Де Брельи поднялся, держа в руке палку. Слуга миссионера Чун и гольды уговаривали гиляков не ссориться.
- Я помню твоего отца, - сказал Позь, обращаясь к Чумбоке.
- И что случилось с тобой там, в стране маньчжур? - спросил Чумбока. Почему ты такой сердитый?
- Я никогда не жалуюсь, что бы со мной ни случилось, - ответил Позь.
- На этот раз мы неудачно закончили проповедь, - пробормотал Ренье. Кажется, чем ниже по реке, тем распущенней и свирепей туземцы...
- Ничего, они еще покаются, - ответил старик. - Мы уймем их, настанет время.
Миссионеры не решились оставаться в Чучах на ночлег. Солнце стояло высоко, и, как только гольды разошлись, миссионеры сели в лодку и отъехали.
...Хлопал квадратный парус, волны всплескивались перед лодкой, словно могучие невидимые руки ударяли по воде бревном у самого ее носа. Чун, сидя на корме, правил лодкой. Де Брельи разглядывал в подзорную трубу отдаленную деревню.
Низко над бушующей рекой носились стрижи. Накатит плещущий вал, стрижи метнутся вверх, а через миг опять уже играют, как бы дразнят волны, подлетая к самым пенистым гребням. Волны разбиваются о борта, как паром обдавая лодку водяной пылью, подбрасывая ее, и вдруг глухо, с силой бьются о кедровую плаху днища.
Высоко в воздухе парит коршун-рыболов. Налетит порыв ветра - он вздрогнет, взмахнет раз-другой крыльями, скользнет полукругом вниз.
Де Брельи, со своим огромным носом и с покатой лысой головой, был тверд, упрям, устремлен, и Пьеру казалось, что он начинает ненавидеть своего спутника.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
ДАЙ САМАНИ
Последние дни раздумья о своей судьбе печалили Удогу. Сваты не возвращались из Мылок, и он беспокоился, достанется ли ему Дюбака... Чтобы люди не видели его тоскующим, он часто брал сетку, острогу и уплывал к устьям горных речек - рыбачил там в одиночестве по несколь-ку дней.
После полудня, когда Удога возвращался в Онда, стояла духота и нестерпимый жар.
Налетел ветер, вода зарябилась, словно в нее с силой бросали горстями песок. За сопкой прокатился гром. Из-за леса появились низкие розоватые облака.
Удога проплывал под берегом шаманского острова.
Облака, выплывая из-за гор, закрыли солнце. Мангму потемнел и нахмурился; исчезла его сияющая серебристая голубизна. По его простору побежали седые лохматые волны. Вода помут-нела, пенистые валы наперебой ударялись в глинистый берег острова и откатывались грязными потоками.
Оморочка запрыгала на волнах. Плыть дальше было опасно, но Удога не хотел приставать к острову. Тут за тальниками жил могущественный шаман Дай Самани - Великий шаман - так называли старого Бичингу. Удога его с детства побаивался и лишний раз встречаться с ним не хотел. Он даже никогда не вылезал на этот шаманский остров, и если случалось ему плыть мимо, то старался миновать его поскорей.
Но волны двигались во всю ширь реки и, угрожая оморочке, теснили ее к берегу. Удога попытался выбраться из-под обрыва и взял направление на ближайший лесистый мыс. Едва он отплыл от острова, как ветер рванул ему навстречу со страшной силой.
Река зловеще загудела. По небу быстро поплыли гряды серых облаков. Волна залила оморочку, и Удога оказался в воде. На его счастье, все это произошло на мелком месте. Он вытащил оморочку на остров и сам забрался в кусты. Дождь налетел с холодным вихрем.
Ветер разметал тальники и заволновал глубокие луга вейника. Удога перевернул свою берестяную лодочку и залез под нее. Ветер бушевал на острове. В лесу на бугре что-то трещало и рушилось. Град редкой дробью пробарабанил по бересте, и вдруг ливень хлынул сплошным потоком. Холодная вода, стекая с косогора, полилась под оморочку. Удога лежал в студеном ручье, но терпел и не шевелился. Когда гром ударил прямо над его головой, словно Андури метил в Удогу, он не выдержал, выскочил из-под оморочки и вихрем помчался к низкому зимнику шамана, черневшему меж тальников.
Ветер подхватил его перевернутую оморочку и поволок ее кубарем по лугу, приподнял над землей и с силой швырнул в кустарники.
С неба грянул тройной удар, молния обожгла реку, в каменном обрыве сопки блеснула огненная трещина. Молния метнулась в волны, река закипела, рокот плещущихся волн заглушал шум ливня...
Град сбивал листья с деревьев, валил высокую траву, бил Удогу по плечам и по голове. Земля серела, на помятом лугу повсюду кучками скатывались градины, лед холодил босые ступни. Ветер пригибал тальники, а потом вдруг отпускал их, и они больно хлестали Удогу по голым ногам.
В косом ливне промелькнули черепа медведей на палках и деревянные идолы с мечами на башках... Удога обежал низенькую полузанесенную песком домушку. Дверь была приперта колом - шамана не было дома. Удога вырвал кол и заскочил в дверь.
Издалека снова покатился гром, он грохотал все громче и громче, словно по небу катились бревна, потом на миг затих и вдруг грянул над юртой. Через дверь Удога видел, как ломаная молния начисто ссекла рогатый кедр на бугре. Пламя полыхнуло над островом... Удога захлоп-нул дверь и, усевшись на кане, стал молиться деревянным божкам, наставленным вдоль стены напротив входа. Чтобы не слышать и не видеть бури, он заткнул уши и закрыл глаза. Шум ливня стал поглуше. Изредка где-то близко прокатывался гром, и каждый раз сердце Удоги замирало от страха.
К ночи, когда гроза стихла, он слез с кана и выглянул наружу. Ветер бушевал с прежней силой, но дождя не было. Река мятежно билась о берега. Черные, седобородые волны лезли на остров, к избушке шамана. Вдали сверкала молния, освещая уходящую низкую тучу. При каждой вспышке ясно, как в солнечный день, над тучей виднелось белое кучевое облако, похожее на высокую остроголовую снежную сопку.
Плыть на оморочке в такую погоду нечего было и думать. Удога разжег в очаге огонь, разделся и стал сушить одежду. Пламя осветило жилище шамана: шубы и халаты на стенах, пучки трав, сушеных ершей, чучела кукушек и разных животных... На перекладине висел бубен, рядом - пояс с побрякушками и шаманские шапки разных видов: с рогами, с хвостами... Удога толком не знал назначения всех этих шапок.
В полночь Удога проснулся от громкого разговора. Он не стал подниматься и, лежа на кане лицом к стене, прислушивался. Несколько человек разговаривали сразу, и речь их была какая-то непонятная.
Трещал огонь. Пламя горело очень ярко, и, видимо, языки его прорывались около стенок котла, потому что на стене то и дело появлялись красные отблески.
Как будто во сне, Удога застонал, перевернулся, прилег ничком и стал искоса подглядывать за разговаривающими. На кане, вокруг маленького столика, сидели трое маньчжуров и шаман. Удога видел его в последний раз в прошлом году. На обоих глазах шамана были бельма.
Один из маньчжуров, сидевший лицом к Удоге, был Сибун - помощник Дыгена. Двое других - простые разбойники, солдаты, как они сами себя любили называть.
"Что за дело у них к Бичинге?.."
Удога разобрал, что они требуют от шамана, чтобы он убил каких-то трех людей, плывущих на лодке где-то неподалеку. Бичинга стал отговариваться, что он не может этого сделать, что он стар и духи его не послушают, не пойдут на такое дело...
Старик Сибун пригрозил шаману и провел рукой вокруг шеи. Удога насторожился... Шаман тихо отвечал, что не боится умереть. Тогда маньчжур, сидевший к Удоге спиной, плюнул Бичинге в лицо.
- Если не поедешь за нами, в реке утопим тебя сегодня же. Дыген так велел, - сказал Сибун. - Отвезем на середину реки и посадим с камнем под воду.
Бичинга утер плевок и что-то заговорил, указывая на угол, где спал Удога. Маньчжуры посмотрели туда, и Удога с ужасом узнал в одном из них того самого усатого разбойника, которому он пропорол в Мылках брюхо... Парень поспешно зажмурился.
Кто-то приблизился к нему со свечой.
- Нет, этот парень спит, - услыхал он над собой голос маньчжура.
- Ну, так отвечай, - говорили маньчжуры шаману.
- Сами бы их убивали... Чего лезете к старику... - ворчал тот.
- Нам нельзя... Ты сам тоже не убивай, только подучи других. Народ всюду недоволен ими, и это легко будет сделать. Тебе поверят, и люди сами их убьют.
Парень лежал ни жив ни мертв. Теперь он понял, каких людей хотят убить маньчжуры. Он обдумывал, как бы ему поскорей убраться из этого шаманского дома... Этот шаман сам черт...
Шаман вдруг неприятно засмеялся и несколько раз повторил слово "хотонгони". Удогу мороз подрал по коже. Он слыхал от отца, что такое хотонгони... Это черт в виде огненного черепа. Однажды Бичинга выгнал "амба хотонгони" из больного человека рода Онинка. Череп прыгал в темноте и ударялся в стены, рассыпая искры... Бичинга все может, недаром он Дай Самани, Великий шаман! Пошлет "амба хотонгони" на длинноносых.
- Сам знаю, что делать! - вдруг с обидой в голосе промолвил Бичинга. А Дыген пусть пришлет табак и серебра... Тряпок мне не надо. Не девка!
"Так вот каков, оказывается, наш шаман. Ну, погоди, собачья душа!" подумал Удога.
