Увы, я знаю, история не терпит умозрительных конструкций: что было бы, если бы события развивались и вершились не так, как они развивались и завершились в действительности? Наверное, потому историки и остаются историками, а поэты — поэтами. Их невозможно поменять ролями! А маршал басит:
— Я со своего командного пункта часто в те дни вел переговоры по телефону ВЧ и телеграфу с главкомом войсками Юго-Западного направления Семеном Михайловичем Буденным. Мы — люди военные, у нас, понимаешь, так: вышестоящий начальник приказывает, нижестоящий докладывает обстановку, а получив приказ, отвечает «есть» и выполняет. Но маршал Буденный, чувствую, волнуется, говорит тихим голосом, очень задушевно: «Полковник Судец, войскам Понеделина и Музыченко сейчас очень тяжко. Сделай для них все, что можешь. Прошу тебя, пойми, как это необходимо! Действуй и докладывай мне результаты в любое время, я буду ждать».
У меня в Кировограде стояли тогда две дивизии. Севернее города авиаторы, южнее — тоже авиаторы. И никакой пехоты, никакой артиллерии, кавалерии, ну, просто никого нет. Лечу в Кировоград и застаю там такую картину: командиры авиадивизий и их штабы собирают пробивающуюся из окружения пехоту и формируют из нее батальоны, полки. Что ж, молодцы!.. И тут в Кировоград поступает приказ Ставки для шестой и двенадцатой армий на выход из окружения. При сложившихся обстоятельствах его уже невозможно было передать ни по проводам, ни по радио. Необходимо вручить пакетом. А какой самолет послать? Сразу подумали об У-2 (правильное название — ПО-2). Но они тихоходы и безоружны. Мой выбор остановился на «ишаках», то есть на испытанных истребителях И-16. Слава их родилась в небе Испании, подтвердилась на Халхин-Голе, укрепилась на Карельском перешейке. И за первый месяц Великой Отечественной они показали себя достойно.
Итак, решено: шлем с приказом Ставки звено истребителей. Объявляю это решение, а у самого по сердцу кошки скребут: долетят истребители быстро, если придется принять бой по пути — примут, но каково там с посадкой? Возможна ли она? Приказываю летчикам, если не обнаружат приличной посадочной площадки, садиться не выпуская шасси. Главное — срочно доставить приказ...
Опережая события, скажу: две машины приземлились, выпустив шасси, что облегчило им взлет и возвращение. А третья садилась на брюхо потому, что и машина, и летчик были сильно изранены.
Вручая летчикам пакет, желаю успеха. Командир звена... Как же его звали-то? Имени не помню, но фамилия вот она: старший лейтенант Бебко. Где он теперь, узнать бы!..
Маршал прерывает свой рассказ, чтобы перевести дух. Лишь после этого продолжает:
— Хочу объяснить тебе, что переживает командир авиационного соединения, посылая подчиненных на боевое задание. Когда командуешь эскадрильей или даже полком, переживания иные: ты летишь вместе с подчиненными, должен проявлять все те качества, которых требуешь от них. Равенство во всем! Сбивают их, могут и тебя сбить... У командира корпуса не так: подчиненные летят с боевым заданием, а ты, как правило, остаешься на своем наблюдательном пункте. А с него далеко не все видно. И слышно не все. Изображаешь полнейшее спокойствие и уравновешенность — чем натуральней получается, тем лучше,— но самого-то себя не обманешь. Сам, конечно, все время волнуешься за судьбу каждого летчика, его полет, его бой. Душу бы отдал, чтоб только задача была выполнена успешно и все вернулись!.. Ну, ладно, не будем отвлекаться.
Итак, звено послано с приказом чрезвычайной важности. Из Кировограда летели километров сто двадцать, прижимаясь к земле. Окруженные выложили посадочный знак у села Подвысокое, и тут-то при заходе на посадку один самолет был подбит противником, летчик тяжело ранен. Приказ, разумеется, вручили. Аварийный самолет пришлось сжечь, а два уцелевших вернулись обратно и раненого летчика вывезли. Хотя и у этих самолетов и плоскости и фюзеляжи оказались изрешеченными пулями. Диву даешься, как долетели.
Старший лейтенант Бебко привез от члена Военного совета товарища Груленко письмо для передачи жене, которая находилась в Днепропетровске. Бебко слетал и туда, передал письмо.
А мне было приказано обеспечить коридор шириной километров в пятнадцать для выхода окруженных войск, расчистить им дорогу бомбометанием и штурмовкой.
Две ночи было дано на это. Увы, обстановка менялась каждый час, и по тому коридору никто не пошел.
Я уже говорил тебе, что штаб четвертого авиакорпуса находился в Запорожье, которое и в то время по праву считалось крупным промышленным центром на левобережье Днепра. На меня там были возложены обязанности начальника гарнизона, то есть старшего воинского начальника. Значит, должен был нести ответственность и за безопасность города, и за сохранность его промышленности. Как то, так и другое в громадной степени зависело от стойкости шестой и двенадцатой армий. Если бы не их отчаянные бои в окружении, вряд ли удалось бы эвакуировать заводы Запорожья, сыгравшие такую великую роль для поворота к победе...
Замолкает маршал. Сидит неподвижно, положив на стол тяжелые руки. Мы оба долго молчим, отягощенные воспоминаниями. Время расставаться, но Владимир Александрович все еще во власти далеких видений:
— А какие хлеба поспели в том августе на Украине! Какие хлеба! Мы летали над сплошным золотом...
Это была последняя встреча с Владимиром Александровичем.
Я вновь летел в Кировоград, чтобы оттуда машиной добираться до Подвысокого. Дело было зимой, погода ясная, снежный покров придал однообразие земному пейзажу. Самолет шел так ровно, что казалось — он стоит в воздухе. Наверное, эта спокойная обстановка позволила командиру корабля оставить капитанскую рубку и выйти к пассажирам. Рядом со мной кресло оставалось свободным, летчик подсел, у нас завязался разговор. Узнав, с какой целью я лечу в его (самый лучший на Украине, в СССР и вообще на земном шаре, самый зеленый летом, самый чистый зимой, ну, и вообще самый-пресамый) город и областной центр, командир корабля сказал мне, что на улице имени космонавта Добровольского — поселок авиаторов и он там живет, а его сосед по лестничной клетке — участник Великой Отечественной, штурман-наставник, мировой мужик Сергей Иванович Чернов. Однажды на вопрос, когда им получен первый орден Красного Знамени, Сергей Иванович как бы между прочим ответил, что в августе сорок первого; он летал по особому заданию к окруженным войскам 6-й и 12-й армий...
Надо ли говорить, что, приземлившись в Кировограде, я стал разыскивать улицу Добровольского, поселок Аэрофлота.
И вот мы сидим в аккуратно прибранной, тесной, но уютной квартире старого штурмана, что был в сорок первом совсем мальчишкой (с виду, конечно,— вот в семейном альбоме фотографии тех времен).
Чернов в синем форменном кителе, но как бы он ни был одет, достаточно заглянуть в его синие глаза, достаточно пять минут понаблюдать за его повадкой, воспринять его облик — безошибочно определишь авиатора, всю жизнь посвятившего небу и крыльям.
Да, он летал в район Подвысокого, пришлось. Полет был не из легких, но к августу сорок первого летчики 5-го ТАП, которым командовал Феодосий Порфирьевич Котляр, уже имели достаточный боевой опыт, воевали на своих ПЕ-2 с самого 22 июня... Скорость у ПЕ-2 по тем временам приличная, маневр превосходный. Полк в районе Измаила выдержал первые дни войны, а там уж дело пошло: дрались с «Юнкерсами-87 и 88», с «мессершмиттами» и «Хейнкеля- ми-111». По десять часов чистого воздуха — вот как летали.
Но меня интересует то, о чем рассказал мне командир корабля на пути в Кировоград, и, по-летчески мгновенно почувствовав мое нетерпение, Сергей Иванович переходит к делу:
— Мы стояли в Чернобаевке под Херсоном. В два часа ночи двум экипажам подъем, явиться к Котляру. Командир полка объяснил обстановку, сложившуюся севернее: две армии в кольце, связи с ними нет. Сейчас приедет сам Главком направления маршал Семен Михайлович Буденный и конкретно даст задание. Мы, что называется «на корточках», еще чуток вздремнули (ведь вчера был боевой день), но нас будят. Приехал не маршал, а какой-то пехотный командир с двумя пареньками лет по семнадцать, может, чуть постарше. А одеты они в новенькие гражданские костюмы и выглядят по-праздничному. При них портативная радиостанция.
Ставится задача: высадить этих пареньков в кольце окружения. Но посадку совершить можно лишь в районе, занятом противником, потом связные проберутся к окруженным.
Оказывается, эти двое в жизни ни разу еще в боевой самолет не садились и, соответственно, из самолета не вылезали. Пришлось их потренировать, как высаживаться. Они в самолетах должны были лететь сверх нормы — четвертыми.
Комполка осмотрел наших пассажиров, не понравились ему новенькие гражданские костюмы. И вот Феодосий Порфирьевич лично стал мять, мазать маслом, осыпать землей пиджачки, швырять пыль на брюки и штиблеты.