Но поход Прокофия был еще более разбойным. Это был удар по жизненно важным интересам Русской земли. И наступила расплата.
Под 6894 годом новгородский летописец отметил: «...тое же зимы приходи князь великий Дмитрий ратью к Новугораду... держа гнев про волжан на Новъгород». Московский летописец поясняет, «что взяли розбоем Кострому и Новъгород Нижний». 6 января 1387 года Дмитрий Донской во главе ополчения почти всей Русской земли встал в пятнадцати верстах от города. Начались переговоры. Туда и обратно ездили новгородские послы, архиепископ Алексий, архимандрит Юрьева монастыря с семью священниками и по житью человеку с каждого из пяти концов. Тем временем шла феодальная .война великого князя-сюзерена с его новгородским вассалом. Горели деревни, уводились в плен люди...
Наконец удалось заключить мир. Пришлось господе раскошелиться. Три тысячи рублей «вземше... новогородци с полатей у святые Софии» и послали великому князю, а еще 5 тысяч обязались собрать с Заволочской земли, «понеже бо и заволочане были на Волзе». Кроме того, Господин Великий Новгород вынужден был дать Дмитрию Ивановичу «черный бор» — согласиться на одноразовое обложение налогом в пользу великого князя. Так закончилось первое крупное «розмирье» новгородского боярства с его московским сюзереном.
Не только «лихость» и элементарная жадность гнали ушкуйников в их разбойные походы по русским рекам. В набегах на Волгу и Каму, в грабежах русских и «бесерменских» торговых караванов, в дерзких нападениях на русские города проявлялась одна из наиболее характерных, специфических черт феодального развития Новгородской земли — его экстенсивный характер. Огромная феодальная республика базировалась на сравнительно слабо развитом сельском хозяйстве. Бояре всегда имели возможность купить хлеб в соседних землях или собрать его в виде «издолья» со своих необъятных вотчин. Не хлебные оброки и зарождающееся барщинное хозяйство интересовали новгородских бояр, а в первую очередь — сокровища и импортные товары. Вот и не сиделось их «молодцам» в огромных, но малоплодородных вотчинах по Луге, Мете и Шело-ни, где среди дремучих лесов и болот шаг за шагом культивировали скудную пашню трудолюбивые, бесправные смерды, кормильцы Новгородской земли. «Кто смерд, а тот потянет в свой погост»,— гласила новгородская пошлина. Смердьи погосты несли все повинности в пользу Великого Новгорода, обеспечивая «молодцам» возможность ходить в дальние экспедиции за данью и грабить приречные русские города.
Бесправность смердьих общин, хищническое промысловое хозяйство в бескрайних северных лесах, ушкуйничество — не случайность, а специфика новгородского варианта развития русского феодализма. Суровые природные условия, малопригодные для сельского хозяйства, огромные, слабо заселенные пространства, поросшие холодными, угрюмыми лесами, относительная безопасность от Орды — все это обеспечивало условия для консервации архаических, раннефеодальных черт, давно изжитых в других русских землях. Господство вечевой городской общины над морем смердьих погостов, промысловый характер хозяйства сохранялись в Великом Новгороде и в XV веке, когда на всей Руси появились черты новой эпохи, эпохи более развитых, более интенсивных феодальных отношений и связей. Могучий северный вассал продолжал жить своей жизнью, по своей «пошлине», постепенно старея и все больше расходясь в интересах и вкусах со своим московским сюзереном, сплачивавшим вокруг себя русские земли.
В главенстве великого князя над Русской землей в Новгороде никто никогда не сомневался. Ей нужен был великий князь, но не слишком сильный, не слишком властный, который, сидя у себя «на Низу», не вмешивался бы в новгородские порядки. Стремясь обеспечить себе такого сюзерена, господа готова была на все. Весной 1353 года на Москве стоял плач — столицу посетила страшная «черная смерть», унесшая за один месяц и митрополита Феогноста, и великого князя Семена Гордого с его сыновьями. Мор был и в Новгороде. Но бояре воспрянули духом. Минуя Москву, они послали своего архиепископа Моисея в Константинополь, к императору Иоанну VI и патриарху с жалобами на только что умершего митрополита. А к «цесарю» в Орду отправился посол Семен Судоков, «прося великого княжения Константину князю Суздальскому»,— ничтожный суздальский князек на Владимирском великокняжеском столе устраивал новгородских бояр куда больше, чем сын Ивана Калиты. Защищенное от непосредственного контакта с «цесарем» авторитетом великокняжеской власти, отгороженное от Орды всей толщей многострадальной Русской земли, боярство не стеснялось плести интриги при «дворе» этого «цесаря».
Чем богаче и сильнее становилось боярство, тем больше стремилось оно к самостоятельности, к ослаблению своих связей с сюзереном. Умер грозный побе-дитель на Куликовом поле, и в первые же годы княжения его наследника новгородцы целовали между собой крест, «что к митрополиту не зватися им, на Москву о судех, а судити было владыце». Это означало фактическую независимость архиепископа Новгорода и Пскова от главы русской церкви в Москве. Произошло очередное «розмирье», и новгородцам пришлось капитулировать. Но через два года вопрос о церковном суде был поднят снова...
Великокняжеская власть, укрепляясь в Москве, наносила ответные удары. В 1397 году за Волок, на Двину, впервые приехали московские бояре. От имени великого князя они призвали двинян отложиться от Великого Новгорода: «А князь великыи от Новагорада хоцят вас боронити, а за вас хощет стояти». Умный и проницательный Василий Дмитриевич нанес удар в самое чувствительное место боярской республики. Удар был рассчитан верно. «И всей двиняне за великыи князь задалеся, а ко князю великому целоваша крест»,— признает новгородский летописец. Неполноправным двинянам не было никакого резона стоять за интересы новгородских бояр. На Двину прибыл великокняжеский наместник, появилась на свет Двинская уставная грамота — интереснейший законодательный памятник, содержащий, в частности, перечень льгот местному двинскому населению.
Но и в Новгороде понимали все значение новой великокняжеской акции: потеря Подвинья означала для боярства конец богатства, власти и могущества. Вот почему весной 1398 года новгородцы «ркоша своему господину отцю архиепископу владыце Ивану: не можем, господине отче, сего насилья терпети от своего князя великого Василья Дмитриевича...» И с благословения владыки «Новгород отпусти свою братью». Посадники и бояре, дети боярские и житьи люди, «купечкыи» дети «и вси их вой» пошли в поход на Двину «поискати святей Софеи пригородов и волостии».
Такие столкновения между сюзереном и вассалом не способствовали укреплению взаимного доверия. Они были характерны и симптоматичны. По мере усиления Москвы назревал коренной вопрос о дальнейших путях развития Русской земли. Великокняжеская Москва и боярский Новгород занимали в этом вопросе противоположные позиции. И когда после смерти Василия Дмитриевича на Руси вспыхнула феодальная война между претендентами на великокняжеский стол — юным Василием Васильевичем и его дядей, Юрием Дмитриевичем Звенигородским, тактическая линия новгородского боярства была однозначной
Когда 20 марта 1434 года Василий был разбит Юрием, он нашел временное пристанище в Великом Новгороде. А когда через несколько месяцев Василий Васильевич укрепился на Московском столе после скоропостижной смерти своего дяди, Новгород приютил и другого беглеца Василия Юрьевича, выступившего теперь претендентом на великое княжение...
На многие годы затянулась кровавая распря между внуками Дмитрия Донского. Как и их современники, потомки английского короля Эдварда III, они в борьбе за престол не стеснялись в средствах. На Руси, как и в Англии, где почти одновременно шла жестокая феодальная война под поэтическим названием — Алой и Белой розы, в ход пускалось все — обман и предательство, переход на сторону вчерашнего врага, клятвопреступление и жесточайшие расправы с близкими родственниками— соперниками, обращения к помощи иностранных государей... Рекой лилась русская кровь, пылали города и села. Шесть раз переходила Москва из рук в руки, дважды побывал Василий Васильевич в плену. В бою под Суздалем, 7 июля 1445 года, израненный, сбитый с коня, он оказался в руках казанских «царевичей» и вынужден был выплатить за себя огромный окуп, собранный, разумеется, с крестьян и горожан Русской земли. Но еще страшнее был второй плен. В феврале 1446 года на богомолье у Троицы в Сергиеве монастыре Василий Васильевич был изменнически захвачен своим двоюродным братом и вчерашним союзником — можайским князем. А Москву тем временем занял Дмитрий Шемяка — главный враг и тоже двоюродный брат Василия. Привезенный в Москву, Василий был ослеплен и потом заточен в Угличе.
