Один из составителей сборника документов "Сталинское Политбюро в 30-е годы" О.В. Хлевнюк, спустя некоторое время, опубликовал книгу "Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы". Однако, как подчеркнул сам автор, "подробное исследование логики решений Сталина, влияния на его деятельность различных факторов - реальных социально-экономических процессов, ведомственных противоречий, позиции советской номенклатуры и т. п." - не входило в задачу его книги. "В ней рассматривался преимущественно один вопрос - о роли Политбюро и отдельных его членов (возможно, "фракций") в принятии политических решений"[26].
На Западе, по сравнению с огромным количеством литературы о Сталине и сталинизме, попытки подлинно научного анализа сталинизма как социально-политической системы, как справедливо отметил С. Коэн, встречаются относительно редко[27]. Похожее замечание о том. что природа коммунистической власти, “как это ни странно, не подвергалась серьезной проблематизации”, можно найти и в статье Ф. Эйдлина[28]. Он же считает, что “существовала тенденция рассматривать власть скорее как нечто самоочевидное, чем требующее объяснения”. Затрагивая эту сторону сталинизма, исследователи, как правило, исходили из концепции тоталитаризма – концепции абсолютной и всеобъемлющей власти и далее констатировали, что в странах, переживших сталинизм, власть приобрела форму “партократий”, или аппаратных режимов, в которых монополия принадлежала правящим группам и аппарату коммунистических партий. Это положение в подавляющем большинстве случаев воспринималось как аксиома, не требующая более подробных объяснений и доказательств. Кроме того, во всех работах, затрагивавших вопрос о системе власти сталинизма, говорилось о ее становлении с конца 1920-х гг., в результате сталинской “революции сверху”.
Тем не менее, рассматривая историографию механизма сталинской власти нельзя не отметить труды А.Г. Авторханова, Р. Пайпса, Р. Такера, М. Фейнсода, Л. Шапиро, Г. Гилла, Дж. Ловенхардта, Н.Е. Розенфельдта[29]. Особого внимания заслуживают выводы о важности учета российских традиций при рассмотрении этого механизма. Р. Такер, говоря о корнях сталинской “революционности сверху” в политической культуре русского царизма, подчеркивает, что “это русское прошлое вполне мог использовать политик ХХ века в качестве модели для легитимизации политического курса, повторявшего по сути основные черты этого исторического прошлого”[30]. Сравнительный анализ истории дореволюционной и советской России позволил Р. Пайпсу заметить черты нелигитимности как коммунистической, так и царской власти[31].
Однако до начала перестройки в СССР западные историки, как известно, не имели возможности работать в советских архивах и тем более изучать секретные документы КПСС. В их распоряжении были только отдельные материалы Смоленского архива, вывезенные немцами из СССР. Тем значительнее воспринимаются страницы, посвященные нелегальному "Кабинету Сталина", в книге А.Г.Авторханова "Технология власти"[32]. Здесь уместно заметить, что многие современные авторы несправедливо относят его труды к разряду публицистики и даже мемуарной литературы, хотя трудно назвать другого автора, который сумел бы раскрыть перед читателем столь же широкую историческую панораму возникновения партократии и в той же мере уловить характерные черты такого типа власти и ее политики. Российским историкам стоит поучиться у Авторханова не только высокой степени последовательности научно-исторического анализа, но и строгости нравственных принципов. Ощутив на себе в полной мере мощь сталинской террористической машины в конце 1930-х гг., он поклялся всю оставшуюся жизнь посвятить борьбе с коммунистической тиранией доступными ему средствами[33]. Все его книги являются свидетельствами этой далеко не безопасной борьбы (за книгу “Сталин у власти”, изданную в 1951 г. на французском языке под псевдонимом Александр Уралов, советское правительство заочно приговорило его к смертной казни).
В последние годы западные историки, специализирующиеся на изучении советской России, работали не только в центральных, но и местных архивах[34]. Отказавшись от тоталитарного подхода к действительности того времени, который давал хотя и примитивные, но согласованные выводы, эти историки оказались внутри российского смыслового контекста, но с европейским менталитетом. Подходя с общими мерками, которые обычно применяются при характеристике бюрократических систем, к изучению сталинской власти, они сделали вывод о ее слабости. Наиболее отчетливо эту позицию выразили западные историки Дж.Арч Гетти и Габор Т. Риттешпорн. По мнению Гетти, “это было слабое, а не сильное государство... сильные, прочные режимы не нуждаются в массовом насилии, чтобы управлять", "советское государство было просто творением общества". Они акцентируют внимание на хаосе и неэффективности системы сталинской власти, преувеличивают самостоятельность номенклатуры в 1930-е гг. и способность местных представителей власти противостоять центральному руководству посредством искажения директив Москвы и интерпретации их в своих собственных интересах. Гетти кажется, что в имеющейся литературе роль Сталина в событиях 1930-х гг. чрезмерно преувеличена, в то время как он, с его точки зрения, “никогда не был всемогущим, а всегда действовал в окружении других групп и интересов”. У Сталина и номенклатурной элиты, по его мнению, не было никаких долгосрочных планов и замыслов – на это просто не было времени. Проблема заключалась в каждодневном выживании и поиске путей преодоления того хаоса и беспорядка, который был "развязан" в результате сталинской революции 1929–1932 гг.[35] Р. Маннинг сделала и вовсе сентиментальное заключение о сталинской власти: "...мы видим правительство в основе своей более человечное, более зависимое от событий, находящихся вне его контроля (как, например, неурожая), и более уязвимое от превратностей общественного мнения, чем кто-либо из нас мог до того себе представить"[36].
Сосредоточившись главным образом на вопросах социальной истории, эти историки долгое время не только игнорировали вопрос о механизме сталинской власти, но и относили его к разряду "hot air", как выразился Габор Т. Риттешпорн на III международном конгрессе в 1985 г., обсуждавшем проблемы изучения Советского Союза и Восточной Европы, в ответ на выступление Н.Е. Розенфельдта об аппарате сталинской власти[37]. Вот почему всякий раз, касаясь вопроса о сталинском государстве в уже цитировавшемся авторском тексте в книге “Дорога к террору. Сталин и самоистребление большевиков, 1932 – 1939”, Гетти пишет о партии, номенклатуре, но не о партийном аппарате как таковом, который действовал по своим собственным законам внутри Коммунистической партии.
В настоящее время из западных историков только Н.Е. Розенфельдт исследует эту проблему применительно к довоенному времени путем сравнительного анализа разнообразных источников, в том числе неопубликованных воспоминаний, неизвестных в России, а в последнее время и рассекреченных советских архивных документов. (В 1998 г. в Дании состоялась международная конференция на тему “Механизмы власти в Советском Союзе”[38]).
Если в своей первой книге "Знание и власть. Роль сталинской секретной канцелярии в советской системе власти" (Knowledge and Power. The Role of Stalin's Secret Chancellery in the Soviet System of Government". Copenhagen, 1978) Розенфельдт основывался главным образом на литературных источниках, то в последующих работах и прежде всего в книге "Сталинские специальные отделы" ("Stalin's Special Departments". Copenhagen, 1989) он проанализировал два чрезвычайно интересных источника. Один из них - неопубликованная рукопись Г.К. Георгиевского (Карцева) "Секретные отделы в правительственных, партийных, хозяйственных и общественных организациях в СССР", найденная в коллекции Б. Николаевского (хранится в Гуверовском институте при Стэнфордском университете), а другой - под названием "Организация и функция Особого сектора ЦК ВКП(б)" (Библиотека Конгресса в Вашингтоне). Авторство второй рукописи точно не установлено. Розенфельдт не согласен с точкой зрения работников Библиотеки, что ее написал известный на Западе В.В. Поздняков - автор заметок об НКВД и о генерале Власове в коллекции Б.И. Николаевского.
Новые источники укрепили основной вывод Розенфельдта о том, что "реальным центром власти Советской системы был Особый сектор центрального Коммунистического аппарата. Этот сектор, скрытый от общественного мнения и редко упоминаемый в источниках, функционировал как важнейший служебный орган Политбюро, Оргбюро и Секретариата. Он ведал делами безопасности и секретной связи. Он был также близко связан и почти отождествлен с личным секретариатом Сталина. Характерным выражением этого симбиоза являлся тот факт, что долгое время сталинский личный секретариат возглавлял А. Поскребышев. одновременно являвшийся главой Особого сектора"[39]. На местах, по мнению Розенфельдта, такую роль выполняли секретные отделы. Он особо выделяет утверждение Георгиевского о такой функции секретных отделов, как работа над мобилизационными планами. Розенфельдт считает это мнение спорным и объясняет его появление политическими целями Георгиевского, которые состояли в сильном желании "убедить потенциального читателя в агрессивных намерениях Советского Союза, возможно, в надежде, что его послание получит эхо в Америке 50-х гг."[40]. Вопрос о том, занимались ли секретные отделы проблемами военной мобилизации в 1930-е гг., а если занимались, то в какой мере, представляет серьезную научную проблему, пока еще не только не решенную, но и не осмысленную до конца. По мнению Георгиевского и во многом самого Розенфельдта, именно секретные отделы представляли собой "действительный Советский Союз", который был скрыт даже от собственных граждан, и что именно они являлись реальным "мотором" не только всех партийных, но и государственных и общественных организаций[41]. Проблемы, поставленные Розенфельдтом, не решены ни в западной, ни в российской историографии, и особо выделяются в этом отношении период 1930-х гг. Показательным примером неизученности вопроса о механизме власти являются характерные замечания О.В. Хлевнюка, имевшего широкий доступ к материалам высших партийных органов в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ). Во-первых, это его замечание о Секретном отделе ЦК: «По новому Уставу ВКП(б), принятому на XVII съезде в начале 1934 г., Секретный отдел ЦК ВКП(б) был преобразован в Особый сектор ЦК. Суть этой реорганизации пока неясна. Но, скорее всего, Особый сектор сохранил функции реорганизованного в конце 1933 г. секретного отдела, т.е. занимался только делопроизводством Политбюро и обслуживал лично Сталина. 10 марта 1934 г. Политбюро назначило заведующим Особым сектором А.Н. Поскребышева"[42]. Во-вторых, это оценка Хлевнюком результатов исследования Розенфельдта как «диких предположений», которые появились из-за отсутствия доступа к реальной информации. По его мнению, в действительности Секретный отдел был ответственен за обслуживание каждодневной работы Центрального Комитета[43].
