделения, в которых размещалось 10–11 тысяч заключенных{240}.
Самым крупным собственным предприятием ГУЛАГа в предвоенный период оставалась швейная фабрика Сиблага в поселке Яя, на севере Кузбасса. Несколько тысяч арестантов, в том числе женщин, шили здесь одежду для заключенных лагерей СССР, а с 1940 года — еще и для Красной Армии.
Общая структура и дислокация Сиблага в мае 1941 года имела следующий вид{241}:
С того момента, как власть в НКВД перешла к Берии, в системе ГУЛАГа систематически проводилось массовое перераспределение заключенных. Лесные, строительные и промышленные лагеря «очищали» от инвалидов и слабосильных, оставляли лишь трудоспособных. Всех малопригодных к тяжелым работам, Берия «разгружал» в сельскохозяйственные лагеря, где им предстояло доживать остаток жизни. В результате этих мер Сиблаг ежегодно пополнялся тысячами «доходяг». Взамен поставлялась здоровая «рабочая сила». В 1940–1941 годах в составе Сибирского лагеря насчитывалось 9 тысяч инвалидов и около 15 тысяч полуинвалидов, способных лишь к легкому труду{242}. Характеристику Сиблага предвоенных лет дополняла еще одна важная особенность, которая отсутствует в описаниях других лагерей. Это были дети, несколько сот человек, находившихся в зоне вместе с отбывающими срок матерями. Условия, в которых они содержались, фактически ничем не отличались от условий обычных заключенных. Женщины с грудными детьми постоянно жили в общих бараках, с остальными заключенными, и на общих основаниях выходили на работы. Администрация лагеря постаралась сделать так, чтобы младенцы не отвлекали матерей от выполнения заданий. В Мариинском лагпункте под названием «Огороды», в котором собрали большинство матерей с детьми, были организованы лагерные «детские ясли». В июне 1941 года здесь содержалось 253 ребенка{243}. Для остальных мест не хватило, и они оставались непосредственно в лагерной зоне.
В число наиболее крупных уделов ОГПУ — НКВД входил также Дальстрой — лагерь-комбинат, организованный по решению ЦК ВКП(б) от 11 ноября 1931 года для освоения золотоносных районов Колымы. Его официальное название ничем не выделялось среди других и звучало вполне обыденно: «Государственный трест по дорожному и промышленному строительству в районе Верхней Колымы». Но за этим названием скрывалась область особого жизнеустройства и особого управления — настоящее государство в государстве с собственными экономикой, судом, армией и законами.
В период наиболее активной деятельности Дальстроя его территория охватывала площадь в 2266 тысяч кв. км. Она включала в себя северное побережье Охотского моря — от Удской губы до Пенжинской губы, бассейны рек Колымы, Индигирки, Яны, Восточной Хандыги и весь Чукотский полуостров». Территория вчетверо больше Франции», — верно определяет британский историк Роберт Конквест{244}.
В ведении Дальстроя находилось практически все, что создавалось и действовало на его территории. Прежде всего — это сеть исправительно-трудовых лагерей Северо-Восточного Управления ГУЛАГа (УСВИТЛ), а также национальные районы Хабаровского края — Ольский, Северо-Эвенкийский и Среднеканский, для которых Дальстрой являлся органом верховной государственной власти.
В 1932 году, когда развернулись старательские работы, на Колыму начали прибывать первые партии заключенных. К концу года их было 10,2 тысячи человек, тогда как вольнонаемных — 3,1 тысячи{245}.
Относительно численности колымских каторжников стоит отметить некоторые преувеличения, возникшие в мемуарной, а затем и в исследовательской литературе в связи с отсутствием правдивой советской информации. О действительном положении теперь можно судить на основе сопоставления разных источников. Если верить официальным отчетам Дальстроя, количество заключенных в УСВИТЛ в различные периоды составляло{246}:
