Евгений Долматовский - Зеленая брама

В разгар июльских боев в штаб 12-й армии прибыли видные партийные работники — Петр Митрофанович Лю­бавин и Михаил Васильевич Груленко. Они были назначены членами Военного совета и сразу же включились в работу: в корпусах и дивизионах, в арьергардных боях и на марше они вносили в тяжкую атмосферу тех дней некоторую разрядку. Не преуменьшая опасности и избегая общих фраз, они вникали в противоречивую суть обстановки — выдержанные, спокойные, твердые в решениях. Очень раз­ные, они были, как вспоминают оставшиеся в живых това­рищи, чем-то похожи друг на друга,— надо полагать, уже тогда, за без малого четверть века жизни нашей страны, сложился тип партийного работника, беззаветного продол­жателя большевистского дела.

Дооктябрьское поколение большевиков называли про­фессиональными революционерами. После победы рево­люции это гордое наименование мы стали относить к прошлому.

А вот когда стали известны строго секретные фашист­ские приказы и директивы о подготовке нападения на СССР, оказалось, что Гитлер и его банда больше всего страшились тех, кого они называли профессиональными революционерами.

Предписывалось охотиться за ними, уничтожать в первую очередь.

С гордостью думаю я о Любавине и Груленко как о профессиональных революционерах!

Петр Митрофанович Любавин родился в конце прош­лого века и четырнадцатилетним пошел по слесарному делу. Ему исполнилось двадцать, когда создавалась Крас­ная Армия, и он стал одним из первых ее бойцов. В пар­тию он вступил на фронте. Когда пришла победа, красно­армеец снова пошел в слесаря. Его заметили, товарищи выдвинули его на руководящую партийную работу, а по­том как парттысячника послали учиться в Днепропетров­ский химико-технологический институт. Коммунист стал инженером, секретарем парткома завода, а вскоре его из­брали секретарем горкома, а потом и третьим секретарем Днепропетровского обкома ВКП(б).

Перед войной он был уже первым секретарем Донец­кого (тогда — Сталинского) обкома партии. В архиве со­хранились стенограммы его речей; на областной парт­конференции в марте 1940 года он говорил, обращаясь к шахтерам и металлургам Донбасса: «Мы должны каждо­дневно укреплять оборонную мощь нашей страны».

Оказавшись после долгого перерыва вновь в красно­армейской среде, этот человек в гимнастерке без знаков различия походил на рядового бойца, только люди с ор­деном Ленина и тогда встречались редко, да и сорокатрех­летних рядовых в войсках, пожалуй, еще не было.

Михаил Васильевич Груленко родился в 1904 году в Конотопе, в семье столяра. Семья большая — он был де­вятым ребенком. Это обстоятельство вынудило рано про­ститься с детством. В дни Октябрьской революции Ми­хаил Васильевич стал рабочим. Одним из первых вступил в комсомол. Его избирали в Путивле и в Шостке секрета­рем райкома. Потом — совпартшкола, политотдел свекло­совхоза под Харьковом. В 1939 году Михаил Васильевич оказался в рядах освободителей Западной Украины, был избран первым секретарем Станиславского обкома ком­партии.

Собирая сведения о нем, я узнал о его неугомонном характере, об обязательности (обещал сделать — сделай!), о том, что он любил книги, любил в часы досуга в кругу товарищей или дома песню спеть. В единственном и по­следнем письме с фронта, уже из окружения доставлен­ном «с оказией» его жене и дочери в Днепропетровск (их приютили там семьи тогдашних секретарей обкома пар­тии Л. И. Брежнева и К. С. Грушевого), Михаил Василье­вич писал: «Я глубоко убежден, что конечная победа будет за нами. У нас для этого все есть... Правда, потре­буется много жертв и напряжения...»

При прорыве из окружения по решению Военного со­вета Любавин шел на одном танке, Груленко — на дру­гом. Танки их прокладывали путь пехоте. Артиллерия противника открыла по ним сильнейший огонь. Танк Любавина был подбит первым, механик-водитель ранен. Член Военного совета помог раненому выбраться из не­подвижной машины, оказал ему первую помощь, а потом вскочил на подошедший танк Груленко, продолжавший развивать наметившийся успех контратаки.

Уже в шести километрах от Подвысокого был выве­ден из строя и этот танк. Члены Военного совета присо­единились к группе стрелков. Два секретаря обкомов партии шли на противника с винтовками в руках, кололи штыками. В неутихающем бою, без единой передышки с ночи пятого августа до рассвета седьмого не выходили они из боя. Не все бойцы знали Любавина и Груленко в лицо, но каким-то солдатским чутьем понимали, что с ними идут комиссары, и держались поближе к ним, ста­рались защищать их, насколько это было возможно в той обстановке.

Седьмого августа на берегу Синюхи, близ села Левковка, окончательно обессилевшая группа наших стрел­ков, которую продолжали возглавлять тяжелораненые Любавин и Груленко, была туго зажата горными егеря­ми. По свидетельству тех, кто остался в живых, окружен­ные вели огонь, пока имелись патроны, потом отбивались прикладами. Им кричал какой-то немец по-украински:

   —  Руки до горы!

Груленко ответил громко:

   —  Комиссары не сдаются!

Когда положение стало совершенно безнадежным, Груленко и Любавин обнялись, поцеловались, и каждый истратил последнюю пулю на себя. Могилы их до сих пор не найдены, хотя есть данные, что местные жители тайно похоронили их.

Долгие годы Любавин и Груленко считались пропав­шими без вести. Но в результате пионерского поиска ныне точно установлена картина их гибели. Теперь официаль­но признано, что бригадные комиссары, депутаты Вер­ховного Совета СССР П. М. Любавин и М. В. Груленко погибли в бою. Они приняли смерть на посту.

Нет, не зря враги так страшились комиссаров!

Немецкий солдат в русском плену Вольфганг Шарте из Гергадсхагена показал, и это показание было приоб­щено к делу на Нюрнбергском процессе: «За день до на­шего наступления против Советского Союза офицеры нам заявили следующее: если вы по пути встретите русских комиссаров, которых можно узнать по советской звезде на рукаве, и русских женщин в форме, то их немедленно нужно расстреливать».

Это — свидетельство не об отдельном из ряда вон вы­ходящем случае, а о системе. Там же, в Нюрнберге, со­ветская сторона предъявила Международному трибуналу совершенно секретную директиву Гитлера, выпущенную за сорок дней до вероломного нападения Германии на СССР. Вот она:

«Отдел обороны страны.

Главная ставка фюрера.

12 мая 1941 года.

Об обращении с захваченными в плен советскими по­литическими и военными работниками.

Политические руководители в войсках не счи­таются пленными и должны уничтожат ь с я самое позднее в транзитных лагерях».

Так была предопределена судьба комиссаров в буду­щей войне (тогда война была еще будущей). Но разве это могло нас запугать?

В письмах и воспоминаниях о Зеленой браме — почти в каждом! — неизменно присутствует образ комиссара. Если бы это были не просто письма, а песни, слово «ко­миссар» можно было бы назвать рефреном.

Говоря восторженно о комиссарах, я не принижаю таким образом роль и образ командиров всех рангов. Мне они не менее дороги. Я видел их и (наверное, это естест­венно) присматривался к ним и на пути от Равы-Русской до Зеленой брамы, и потом — на всех перевалах — до са­мого Берлина. Я был свидетелем становления командиров Великой Отечественной — образованных, высокоидейных, изобретательных, отважных, решительных и человечных. Многие из них проявили себя блистательно сразу, с пер­вого боя, другие постепенно, с горькими уроками и кро­вавой ценой приобретали опыт и все те качества, что при­вели войска к тактическим и оперативным успехам, став­шим образцами военного искусства.

Но славные полководцы, выдающиеся военачальники бывали в России и раньше, а вот комиссары впервые вста­ли с ними рядом на гражданской войне, показали себя в Испании, на озере Хасан, в Баин-Цаганском сражении и на Карельском перешейке, а теперь подтвердили леген­дарность своего образа в Великой Отечественной.

44-я горнострелковая дивизия 22 июня вступила в бой. Держала оборону на границе, по приказу (и только по приказу!) начала отход на Станислав, а потом — на Вин­ницу. В конце июля бой вели уже не только боевые расчеты батальонов, полков: работники штаба, политотдела и тыло­вых служб стали в строй линейными бойцами.

Понимая сложность положения, командир дивизии при­казал отправить в тыл документы штаба и политотдела. Было решено вывезти в безопасное место знамя дивизии.

Имущество и знамя были переданы работнику штаба Шеремету, политотдельскому писарю Горшкову, радио­технику Мягкому.

Капитан в отставке, слесарь по холодильным уста­новкам П. Г. Мягкий, ныне живущий в Кременчуге, рас­сказал мне об этой суровой эпопее. К сожалению, он запамятовал фамилии шоферов: группе выделили три автомашины ГАЗ-ЗА. Охраняли знамя четыре красноар­мейца...