курировал внешние отношения, делал важные назначения и играл самые церемониальные роли в самых церемониальных европейских правительствах. Самым тяжелым обязательством было угождать султану во всех этих делах, поскольку визирь обычно был бывшим христианином, формально рабом, и мог быть казнен без суда и следствия по одному слову своего господина. Сулейман доказал свою рассудительность, выбрав визирей, которые во многом способствовали его успеху. Ибрагим-паша (то есть Авраам Губернатор) был греком, которого захватили мусульманские корсары и привезли к Сулейману в качестве перспективного раба. Султан нашел его настолько разносторонне компетентным, что доверял ему все больше и больше власти, платил ему 60 000 дукатов (1 500 000 долларов?) в год, выдал за него замуж сестру, регулярно ел с ним и наслаждался его беседой, музыкальными способностями и знанием языков, литературы и мира. В цветистой манере Востока Сулейман объявил, что «все, что говорит Ибрагим-паша, следует рассматривать как исходящее из моих собственных жемчужных уст». 33 Это была одна из величайших дружб в истории, почти в традициях классической Греции.
Ибрагиму не хватало одной мудрости — скрыть внешней скромностью свою внутреннюю гордость. У него было много поводов для гордости: именно он поднял турецкое правительство до его наивысшей эффективности, именно его дипломатия расколола Запад, заключив союз с Францией, именно он, пока Сулейман шел в Венгрию, умиротворил Малую Азию, Сирию и Египет, исправляя злоупотребления и поступая со всеми справедливо и вежливо. Но и у него были причины быть осмотрительным: он все еще был рабом, и чем выше он поднимал голову, тем тоньше становилась нить, удерживающая над ней королевский меч. Он разгневал армию, запретив ей грабить Тебриз и Багдад и пытаясь предотвратить разграбление Буды. Во время этого грабежа он спас часть библиотеки Матиаса Корвина и три бронзовые статуи Гермеса, Аполлона и Артемиды; их он установил перед своим дворцом в Константинополе, и даже его либеральный хозяин был обеспокоен этим попранием семитской заповеди о запрете на изображение. Сплетни обвиняли его в презрении к Корану. Иногда он устраивал развлечения, превосходящие развлечения Сулеймана по стоимости и великолепию. Члены Дивана обвиняли его в том, что он говорит, будто ведет султана, как прирученного льва на поводке. Рокселана, любимица гарема, возмущалась влиянием Ибрагима и день за днем, с женской настойчивостью, засыпала императорское ухо подозрениями и жалобами. В конце концов султан был убежден. 31 марта 1536 года Ибрагим был найден задушенным в постели, предположительно в результате царского приказа. Это был поступок, по варварству не уступающий сожжению Серветуса или Беркена.
Гораздо более варварским был закон об имперском братоубийстве. Мухаммед II откровенно сформулировал его в своей Книге законов: «Большинство легистов объявило, что те из моих славных детей, которые взойдут на трон, будут иметь право казнить своих братьев, чтобы обеспечить мир во всем мире; они должны действовать соответствующим образом»;34 То есть Завоеватель спокойно приговорил к смерти всех, кроме самых старших из своего королевского рода. Еще одним пороком османской системы было то, что имущество человека, приговоренного к смерти, возвращалось к султану, который, таким образом, был постоянно подстрекаем к тому, чтобы улучшить свои финансы, закрыв глаза на апелляцию; следует добавить, что Сулейман устоял перед этим соблазном. В противовес таким порокам самодержавия мы можем признать в османском правительстве косвенную демократию: путь к любому достоинству, кроме султанства, был открыт для всех мусульман, даже для всех обращенных христиан. Однако успех первых султанов мог бы служить аргументом в пользу аристократической наследственности способностей, поскольку нигде в современном государстве не сохранялся столь высокий средний уровень способностей, как на турецком троне.
2. Мораль
Разнообразие османских и христианских укладов наглядно иллюстрировало географические и временные различия моральных кодексов. Полигамия спокойно царила там, где византийское христианство еще недавно требовало формальной моногамии; женщины прятались в сералях или за вуалью там, где когда-то восседали на троне цезарей; Сулейман послушно удовлетворял потребности своего гарема без каких-либо угрызений совести, которые могли бы потревожить или усилить сексуальные эскапады Франциска I, Карла V, Генриха VIII или Александра VI. Турецкая цивилизация, как и цивилизация Древней Греции, держала женщин на втором плане и предоставляла значительную свободу сексуальным отклонениям. Османская гомосексуальность процветала там, где когда-то «греческая дружба» выигрывала сражения и вдохновляла философов.
Коран разрешал туркам иметь четырех жен и несколько наложниц, но лишь меньшинство могло позволить себе такие роскошества. Воюющие османы, часто находясь далеко от своих родных женщин, брали в жены или наложницы, токе таламо, вдов или дочерей покоренных ими христиан. Никаких расовых предрассудков не было: Греческие, сербские, болгарские, албанские, венгерские, немецкие, итальянские, русские, монгольские, персидские, арабские женщины принимались с распростертыми объятиями и становились матерями детей, которых все одинаково принимали как законных и османских. Прелюбодеяние вряд ли было необходимо в таких условиях, а когда оно случалось, то жестоко наказывалось: женщина должна была купить осла и проехать на нем через весь город; мужчину пороли сотней ударов, и он должен был поцеловать и наградить палача, который их наносил. Муж мог добиться развода простым заявлением о своем намерении, а жена могла освободиться только с помощью сложного и сдерживающего судебного процесса.
Сулейман оставался холостяком до своего сорокалетия. После того как жена Баязета I была захвачена в плен и якобы подверглась насилию со стороны Тимура и его татар, османские султаны, чтобы избежать повторения подобного унижения, взяли за правило не жениться и не допускать в свою постель никого, кроме рабов.35 В серале Сулеймана было около 300 наложниц, купленных на рынке или захваченных на войне, и почти все они были христианского происхождения. Ожидая визита султана, они облачались в свои лучшие одежды и становились в ряд, чтобы приветствовать его; он учтиво здоровался со многими, насколько позволяло время, и клал свой платок на плечо той, которая была ему особенно приятна. Вечером, уходя на покой, он попросил, чтобы получательница вернула ему платок. На следующее утро ей дарили платье из золотой ткани и увеличивали ее содержание. Султан мог оставаться в гареме две-три ночи, распространяя свои щедроты; затем он возвращался в свой дворец, чтобы день и ночь жить с мужчинами. Женщины редко появлялись в его дворце и не принимали участия в государственных обедах и церемониях. Тем не менее попасть в сераль считалось большой честью. Любая его обитательница, достигшая двадцати пяти лет и не заработавшая ни одного платка, получала свободу и обычно находила себе мужа из высшего сословия. В случае
