После Отечественной войны 1812 года еще долго гуляла по глухой российской провинции тень… Наполеона.
Князь П. А. Вяземский передает рассказ одного своего высокопоставленного приятеля, Алексея Михайловича Пушкина.
«На почтовой станции одной из отдаленных губерний заметил он в комнате смотрителя портрет Наполеона, приклеенный к стене.
“Зачем держишь ты у себя этого мерзавца?” — “А вот затем, ваше превосходительство (отвечал он), что если не равно, Бонапартий, под чужим именем, или с фальшивой подорожной, приедет на мою станцию, я тотчас по портрету признаю его, голубчика, схвачу, свяжу, да и представлю начальству”. — “А это дело другое!” — сказал Пушкин» (28, 250).
Как тут не вспомнить споры губернских чиновников о происхождении Чичикова и их гениальную догадку: «Не есть ли Чичиков переодетый Наполеон?» — «И может быть, англичане и выпустили его с острова Святой Елены, и вот он теперь и пробирается в Россию, будто бы Чичиков, а на самом деле вовсе не Чичиков.
Конечно, поверить этому чиновники не поверили, а, впрочем, призадумались и, рассматривая это дело каждый про себя, нашли, что лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона» (35, 193).
* * *
На почтовых станциях и постоялых дворах скучающие путники часто оставляли на стенах разного рода надписи. Иногда одна надпись вызывала другую и возникала целая переписка. Прогуливаясь в Италии по развалинам Помпеи, Иван Аксаков отметил: «На стенах надписи улиц, имена хозяев, которым принадлежали дома, иногда надписи с ошибками и кривые, начертанные прохожими, шуток ради; один написал (без имени) и прошел, другой написал ему в ответ насмешку, словом, как на постоялом дворе в Пушкине» (4, 26).
Глава пятнадцатая.
Станционный смотритель
Во времена Екатерины II содержатель почтовой станции официально именовался «пост-комиссар». Он имел чин коллежского регистратора, что соответствовало низшему 14-му классу в петровской Табели о рангах и давало только личное дворянство. Потомственное дворянство служилые люди получали по достижении 9-го класса. Такой порядок сохранялся до реформы Табели о рангах, предпринятой Николаем I в 1845—1856 годах (177, 6).
Должность «почтового комиссара» была уделом изгоев. Скромные доходы и бесчисленные заботы, гнев сановных путников и ветхое дорожное хозяйство — всё это превращало жизнь станционного смотрителя в постоянное трепетание.
Тревоги службы вырабатывали у смотрителя своего рода «защитные механизмы». Он быстро выучивался с первого взгляда оценивать людей, кланяться каждому с надлежащей долей почтительности. Лекарством от волнений были водка и сон, а компенсацией за нищенское жалованье — поборы с проезжающих.
«Почтового комиссара нашел я храпящего, — вспоминает Радищев, — легонько взял его за плечо. — Кого черт давит? Что за манер выезжать из города ночью? Лошадей нет; очень еще рано; взойди, пожалуй, в трактир, выпей чаю и усни. — Сказав сие, господин комиссар отворотился к стене и паки захрапел. Что делать? Потряс я комиссара опять за плечо. — Что за пропасть, я уже сказал, что нет лошадей, — и, обернув голову одеялом, господин комиссар от меня отворотился. — Если лошади все в разгоне, — размышлял я, — то несправедливо, что я мешаю комиссару спать. А если лошади в конюшне… — Я вознамерился узнать, правду ли господин комиссар говорил. Вышел на двор, сыскал конюшню и нашел в оной лошадей до двадцати; хотя, правду сказать, кости у них были видны, но меня бы дотащили до следующего стана. Из конюшни я опять возвратился к комиссару; потряс его гораздо покрепче. Казалось мне, что я к тому имел право, нашед, что комиссар солгал.
Он второпях вскочил и, не продрав еще глаз, спрашивал: кто приехал? не… — но, опомнившись, увидя меня, сказал мне: — Видно, молодец, ты обык так обходиться с прежними ямщиками. Их. бивали палками; но ныне не прежняя пора. — Со гневом г. комиссар лег спать в постелю. Мне его так же хотелось попотчевать, как прежних ямщиков, когда они в обмане приличались; но щедрость моя, давая на водку городскому повозчику, побудила софийских ямщиков запречь мне поскорее лошадей, и в самое то время, когда я намерялся сделать преступление на спине комиссарской, зазвенел на дворе колокольчик» (154, 44).
Князь П. А. Вяземский в «Старой записной книжке» рассказывает такую горько-юмористическую историю.
«Проезжающий поколотил станционного смотрителя. Подобного рода путевые впечатления не новость. Смотритель был с амбицией. Он приехал к начальству просить дозволения подать на обидчика жалобу и взыскать с него бесчестие. Начальство старалось убедить его бросить это дело и не давать ему огласки. “Помилуйте, ваше превосходительство, — возразил смотритель, — одна пощечина, конечно, в счет не идет, а несколько пощечин в сложности чего-нибудь да стоят”» (28, 118).
* * *
Богатый опыт общения со станционными смотрителями приобрел англичанин Джеймс Александер, проехавший от Петербурга до Одессы летом 1829 года:
«На почтовой станции в селе Молоди мы решили предложить небольшую взятку смотрителю. Для начала мы дали извозчику 40 копеек вместо обычных двадцати, а затем, подойдя к смотрителю в зеленом кафтане, попросили его внести в книгу нашу подорожную. Узнав, за сколько верст следует заплатить, мы положили на стол лишних 80 копеек — и немедленно получили лошадей. В России единственный способ путешествовать на почтовых — сначала дать смотрителю от 40 до 80 копеек, а затем спрашивать, есть ли лошади.
Если проезжающий, забывшись, ударит смотрителя или извозчика, даже если те виноваты, это может привести к серьезным последствиям. К примеру, мой знакомый ударил смотрителя, поскольку тот отрицал, что у него есть лошади, хотя конюшня была полна; приятелю пришлось заплатить штраф в 500 рублей, кроме того, он был задержан и ему довелось испытать много неудобств. Один молодой офицер рассказывал, что, когда он спешил в свой полк, ямщик не хотел поторопить лошадей; офицер поругался с извозчиком и ударил его, тот бросил лошадей и убежал. Офицер доехал до следующей почтовой станции, но ему не разрешили ехать дальше, пока не появится ямщик, а он пришел лишь через два дня. Таким образом, офицер опоздал на два дня, да к тому же еще и заплатил штраф» (6, 140).
* * *
Горестный образ станционного смотрителя рисует Герцен в «Былом и думах».
«Верстах в восьмидесяти от Нижнего взошли мы, то есть я и мой камердинер Матвей, обогреться к станционному смотрителю. На дворе было очень морозно и к тому же ветрено. Смотритель, худой, болезненный и жалкой наружности человек, записывал подорожную, сам себе диктуя каждую букву и все-таки ошибаясь. Я снял шубу и ходил по комнате в огромных меховых сапогах. Матвей грелся у каленой печи, смотритель бормотал, деревянные часы постукивали разбитым и слабым звуком…» (32, 220).
В тех же тонах рисует портрет станционного смотрителя и вечный оппонент Герцена славянофил Иван Аксаков.
«Странная жизнь этих станционных смотрителей. “Вам скучно здесь?” — спросил я одного, еще не старого, очень порядочного и даже получившего кое-какое, может быть, в уездном училище, образование человека. “О нет, — отвечал он, — на этой станции много проезжающих!..” А ведь эти проезжающие останавливаются на 10 минут только, и самое наполненное для него время тогда, когда что-нибудь заставит проезжего отночевать на станции…» (2, 402).
Бедность была вечным уделом станционного смотрителя. Сама обстановка его жизни говорила об этом. Вот дорожная зарисовка Ивана Аксакова (1844). «Дом станционного смотрителя был грязен, сыр и холоден, и хотя мы подкрепили себя вином и (извините уже) даже анисовой водкой и поставили самовар, но все-таки не было уютного и милого тепла» (2, 39).
Сатирическое изображение смотрителя, основанное на реальных наблюдениях, стало общим местом и в записках иностранцев о России.
«Смотритель на одной из станций был пьян и несколько раз просил прибавки. Его жена подошла ко мне, игриво взяла за руку и предложила согреться, выпив стакан водки в ее комнате. Чтобы доставить ей удовольствие, я пригубил водку. На этой станции я еще раз убедился в преимуществе офицерских эполет, поскольку получил лошадей раньше немецкого купца, который приехал передо мной» (6, 147).
* * *
Свернув с проторенной дороги сарказмов, Пушкин в «Повестях Белкина» создал трогательный, вызывающий уважение и сочувствие образ станционного смотрителя Самсона Вырина. Как не вспомнить шутливого и вместе грустного начала этой знаменитой повести…
«Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем, однако, справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошеного гостя; но если не случится лошадей?.. Боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Через пять минут — колокольчик! и фельдъегерь бросает ему на стол свою подорожную!.. Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покамест скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в самом ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые. Из их разговоров (коими некстати пренебрегают господа проезжающие) можно почерпнуть много любопытного и поучительного. Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, следующего по казенной надобности.
