Будущий последний начальник штаба Корниловской ударной дивизии Генерального штаба полковник Месснер оставил безукоризненное свидетельство на этот счет: «Офицеру разрешалось владеть поместьем или торговым промышленным предприятием, но управлять им воспрещалось. Общество офицеров не противилось тому, чтобы офицерская жена была преподавательницей гимназии, но традиция воспрещала ей служить, скажем, в конторе какой-либо фабрики».
Корниловцы Ледяного похода
Объясняю популярно. У офицеров, вышедших с генералом Корниловым в Кубанский поход, фабрик, мануфактур и заводов не имелось. Богатых имений и алмазных рудников за ними не числилось. Им бы денег на походную кровать скопить. Все, что у них было, – верность своей стране и офицерская честь. И вот тут возникает совершенно потрясающая коллизия. Рассуждающие про хруст булки, не делая никакой паузы, тут же меняют свою точку зрения на 180 градусов, как только речь заходит о Великой Отечественной войне. Сразу же появляется гордость за верность Родине и офицерскую честь.
А я человек с этой точки зрения недобрый, и потому, откашлявшись, задам очень простой вопрос: а в чем тогда разница между условным штабс-капитаном Ивановым, павшим смертью храбрых за свои убеждения в Кубанском походе, и капитаном Ивановым, геройски погибшим при обороне Москвы в 1941 году? Почему над памятью об одном герое вы считаете возможным для себя глумиться, а память о втором для вас священна?
Не надо только мне рассказывать, что один погиб за Родину в борьбе против внешнего врага, а другой – в братоубийственной смуте. Дело в том, что генералы Алексеев и Корнилов, а следовательно, и вся Добровольческая армия, мира с немцами не заключали. Для них война продолжалась. Просто противников теперь стало больше. Полковник Дроздовский, формировавший тогда свой отряд в Румынии, записал в дневнике: «Немцы – враги, но мы их уважаем, хотя и ненавидим». Это была абсолютно консолидированная позиция русского офицерства, для которых Великая война не закончилась.
Примирение в обществе, о необходимости которого накануне столетия начала Гражданской войны активно говорят, невозможно до тех пор, пока некоторые будут относиться с глубочайшим презрением к собственному прошлому.
И ладно бы оно базировалось на серьезных исторических познаниях. Это еще можно было бы если не принять, то хотя бы понять. Но в нашем случае – напротив, все основывается на вопиющей, ослепляющей безграмотности (которой еще и гордятся).
А не надо иметь фундаментальных познаний, скажет мне иной читатель. Все и так предельно ясно. Хрустели французской булкой и были в бешенстве, что нет у них больше псовой охоты, борзые не стелют, не слышен доезжачих крик. Вот и начали расстреливать и вешать всех подряд по приказу Корнилова. Об этом и любимый вами Деникин писал, и десятки других белогвардейцев вспоминали. Будете спорить?
Я тяжко вздохну. Спорить придется, хотя и очень не хочется. Потому что в этом случае я буду выглядеть не в самом привлекательном свете. Известно ведь, что из двух спорящих всегда один – дурак, а второй – подлец. С другой стороны, ничего не поделаешь, положение обязывает. Я готов побыть подлецом. И даже холодным циником. Чтение архивных документов этому способствует.
Вы никогда не пытались задать себе простой вопрос: а почему расстреливали пленных? У любой жестокости всегда есть объяснение. Довод, что подобными действиями двигала исключительно классовая ненависть буржуазии к пролетариату, отметаем сразу же. Дело в том, что, во‑первых, ненависть была взаимной, и еще очень спорный вопрос, кто кого ненавидел больше: первые корниловцы первых большевиков или наоборот. А во‑вторых, куда было девать пленных? Своей территории и тыловых структур у Добровольческой армии не было, численность минимальная, каждый человек на счету. Как ни ужасно это прозвучит, но выделять ежедневно конвой для охраны пленных Корнилов физически не мог. И еды для них у него не было, и медикаментов. Своим и то не хватало. Наконец, в‑третьих, все постоянно забывают про обстоятельства эпохи. Шла война. А значит, действовали законы военного времени. По ним за измену Родине полагается смертная казнь. Корнилов искренне считал большевиков если не прямыми агентами Германии, то, выражаясь современным языком, активно действующими агентами влияния. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Тем паче, что эти пленные зачастую вели себя тоже соответственно – на допросах упорно вели революционную агитацию. Это не оправдывает жестокость, но должно приниматься во внимание.
А вот теперь главное: знаменитый приказ Корнилова, согласно которому всех пленных расстреливали, существовал только в умах деятелей советского агитпропа. В противном случае его бы давным-давно опубликовали. Сей документ активно искали долгие годы, но даже следа не нашли. Сегодня упоминания о нем равносильны отсылам к рассветной дымке. Другое дело, что сам командующий Добровольческой армией искренне считал, что излишние колебания вредны, особенно в те моменты, когда на карту поставлена судьба России. Именно поэтому еще в январе 1918 года, выступая перед офицерами Корниловского ударного полка, он заявил: «В плен не брать. Чем больше террора, тем больше победы».
Вот и тот самый приказ, скажут мне. И совершат характерную ошибку, потому что с этой точки зрения тогда надо и Ленина оценивать. Владимир Ильич в своих письмах соратникам по партии много чего позволял себе рекомендовать. Но при этом в форме декретов, указов, приказов и иных нормативных актов эти самые рекомендации не выходили. Понимаете разницу? Всем известны эти слова Корнилова, но ни обстоятельств их произнесения, ни контекста, ни отношения к этому остальных вождей Добровольческой армии никто не знает. Еще раз повторяю: жесткость Гражданской войны ни в коем случае не оправдывается. Но нам необходимо понимать это в свете той непростой эпохи, о которой мы только начинаем говорить.
Кстати, о позиции остальных вождей. Какой-то единой стратегии даже по ключевым вопросам у отцов-основателей Белого движения на тот момент не наблюдалось. Обсуждалось два варианта. Первый предполагал уход в район Зимовников. Переждать пару месяцев, изучить обстановку, а после этого начинать серьезную борьбу. Второй вариант был более решительным – идти на Екатеринодар (так в то время назывался Краснодар). Там можно было бы увеличить численность армии. Корнилов выступал за осторожный вариант, Алексеев и Деникин – за решительный.
В Бразилии каждый может тренировать футбольную сборную. В России все поголовно мнят себя крупными знатоками истории. Только этим можно объяснить маниакальное желание жарко спорить спустя без малого сто лет о том, чья позиция была более правильной в тот момент. Даже если гипотетически допустить, что не погибнут последовательно Корнилов, Марков, Дроздовский и Тимановский, что бы поменялось в итоге в судьбе Добровольческой армии? Я лично не убежден, что и в этом случае воинство Святого Георгия не превратилось бы в итоге в «жоржиков», как охарактеризовал символ русской контрреволюции капитан марковского полка Сергей Эфрон. Он был первопоходником и хорошо знал, о чем говорил.
Тысячи могил и десятки тысяч инвалидов войны, рассеянных потом по всему миру. Цепь безукоризненных военных подвигов и бесконечные расстрелы, погромы, сожженные деревни, грабежи. Подвижничество и террор. Условно говоря, Святой Георгий точно так же помог бы дойти до Орла, но потом Белая армия все равно была бы отброшена в Крым. И никакие Корнилов и Марков не смогли бы этому помешать, как не смогли потом обмануть судьбу и их боевые соратники. Они научились героически умирать за идею, но разучились при этом понимать, в чем именно эта идея заключалась. Нельзя бесконечно жить по принципу Портоса «дерусь, потому что дерусь». Особенно когда жизнь эта проходит в огне бесконечных атак без единого выстрела.
Отсутствие внятной идеи губило все. Большевики пообещали землю крестьянам и фабрики рабочим. Белое движение ограничилось лозунгом «Единая и неделимая Россия». Для победы в Гражданской войне этого, мягко говоря, было недостаточно. В каждом городе и в каждой станице, куда заходили добровольцы Корнилова, им неизменно задавали подкупающий новизной вопрос: «А за что вы, добры молодцы, так геройски воюете?» «Ну как, – отвечал бравый двадцатилетний поручик, – за Россию-матушку, что вскормила нас. За единую, великую и неделимую». Но обыватель, задававший вопрос, обычно такой формулировкой почему-то не удовлетворялся. Его интересовала конкретика. Например, земельный вопрос. И тот самый поручик, прошедший вихри яростных атак, терялся и не знал, что сказать. Он, собственно, об этом и не задумывался никогда. И не только он. Все его сослуживцы по полку тоже едва ли смогли бы сказать что-то внятное по этому поводу.
