Гвидо Препарата - ГИТЛЕР, Inc.

Когда до немцев дошла суть представленного им договора, они буквально онемели. Потом, в какой-то степени собравшись с духом, они пригласили своего шефа, министра иностранных дел графа Ульриха фон Брокдорф-Ранцау — того самого, которого в 1917 году одурачил Парвус Гельфанд*,

* См. главу 1.

— с тем чтобы он выступил с дипломатическим официальным протестом: в своей длинной речи Брокдорф пожаловался на «нарушение договоренностей, подписанных в условиях перемирия. Желая оскорбить своих слушателей, Брокдорф говорил сидя» (106).

В Берлине депутаты рейхстага (парламента) встретили весть о договоре рёвом страшного недовольства. В самом же Версале германские дипломатические представители выступили с контрпредложением: в мастерски составленном ответе объёмом 443 страницы, отредактированном в соответствии с первоначальным вильсоновским проектом, один за другим отвергались всё статьи договора: Германия предложила ограничить размер репарации 25 миллиардами долларов, «а большая часть территориальных изменений была отвергнута, за исключением тех, необходимость которых основана на самоопределении» (чем была подтверждена точка зрения Вильсона) (107). Германская сторона привлекла для обоснования своей позиции даже старейшину социологии Макса Вебера, так же как сделал это Ленин несколько лёт назад, заявив, что война была грехом всех держав (108).

Но союзники были непоколебимы: Германии, как единственной виновнице всех жестокостей войны, был предъявлен пятидневный ультиматум, коим предписывалось принять условия договора под угрозой военного вторжения. Для того чтобы не ставить свою подпись под таким Schandefrieden (позорным миром), первое веймарское правительство, руководимое социалистом Шейдеманом, в полном составе подало в отставку, не просуществовав и четырёх месяцев. В отчаянном порыве оскорбленных патриотических чувств 21 июня экипажи германского флота, запертого в бухте Скапа-Флоу у Оркнейских островов, начали топить 400 тысяч тонн ценного груза и потеряли десять моряков от открытого в ответ на эти действия огня британцев (109). В Берлине основную тяжесть непопулярного решения принял на себя всё тот же Матиас Эрцбергер: в ноябре он подписал унизительное перемирие, теперь же в качестве министра финансов нового кабинета он взял на себя обязанность завернуть последнюю гайку в этой конструкции. Он с вызовом предложил своим твердолобым парламентским оппонентам — противникам ратификации договора — возглавить правительство и снова вступить в войну. Оппоненты мгновенно ретировались перед такой перспективой, а генерал Гренер уверил рейхспрезидента Эберта, что успокоит«(взбешённую) армию. Таким парламентским манёвром, призванным спасти честь патриотов и дать возможность прагматикам ратифицировать договор, этот последний 23 июня был принят, и Германия избежала оккупации союзниками (110).

Что же касается территориальных изменений, то здесь в договоре содержались два важных указания. Первое касалось польского коридора: Франция хотела отдать Восточную Пруссию Польше, но составители договора остановились на более хитром решении, согласно которому Восточную Пруссию должён был пересекать коридор, связывающий Польшу с Северным морем через порт вольного города Данцига, а образовавшийся германский анклав предполагалось передать под международную опеку. Таким образом, коридор отделил от немецкого отечества значительный кусок территории Германии. Как хитроумное приспособление для постоянного разжигания тлеющих этнических, территориальных и политических конфликтов, это решение оказалось весьма и весьма эффективным: действительно, именно здесь был спущен курок следующей войны*.

* См. главу 5

Второе положение о территориях касалось положения Рейнской области: Рейнская область и пятидесятикилометровая зона вдоль правого берега реки подлежали постоянной демилитаризации, и любое нарушение этого положения могло рассматриваться как враждебный акт со стороны государства, подписавшего договор. Данным условием определялось, что всё германские войска должны быть навечно выведены из Рейнской области. А всё фортификационные сооружения демонтированы. «Это было самое важное положение Версальского договора, ибо оно подставляло становой хребет немецкой способности вести войну под неминуемый и скорый удар французов» (111). Французским войскам было дано право оккупировать зону в течение пятнадцати лет.

Нависая, подобно двум тюремщикам, на флангах скованного по рукам и ногам гиганта (112), новоявленные «творения» Версаля — Польша и Чехословакия — внимательно надзирали над Германией, которая к тому же лишилась своих вооружённых сил, так как численность кадровой армии по условиям договора не должна была превышать ста тысяч человек. Страна была также лишена большинства своих шахт; население сократилось на 6,5 миллиона человек (10 процентов от общей численности) (113), а 2,4 миллиона погибли во время войны; Германия осталась без торгового флота и колоний; территория страны уменьшилась на 13 процентов; запасы железной руды сократились на 75 процентов, добыча угля упала на 26 процентов, производство чугуна и стали уменьшилось на 44 и 38 процентов соответственно (114); помимо этого, Германию «обязали выделять часть производственных мощностей на строительство кораблей для союзников и на добычу угля для Франции» (115).

К тому времени, когда Германия согласилась ратифицировать договор, Кейнс уже в сильнейшем негодовании покинул конференцию, огорчённый положением о пенсионных выплатах — «одним из серьёзнейших проявлений политической глупости, — жаловался он, — за какую когда-либо несли ответственность наши государственные деятели» (116). Это было положение, источник которого Кейнс не мог разгласить, ибо то была хитрость его близкого друга Сматса (117).

Когда наконец в мае 1921 года был определён счёт, Германию попросили уплатить в виде регулярных взносов в течение 37 лет 34 миллиарда долларов: это в два с половиной раза превышало годовой доход Германии за 1913 год и в десять раз превышало размер контрибуции, наложенной Германией на Францию в 1871 году. Кейнс осудил предположение о том. что такую сумму можно, пользуясь торговыми излишками, получить от ослабленного рейха в условиях окружения конкурентами. После тщательного подсчёта стоимости всех германских активов он предложил ограничить размер репараций 10 миллиардами долларов (то есть 75 процентами чистого годового дохода Германии за 1913 год) с рассрочкой на несколько десятилетий (118)

Притом что союзники в ходе блокады уже убили 800 тысяч мирных жителей Германии и погубили I миллион голов скот. Британия, шантажируя Веймарскую республику возобновлённом убийств, заставила Германию подписать унизительный мирный договор. 28 июня 1919 года, ровно через пять лет после того, как Гаврило Принцип убил эрцгерцога Фердинанда, доктор Иоганнёс Бёлль, министр транспорта во втором правительстве Веймарской республики, сопровождаемый министром иностранных дел Мюллером, склонился над договором, чтобы подписать его, но чернила в ручке застыли и свернулись, словно кровь доктора Фауста. Стоявший рядом молчаливый американский представитель Эдвард Хауз протянул Бёллю свою ручку (119).

Только после этого была снята блокада и союзники разрешили судам, везущим продовольствие, войти в германские порты.

Хотя, вероятно, виртуозность и «доброе сердце» Кейнса пропали даром, он всё лее был исполнен решимости не лишать своих буржуазных почитателей очередного «классического труда», навеянного свежими парижскими событиями. Такой труд он торопливо написал зимой 1919 года, озаглавив его «Экономические последствия мира». Эта книга, мгновенно разошедшаяся стотысячным тиражом и переведённая на одиннадцать языков, поведала о беспощадной и самодовольной слабости к техническим и процедурным деталям, представила читателю едкие психологические портреты, попеременно рисующие то пряжку на ботинке Клемансо, то дёргающуюся шею Вильсона, то козлиную бесцельность Ллойда Джорджа. Договор, вывел своё нелицеприятное заключение Кейнс, будучи грубым, жестоким и несправедливым, непременно породит ужасные возмущения.

Книга стала рождественским подарком, от которого ни за что не смогли бы отказаться представители образованного среднего класса в своём периодически возникающем и добросовестном рвении быть в курсе международных дел. В то же самое время это была такая книга, которая сладко нашёптывала то, что эти образованные, но вечно загоняемые в туник люди хотели услышать: то были истории о достойной сожаления близорукости, омрачённой способности к суждению и злонамеренных просчётах стареющих драчунов, вынужденных решать задачи более величественные, чем они сами; истории, мораль которых заключалась в том, что отвратительные деяния всегда совершаются и результате пагубных ошибок. Нет нужды говорить, что опус Кейнса, как, впрочем, и нёс проявления гак называемого просвещённого консерватизма, ни в коем случае не оросил вызов текущему состоянию общественных и политических дел, — лучшим выходом, по мнению Кейнса, стала бы поддержка Веймарской республики, которая, в конце концов, сама была порождением Версаля. Кейнс призвал всё стороны и партии к умеренности. Итак, он сыграл безопасную игру и выбрал «промежуточную дорогу», перечислив в заключении книги альтернативы Версальскому договор)7, каждая из которых неизменно оказывалась хуже существующего положения. Интересно, что это «умиротворяющее» напутствие предвосхитило вкус той игры, которую британцы затеяли в тридцатые годы против всёго остального мирового сообщества, подталкивая Гитлера к войне*.