В конце концов отвергнутые земляками, неоднократно битые ими, отчаявшиеся, восемь священников вместе с вожаком обратились за поддержкой к хорошему знакомому Неронова — патриарху Иоасафу. Весной или летом 1636 г. они отправили в Москву челобитную с описанием греховных пороков и зазорных привычек сограждан, подлежащих искоренению, для чего требовался указ святейшего владыки, авторитета непререкаемого для православных, и нижегородцев тоже. Иоасаф инициативу из Нижнего поддержал 14 (24) августа 1636 г., но не указом, а «Памятью», актом скорее рекомендательного характера. Сохранился экземпляр, адресованный московским иереям, почти дословно повторяющий пассажи челобитной{9}.[3] Увы, расчет на патриарха не оправдался. Широкого отклика нижегородский манифест не имел, и второго Кузьмы Минина из Ивана Неронова не вышло. «Память» «разбудила» единицы, и, похоже, одного из «проснувшихся» звали Стефаном Ванифатьевым.
О прошлом этого человека ничего не известно. Версия о службе диаконом в Благовещенском соборе в середине 30-х годов документально не подтверждается, ибо в списках причта главного храма и шести соборных приделов данное лицо не значится. При каких обстоятельствах обратил на него внимание боярин Б.И. Морозов, воспитатель («дядька») царевича Алексея Михайловича, мы тоже не знаем. Возможно, с ним водил знакомство протопоп Благовещенского собора Кремля, царский духовник Никита Васильев. Возможно, ему повезло случайно попасть в поле зрения самого Бориса Ивановича, либо кто-то из родных или друзей сановника хорошо отозвался о нем… Зато не подлежит сомнению, почему им заинтересовался Морозов. Вельможу привлекли начитанность, рассудительность и, особенно, ревностно благочестивый образ жизни Ванифатьева. Придет время и он использует эти достоинства в сугубо политических целях. А пока…
А пока нам стоит задаться вопросом: почему же воззвание нероновцев прозвучало, можно сказать, вхолостую? Ведь страна нуждалась в свежих идеях, способных переломить череду неудач. Почему нижегородцу Минину в 1611 г. посчастливилось всколыхнуть целый народ, а нижегородцу Неронову в 1636 г. нет? Потому что в 1611 г. у русского народа национальный лидер отсутствовал, а в 1636 г. был. Пока отец Иоанн в Нижнем оттачивал принципы духовного возрождения России, Иван Борисович Черкасский за два года, во-первых, сумел крупное военное поражение под Смоленском превратить в маленькую дипломатическую победу при речке Поляновке. 17 (27) мая 1634 г. послы Ф.И. Шереметев и А.М. Львов, опираясь на героизм защитников крепости Белой, создание за зиму в Можайске новой армии и обещание турок открыть той же весной второй фронт, вынудили поляков подписать мирный трактат, признавший Михаила Федоровича русским царем, а городок Серпейск с окрестностями — русской территорией. Во-вторых, князь занялся тем, что его предшественнику надлежало сделать в первую очередь — строительством оборонительных рубежей на четырех дорогах (шляхах, сакмах) — Ногайской (рязанское направление), Изюмской, Муравской и Кальмиусской (тульское направление), по которым татары прорывались в густонаселенные районы страны.
К тому же вокруг первого министра собралась сильная команда единомышленников из старых и молодых кадров. Первую роль в ней играли три думных дьяка — Иван Тарасьевич Грамотин, с 19 (29) мая 1634 г. вновь руководивший Посольским приказом, Федор Федорович Лихачев (заместитель, в 1632—1633 гг. в ссылке, с осени 1635 г. де-факто глава приказа) и Иван Афанасьевич Гавренев, с 11 (21) августа 1630 г. служивший заместителем князя в Разрядном приказе. Другие отвечали за второстепенные сферы. Назар Иванович Чистой и Степан Кудрявцев помогали контролировать финансы в приказе Большой казны. Григорий Иванович Нечаев значился в приказе Большого дворца при A.M. Львове, часто отвлекаясь на особые задания, к примеру, в Приказ сыскных дел. Иван Минич Нестеров заведовал канцелярией Стрелецкого приказа. Похоже, большим доверием князя пользовался и Иван Васильевич Биркин, до октября 1628 г. дворецкий патриарха Филарета, затем в опале, а с 1632 г. ясельничий, управляющий царским Конюшенным двором.
Ему Черкасский поручил опробовать южнее Рязани совет служилых людей Г.Ф. Киреевского, М.И. Спешнева и И. Носа, допрошенных в Разряде 18 (28) августа 1635 г. Обыкновенное выяснение, в каком месте лучше строить новую крепость, обернулось пересмотром всей стратегии антитатарской обороны. Очевидно, Михаил Иванович Спешнев осмелился раскритиковать шаблонные действия правительства, наметившего на 1635 г. возобновление разоренного в Смуту Орла, укрупнение Чернавска (восточнее Ельца) и закладку города на реке Воронеж. По мнению знатока, татарам путь в центр государства закроют не разбросанные по степи крепости и остроги, а сплошные фортификационные линии между естественными преградами — лесами и реками. Иван Борисович слушать подданных умел, и 5 (15) сентября 1635 г. Спешнев в паре с Биркиным возглавил предприятие но созданию «рязанской» сторожевой полосы. 11 (21) октября они заложили крепость Козлов (ныне Мичуринск), за зиму проинспектировали окрестные земли и 3 (13) марта 1636 г. получили санкцию Боярской думы на возведение земляного вала протяженностью в двадцать восемь километров. Козловская засечная черта высотой в три метра выросла за полгода, с 20 (30) апреля по 16 (26) октября 1636 г., имея на западном фланге реку Польный Воронеж, а на восточном — реку Челновая, за которой возникли еще три форпоста — Тамбов, Верхний и Нижний Ломов. Боевое крещение линия приняла 3(13) августа того же года, отразив попытку прорыва татарского отряда западнее реки Челновой{10}.[4]
Любопытный факт. Черкасский разрешил заселять Козловский рубеж крепостными в качестве вольных казаков. Пример заботы о подлом сословии с его стороны не единичный. Боярин сопротивлялся упразднению урочных лет поиска беглых, в феврале 1637 г. под давлением извне подняв планку с пяти до девяти, а в июле 1641 г. до десяти лет, запретил закабаление обедневших дворян, боролся с системой закладчиков, сокращавшей разночинное посадское население и ускорявшей рост холопства, юридически зависимого от светской и церковной аристократии. Умеряя власть «сильных мира сего», брат царя тем не менее не потерял в их доверии, ибо все хорошо понимали, во имя чего приносятся те или иные жертвы: Россия готовилась к третьему раунду битвы за Смоленск. А в нем должен участвовать народ, кровно заинтересованный в победе своего государства, государства, неравнодушного к заботам если не каждого, то уж точно большинства общества. И Россия при князе Черкасском была таким государством. Оттого инициатива Неронова долгое время оставалась невостребованной.
Кульминацией девятилетнего правления стало легендарное «азовское сидение». До сих пор считается, что оно — результат самоуправства донских казаков. Увы, документов, прямо уличающих Москву в организации рискованной акции, нет. Однако логика событий и ряд косвенных данных уверенно свидетельствуют в пользу того, что взятие донцами Азова летом 1637 г. спланировано в Кремле, и спланировано князем Черкасским. Эффективность сооруженного Биркиным и Спешневым Козловского заслона на дальних подступах к Рязани побуждала русских снабдить аналогичной «пломбой» и три тульских бреши, а татар этому любой ценой помешать. Если бы крымская орда повадилась ежегодно весной — летом неоднократными рейдами замедлять или вовсе срывать работы по насыпке земляных валов на Муравской, Изюмской и Кальмиусской сакмах, строительство надежной преграды как минимум влетело бы царской казне в копеечку. А могло и вообще не состояться. Чтобы рабочие артели на трех тульских шляхах трудились быстро и без простоев, внимание легкого на подъем южного соседа надлежало переключить на иной объект.
Азову и выпала миссия ложной цели. Осенью 1636 г. три фактора благоприятно сошлись в одной точке. Донское казачество, формально автономное, на деле материально зависимое от Москвы, уже несколько лет выпрашивало у Михаила Федоровича согласия на захват Азова собственными силами. В октябре 1634 г. отряд донцов даже на краткий срок примкнул к запорожцам, вассалам Польши, тщетно осаждавшим с августа крепость. Царь, однако, неизменно запрещал казакам задирать азовцев, сателлитов крымского хана и стоявшей за ним Турции, настаивал на большей активности против ногайских племен, а инциденты наподобие выше помянутого решительно осуждал.
Второй плюс: эмиграция из-за внутренних раздоров практически всех ногайских улусов в Крым к декабрю 1636 г., что избавило донских казаков от угрозы нападения враждебных кочевников с тыла. Наконец, в апреле 1635 г. в Бахчисарае воцарился новый хан — Инайет-Гирей, как вскоре выяснилось, желавший выйти из-под османской опеки. Знамя мятежа он поднял летом 1636 г., без боя разоружив турецкий гарнизон Кафы, после чего намеревался усмирить ногайскую орду Дивеевых, верную Стамбулу и кочевавшую западнее Перекопа. Таким образом, информация по линии Посольского приказа на исходе 1636 г. склоняла российское руководство к важному выводу: в течение весны 1637 г. Азов будет беззащитен. Казаки смогут им овладеть и, по крайней мере, на две кампании — 1637 и 1638 гг. — нейтрализовать татарский натиск на повышающее оборонную мощь русское приграничье. Официально благославлять Дон на штурм Азова, Москве не следовало, дабы не спровоцировать полномасштабную войну с Турцией. Разве что позволить осаду крепости конфиденциально, после чего, отмежевавшись от вольного казачества дипломатически, исподволь обеспечивать его волонтерами, провизией и оружием{11}.
