Это пример доктринёрства, причём обоюдного, либерального и псевдопатриотического. «Либералы»: наш – Александр II и Реформы. «Патриоты»: наш – Александр III и Контр-реформы. Чья в таком случае вся Россия с её Историей – непонятно. И главное, забывается, что при всей внешней разнице их царствований, отец и сын сделали одно Великое Дело.
В любых образах, уподоблениях я готов это пояснять. Например, Историю часто сравнивают с Дорогой, движением по «историческому пути». Хорошо. Тогда представьте Великое историческое препятствие, громадную Историческую Яму, которую пришлось объезжать царям Александрам II и III. Но… чтобы объехать, надо сначала повернуть руль влево (реформы, «Царь-Освободитель»), а затем, чтоб остаться на Дороге – вправо (контрреформы, «Царь-Миротворец»). По-другому не ездят, чтобы только влево-влево или вправо-вправо, нет таких дорог, путей в природе. За исключением… да-да, правильно – «кольцевых», на которых исторический путь – бег по кругу.
Или ещё уподобляют Государство Телу, Организму… Ладно. В теле страны была громадная, смертельно опасная опухоль, один разрезал-удалил (Александр II), другой зашил (Александр III).
И смена министров Лорис-Меликова, Милютина Игнатьевым, Ванновским не более чем откладывание скальпеля и взятие хирургической иглы. Тут показателен пример бессменного военного министра Александра II генерала Дмитрия Алексеевича Милютина, творца первой послекрепостнической, послерекрутской армии. Да, в 1881 году он был сменён Ванновским, но в память его заслуг, в 1898 году, он, будучи много лет отставным, был произведён (уникальный случай!) в генерал-фельдмаршалы, став в итоге последним фельдмаршалом России.
Именно для привлечения внимания к единству действия этих императоров я и ввожу термин «ДвуАлександрие» – 1856–1894 годы, снимая пласты примитивных сопоставлений, группирующих, например, Александра III («правого») с Николаем I (уж точно «суперправому») – против, конечно, Александра II (либерала). Постараюсь показать и почти комичные следствия таких ложных группирований, когда в плену тенденций промахиваются даже с внешним портретированием.
Но все эти образы, сравнения будут бессильны без признания всей величины проблемы («Ямы», или «Опухоли»), ненормальности, неестественности государственной жизни в течение 99 лет, с 1762 по 1861 год. А с этим, с признанием, всегда были большие трудности.
Наша пропаганда в некоторые обманные, ложные периоды часто разрывалась между желанием указывать на Великие Шаги, Преодоления, Решения Великих проблем и… страхом признать, что эти Проблемы были, что они вообще могли быть в напомаженной, выглаженной как на парад Истории. Например, сусловско-горбачёвские газетные мастерские пыталась маскировать подобное противоречие формулами вроде: «Ещё более полное, ещё более всемерное удовлетворение…». Помня из Маркса, что конфликты – двигатели истории, пытались нарисовать конфликт Идеального с чем-то… сверхсуперидеальным.
А уж тяжёлую болезнь того периода, 1762–1861 годы, маскировать ещё проще: Победа над Наполеоном, Золотой век культуры, несомненные достижения…
Но главная болезнь (а богословы, кстати, всегда их увязывают), которую пришлось лечить в период «ДвуАлександрия», отнюдь не в отступлении, отходе от каких-то западных или «общемировых» принципов развития, нет, период 1762–1861 годов – это национальное самопредательство, искажение русскости.
Что то была за болезнь, Препятствие на российском историческом пути? Ответ «Крепостничество» – не совсем полный. До 1762 года, до «Манифеста о вольности дворянской» русское государство держалось на балансе «служилого и тяглового сословий» , на простой смысловой связке: крестьяне принадлежат дворянам, дворяне – государю. Просто великолепна строка из манифеста Петра I 1717 года по случаю рождения сына: «Благословил меня Бог ещё одним рекрутом!» (это о втором сыне, от Екатерины, увы, недолго жившем).
Служба «служилого», простите за тавтологию, сословия в основном заключалась в военной службе, как выражаются французы – «налог крови». Что тяжелее – «пахота» или война? Косвенный ответ: в Судебниках 1497 и 1550 годов несколько статей посвящены воспрепятствованию служилым (помещикам) отдаваться в холопы, чтобы избежать государственной службы.
Для краткости приведу цитату Ричарда Пайпса (с его трудом «Россия при старом режиме» мне пришлось много полемизировать в своей предыдущей книге) – в данном случае Пайпс хорош как сумматор 5–6 ведущих русских историков: «Крестьяне чувствовали связь своего крепостного состояния с обязательной службой дворян» . Разорвала эту связь Екатерина. «Манифест о вольности дворянской» 1762 года она выпустила ещё вместе с Петром Третьим, но весь новый статут дворянина создавался пятнадцать последующих лет, это ещё дюжина актов вплоть до 92 статейной «Жалованной грамоты 1785 года», подписанной ею самолично. С «вольностью дворянской» совпало и закрепощение украинских крестьян. Власть дворян и возможность мобилизации (выжимания из деревни) дополнительных средств выросла существенно. Именно этот период можно считать классическим, «развит ы м крепостничеством». Треть наших «Историй» это трактует как ошибку, треть – как усиление эксплуатации крестьянства правящим классом. Ещё треть просто закрывает на это глаза – им как раз для продолжения исторического повествования и требуется больше всего оборотов «вдруг», «но тут…», «но эти…».
Я бы назвал период 1762–1861 «Большой заём». У крестьянства конечно же. Под этот «Всероссийский заём» Екатериной было:
– выиграно 5 войн – 2 турецких, 1 шведская, 2 польских (Барская конфедерация, восстание Костюшко),
– достигнута одна из важнейших «естественных границ»: Чёрное море,
– воссоединены все 3 ветви русского народа.
Скопилась уже целая библиотека «критик» Екатерины Великой, начиная с «аналитической записки» её сына Павла до Герцена ( «историю Екатерины просто неприлично читать») и многолетней усмешки интеллектуала над «забытыми газетами времён Очаковских и покоренья Крыма». Но только вспомнить результаты её царствования, её войн: русские крестьяне, горожане поселились там, где 900 лет они бывали только в качестве угнанных пленников-рабов! Освоены берега Чёрного моря, южная, «Новая» Россия. И сравнить это с походами армий её несчастных сына и обоих внуков: одалживания европейским монархам по 150 000 «оловянных» солдатиков в русской форме, поиграть, порешать свои проблемы…
Кроме того, дворянство, бывшее тогда, если продолжать финансовые аналогии, «распорядителем кредита», заложило основу новой русской культуры. Была такая краткая формула, Герценом в частности, часто повторяемая: «Русская культура, литература, Золотой век – это два поколения непоротых дворянских спин» … И при том дворянство успевает служить, уже «из чести» (качество офицерского, дипломатического, чиновничьего корпуса в общем-то растёт), и успешнее мобилизовывать (эксплуатировать) крестьянство.
Равно, кстати, и «коллективизация» 160 лет спустя – тоже Большой Всероссийский заём. Источник тот же: русская деревня.
Гораздо реже вспоминают, что в те периоды было ещё одно сословие, если не сказать «ограбленное», то в любом случае сословие, гигантские накопления которого были экспроприированы и использованы. Это – духовенство, Русская православная церковь. Я бы обратил внимание на интересную закономерность: в обоих случаях удар по церкви предшествовал кампаниям «нажима» на крестьянство. В XX веке церковь ограбили примерно за 8–10 лет до Коллективизации. А в XVIII екатерининскому веку «развитого крепостничества» предшествовал период Петра (монахов – в солдаты, попов – на госслужбу, колокола – на пушки, а церковь – кубышка, по счастью достоявшая до «нужного момента»).
Этот дополнительный ресурс (возможность принудительного «займа» у крестьянства и церкви) оставался в руках Екатерины и последующих трёх императоров – Павла, Николая, Александра, но… исчезло понимание его временности, заёмности, необходимости его отдачи и, главное, необходимости направления этого ресурса на решение национальных целей! Обустраивать этими средствами (и кровью) целую Европу, да ещё по совершенно нелепым планам вроде Священного союза было непростительной (и непрощённой! ) исторической ошибкой.
И даже не крестьяне, но сама История предъявила этот вексель к оплате. Да и пени, и жестокие проценты насчитали тоже не сами крестьяне, а словно специально для этого народившийся новый класс: интеллигенция.
