Ознакомительная версия.
Но почему римская легенда соотносит происхождение первого русского князя с Польским Поморьем? В ПВЛ говорится, что варяги жили «за морем», под которым летописец понимает море Балтийское или Варяжское, как его называли у нас в старину. Однако древнерусские памятники ни разу точно не определили, в каком именно месте Балтийского моря жили эти самые варяги, что впоследствии и породило многовековой спор норманистов с антинорманистами. Теоретически можно предположить, что автор «Сказания о князьях владимирских» решил сам определить это место, руководствуясь созвучием названием племен пруссы — русы. Это может объяснять появление в тексте легендарного Пруса, эпонима пруссов. Однако при этом в «Сказании» одновременно говорится о Гданьске и других польских городах, расположенных на Висле, т.е. территории, лежащей к западу от собственно прусских земель. В свое время А.Л. Гольдберг обратил внимание, что перечисленные в «Сказании» города упоминаются в дипломатических сношениях России с Пруссией в 1520 г.: «магистру… доставати тех своих городов, которые король держит за собою его городы пруские неправдою: Гданеск, Торунь, Марборок, Хвойницу». Незадолго до этого, в 1517 г., был подписан договор о совместных действиях Московского государства и Тевтонского ордена против Сигизмунда Ягеллона. Исследователь предположил, что вряд ли случайным совпадением было то, что прародина Рюриковичей в «Сказании» совпадает именно с теми городами, которые были тогда предметом спора между Тевтонским орденом и Польшей, видя в этом совпадении датирующий признак для определения времени создания легенды об Августовом «сроднике» Прусе{13}.
А.А. Зимин, соглашаясь в целом с логикой определения владений Пруса в «Сказании» в связи с интересами русской дипломатии, датировал это событие чуть более ранним периодом, а именно 1493 г., когда планировался брак дочери Ивана III с Конрадом Мазовецким, союзником прусского магистра, и военный союз мазовецкого князя с Иваном III, направленный против Ягеллонов. Союз этот, по мысли А.А. Зимина, должен был привести к установлению протектората России над Прусским орденом. Однако эти предположения вызывают достаточно большие сомнения. Ю.Г. Алексеев, лучший специалист по эпохе Ивана III, однозначно утверждал, что официальная доктрина происхождения русской государственности при этом государе имела историческое, а не баснословное обоснование и ни в каких апелляциях к «Августу-кесарю» создатель русского централизованного государства не нуждался{14}. Кроме того, попытка апеллировать на переговорах с Польшей, Литвой или Прусским орденом к наследству мифического Пруса и на этом основании требовать себе как потомку Рюрика перечисленные в «Сказании» города едва ли могла привести к какому-нибудь положительному результату. Ни Иван Ш, ни его сын Василий III не были настолько наивны, чтобы предположить, что, впервые услышав историю про Пруса, иностранные государи уступят им якобы пожалованные Августом Прусу города. Таким образом, «внешнеполитическая» версия появления перечня городов в «Сказании о князьях владимирских» едва ли может считаться удовлетворительной, и его происхождение продолжает оставаться загадочным.
Сохранившиеся письменные памятники позволяют нам проследить происхождение и других компонентов римской генеалогии, которые зачастую имели весьма интересные истоки. Гораздо раньше, чем было написано отечественное «Сказание», на севере Польши действительно бытовала традиция, связывавшая этот регион и его прежних правителей если не непосредственно с Августом, то по крайней мере с его приемным отцом Юлием Цезарем. Начало свое она вела с эпохи христианизации Поморья. Обобщив описания католических монахов о верованиях жителей польского города Волин, отечественный ученый А. Гильфердинг констатировал: «В Волыне (так у автора. — М.С.) местную святыню составлял знаменитый, необыкновенной величины столб, на котором водружено было копье. Много столетий, верно, простояло оно в Волыне: насквозь проеденное ржавчиной, железо его, по словам Оттонова жития, не могло бы ни на что пригодиться. Волынцы почитали это копье чем-то божественным, говорили, что оно нетленно, что оно их святыня, защита их родины, знамение победы. К сожалению, нам неизвестно его настоящее значение, составляло ли оно какой-нибудь особенный священный памятник или принадлежало одному из богов волынских. Средневековые монахи, вообразив по искаженному названию этого города, Юлин, что он основан был Юлием Цезарем, твердо верили и все единогласно писали, что столб с копьем был памятник, воздвигнутый римскому завоевателю, и что сам Юлий обожался волынцами»{15}. Эту легенду упоминает в XII в. уже Гельмольд, путая, правда, Волин с Волигощем (I, 38). Возникшая по недоразумению легенда имела свое продолжение. Польская «Великая хроника», написанная в XIII–XIV вв., уже содержит легенду о родстве древних польских князей с римским императором: «Во времена этого Лешка (третьего. — М.С.) Юлий Цезарь, стремясь подчинить славянские царства власти римлян, вторгся во владения лехитов. Вышеупомянутый Лешек, в меру своих сил сопротивляясь ему со своими храбрейшими лехитами, трижды с ним сразился, перебив очень много народа из войска Юлия Цезаря. (…) Юлий Цезарь, находясь в пределах Славонии, выдал за этого Лешка свою сестру [Юлию] и дал ему в качестве приданого землю Баварии. Юлия же по воле своего супруга построила две сильнейшие крепости, одну из которых назвала по имени брата “Юлий”, теперь [она] называется “Любуш”, а другую “Юлин” — теперь “Волин”. Когда она от своего мужа Лешка родила сына и сообщила об этом своему брату Юлию Цезарю, находившемуся в то время в Славонии, тот, обрадовавшись рождению племянника, дал ему имя Помпилиуш»{16}. Волин, упомянутый в легенде польского хрониста, указывает на ту основу, из которой и родилась эта выдуманная история.
Для нас эта легенда представляет интерес тем, что Помпилиуш в этой придуманной родословной действительно должен был быть братом, хоть и не родным, римскому императору Августу и эта подробность является разительной аналогией римской генеалогии Рюриковичей. Кроме того, есть еще одна легенда, связывающая север Польши с римлянами. Согласно ей, польский город Торунь, фигурирующий уже в послании Спиридона-Саввы, был основан римлянином Тарандом, который воздвиг в нем храм Венеры Партении (Девы), простоявший там 500 лет{17}. Эта последняя легенда указывает как на существование культа богини, связанного с данным городом, так и на возможные связи места, где впоследствии возникла Торунь, с римским миром.
Следует отметить, что в этом же регионе мы встречаем и еще одну аналогию данному сюжету, правда не столь близкую. Выше уже отмечалось соперничество между Литвой и Москвой в эпоху создания «Сказания о князьях владимирских». В этом контексте весьма показательно, что литовские князья начали претендовать на римское происхождение примерно на полвека раньше, чем московские, — как отмечают специалисты, литовское предание возникает не позже середины XV в. Имя литовского первопредка в разных источниках называется по разному — Жигимонт, Палемон, Публий Либон. Точно так же варьировалась и эпоха, когда он из Рима переселился в Литву вместе со своими спутниками. В различных сочинениях говорилось то об эпохе гражданских войн во времена Мария или Юлия Цезаря, то тирании Нерона, то нашествия Аттилы. В некоторых вариантах легенды Палемон также назывался родственником Нерона{18}. Однако при несомненном сходстве сюжета литовской и русской генеалогий у них было и существенное отличие: если в отечественном «Сказании» Прус ставится Августом править балтийским побережьем, то во всех вариантах литовского предания их родоначальник, даже когда он является родственником Нерона, бежит на берега Немана, спасаясь то ли от гражданских войн, то ли от нашествия гуннов, то ли от репрессий. Таким образом, хоть исследователи совершенно справедливо сопоставляли между собой римские генеалогии литовских и русских князей и в условиях соперничества обеих государств вполне возможным является сочинение легенды о предке Рюрика Прусе во многом для прославления более знатного по сравнению с их соседями происхождения московских государей, однако «Сказание о князьях владимирских» не является простым преувеличенным повторением литовской легенды, а в некоторых своих моментах перекликается с более ранней польской легендой.
Не затрагивая вопрос об источниках легенды о царских регалиях Мономаха, которые были исследованы еще дореволюционными учеными, рассмотрим еще последний сюжет о низком происхождении князя Гедемина, в очередной раз подчеркивающий полемическую антилитовскую направленность отечественной генеалогии. В «Послании» Спиридона-Саввы этот сюжет непосредственно включен в текст сочинения, в «Сказании о князьях владимирских» он опущен, но в первой редакции данного «Сказания» в содержащем его сборнике сразу идет отдельное «Родословие литовских князей», а в сборнике, где помещена вторая редакция «Сказания», непосредственно после нее идет «Повесть, начинающаяся с разделения вселенной Августом», а вслед за ней опять-таки «Родословие литовских князей». Смысл подобной подборки сюжетов очевиден: вывод о превосходстве Рюриковичей, ведущих свое происхождение от родственника римского императора Августа, над литовскими князьями, предок которых был конюшим у русского князя, напрашивается сам собой. Однако у этой темы есть и источниковедческий аспект. В другой своей работе Р.П. Дмитриева отметила, что сама эта легенда о Гедимине восходит к преданию, известному по прусским хроникам XV в.{19}
Ознакомительная версия.
