Ознакомительная версия.
Символом патриота для многих британцев в последние десятилетия XIX в. стал генерал Чарльз Гордон. Фактически состоявший на службе в египетской армии, в 1884 г. генерал был направлен в охваченный махдистским восстанием Судан. Как впоследствии ожесточенно доказывали либеральные политики и историки, Гордону были даны ясные инструкции эвакуировать гарнизоны из суданских городов и отправить в безопасный Египет. Однако произошло то, что либералы восприняли как неисполнение служебных обязанностей, а британское общество как подвиг. Генерал решил любой ценой удержать страну под контролем Лондона. Как признавал министр колоний в кабинете У. Гладстона лорд Гренвилл, сохранение Судана либеральным правительством считалось «безнадежным делом», на которое не стоило тратить ни людей, ни денег[285]. В результате Гордон остался в окруженном Хартуме и погиб при штурме города, не дождавшись с запозданием высланного ему на выручку британского экспедиционного корпуса.
Следует подчеркнуть, что Гордон оказался идеальным героем, воплощавшим в себе все достоинства настоящего «служителя империи» (imperial servant). Его служба проходила в самых опасных районах империи – в Китае во время восстания тайпинов, в Индии, в регионах активной работорговли Центральной Африки. Не стремившийся к карьерным достижениям, отважный и решительный генерал, по словам его биографов, мог «отправляться в одиночку и без оружия в те места, куда не рискнула бы отправиться бригада солдат»[286]. Благодаря журналистам и апологетической литературе Гордон представлялся современным рыцарем, строго придерживавшимся своеобразного кодекса чести. В посвященном Гордону произведении известнейший британский поэт А. Теннисон описывал генерала как «самого простого и самого благородного человека»[287]. Как признавал во второй половине 1880-х гг. либеральный политик Дж. Морли, «Гордон захватил воображение Англии. Его религия была эксцентричной, но это была религия, и Библия была скалой, на которой он основывался»[288]. Таким образом, в значительной степени упрощенный и идеализированный образ генерала апеллировал и к романтическим, и к религиозным чувствам современников. Создание культа Гордона стало приметой времени. Практически в ранг святых был возведен человек, чьи достоинства и деяния имели немного общего с повседневной жизнью и ценностями английского обывателя. В середине XIX в. идея отдать свою жизнь за империю казалась бы нонсенсом и вряд ли вызвала бы широкий энтузиазм публики, стремление подражать подобным примерам.
С середины 1880-х гг. появляется целая плеяда героев, пострадавших за империю. В ранг героев империи были возведены многочисленные миссионеры, как, например «христианский герой» священник А. Маккей, работавший в миссии Уганды и в одиночку проповедовавший в самых отдаленных концах страны[289]. К началу 1890-х гг. относится драматизация истории А. Уилсона, чей отряд был окружен и уничтожен превосходящими силами племени матабеле в Южной Африке. Легенда о «патруле Уилсона» стала основой для многочисленных театральных постановок и литературных произведений. Трактовка гибели британских солдат была проникнута духом патриотизма. Общество убеждалось в том, что воины не отступили ни на шаг и умерли с гимном «Боже, храни королеву» на устах[290].
Следует отметить, что окончательно изменения в подходах к определению целей цивилизаторской миссии были закреплены в последнее десятилетие XIX в. По мере расширения власти британской империи на туземные территории, вызванного в первую очередь соображениями экономического и стратегического характера, возрастает и стремление объяснить экспансию причинами гуманистического характера. Альтруистичность британского правительства доказывалась стереотипным аргументом о существовании чувства национальной ответственности за благополучие всех отсталых народов, определенных имперских обязанностей[291]. Основными средствами распространения цивилизации по-прежнему считались торговля, хорошее управление, образование. Миссия должна была приобрести новое значение для самих англичан. Как писал один из ведущих теоретиков консервативной партии X. Сесил, «Национальное существование означает способность выполнять национальную миссию»[292]. Такая способность оказывалась одним из признаков жизнеспособности нации, непосредственно связывалась с ее достоинством. В начале 1888 г. в журнале «Девятнадцатое столетие» выступил Т. Е. Кеббел, консервативный политик и писатель. По его мнению, англичане оказались перед важнейшим в их истории выбором своего национального идеала. Чем является Британия – нацией лавочников или родиной предприимчивых и бесстрашных пионеров?
Как писал политик, «с одной стороны мы ставим тяжкий труд и опасности завоевания, колонизации и цивилизаторской деятельности, с другой – тихое наслаждение легкой жизнью, лишенной развития и избавленной соревнования, но обладающей достаточным комфортом, свободой и спокойствием за Ла-Маншем»[293]. Для самого автора выбор был очевидным – в пользу имперской миссии.
Таким образом, практически до конца 1880-х гг. «зависимая империя» находилась на периферии внимания британского общества. Проблемы внутриполитического развития Соединенного Королевства, все еще значительное влияние либеральных идей и либеральной партии не способствовали широкому распространению как более обширной информации, так и новых взглядов на проблемы империи. С 1870-х гг. начинают предприниматься попытки вызвать широкий общественный интерес к проблеме распространения христианства и цивилизации в странах Азии и Африки, модифицировать концепцию миссии в контексте идеи предназначения англо-саксонской расы. Имперские идеологи начинают выводить на первый план гуманистические, морально-этические теории, призванные оправдать расширение Британской империи на страны Азии и Африки.
События европейской истории последних десятилетий XIX в. демонстрируют, что апелляция к патриотизму общества и национальным чувствам была общей характеристикой империалистической пропаганды и политики в различных европейских государствах. Весьма показательным фактором является быстрота и легкость, с которой происходило в это время распространение имперского национализма в Великобритании. Этот процесс сопровождался кризисом либеральной партии и ослаблением космополитической в своей сути либеральной идеи империи.
Практически до середины 1880-х гг. даже мысль о том, чтобы отождествить национальные и имперские интересы, была бы крамольной. Новое экономическое мышление – свободная торговля – сводила к минимуму ценность переселенческих колоний. Идеальной моделью устройства империи в таких условиях оказывалась модель греческой колонизации. «Богатые, процветающие и самостоятельные колонии, выросшие в нации», как заявлял У. Гладстон, не требовали бы постоянных расходов на их оборону и поддержание экономического развития[294]. Однако переселенческие колонии, населенные представителями британской расы и в значительной степени зависимые от «страны-матери», постоянно подтверждали свое желание сохранить тесные связи с метрополией.
Изменения в отношениях англичан к колонистам, произошедшие в последние десятилетия XIX в., были обусловлены в первую очередь обстоятельствами объективного характера. Свою роль сыграло то, что современники окрестили «уменьшением мира»: новейшие транспортные средства позволяли обеспечить ускоренное сообщение между континентами. Был преодолен негативный разделяющий эффект расстояний. Первые попытки преодолеть либеральный космополитизм в экономическом аспекте демонстрировала уже программа Лиги справедливой торговли в 1881 г. Примечательно, что в документе прослеживается выраженное деление между «нашими доминионами» и «иностранными протекционистскими странами», потенциально коммерчески враждебными по отношению к Британии[295].
Политическое будущее Великобритании как великой державы могла обеспечить консолидация империи. Многие общественно-политические деятели в первую очередь Дж. Чемберлен и лорд Розбери, члены Лиги справедливой торговли и Лиги имперской федерации, представители других партий и организаций приоритетной задачей имперского движения считали объединение различных частей «белой империи» практически в единое государство. Однако залогом долгого существования формальных, механических связей имперские идеологи считали признание британским обществом новой идеи единства англо-саксонского мира.
Основателем и активным пропагандистом этого аспекта имперской идеологии был политик-радикал Ч. Дилк, автор труда «Великая Британия» или «Великая Великобритания» (Greater Britain). По признанию автора, впервые он использовал этот термин для обозначения «стран, населенных нашей расой, разговаривавших на нашем языке и пользовавшихся нашей системой права, однако имевших различные флаги»[296]. По мнению политика, необходимо было любыми средствами развивать взаимоотношения и сотрудничество с динамично развивающимися и родственными Англии сообществами. Благодаря произведению Дилка современникам был открыт новый мир, члены которого обладали, помимо лояльности к королеве Виктории, многими чертами обычных британцев. Однако, как позже признавал сам Ч. Дилк, термин «Великая Британия» на протяжении последней трети XIX в. использовался в основном для определения не только родственных, но и политически взаимосвязанных обществ.
Ознакомительная версия.
