Ганнибал на время покинул Сагунт, чтобы усмирить два восставших племени, но натиск осаждающих нисколько не ослабел. Напротив, были пробиты таранами новые бреши, и Ганнибал, вернувшись, повел своих на приступ городской цитадели. После ожесточенного боя, который и тем, и другим стоил многих убитых, часть цитадели была взята.
В эту пору двое посредников – один сагунтянин и один испанец – пытались хлопотать о мире, но безуспешно. Сагунтянин Алкон по собственному почину, не открываясь никому из сограждан, ночью пришел во вражеский лагерь, рассчитывая хоть сколько-нибудь тронуть Ганнибала мольбами и слезами. Но, услыхав, на каких чудовищных условиях соглашается даровать сагунтянам мир разъяренный победитель, он из посредника превратился в перебежчика и остался у неприятеля: человек, который решится передать сагунтянам эти условия, немедленно умрет, утверждал он. Но испанец Алорк все же решился. Он был воином Ганнибала, но еще задолго до войны получил от города Сагунта почетное звание друга и гостя.
Не сомневаясь, что побежденные телом побеждены и духом и что Алкон просто не желает возвращаться в осажденный город, Алорк открыто приблизился к вражеским караульным, передал им свое оружие и сказал, что хочет говорить с главою города. Тотчас собралась большая и пестрая толпа, но стража удалила всех посторонних, остались только сенаторы, и Алорк произнес такую речь:
– Если бы ваш земляк Алкон, который приходил к нам просить мира, вернулся в Сатунт с условиями Ганнибала, вы бы меня здесь не видели. Но он остался у врага: либо по собственной вине – если притворился, что боится вашего гнева, либо по вашей – если говорить вам правду и в самом деле опасно. А потому, помня старинную дружбу, которая нас с вами связывает, прихожу я. Вы должны знать, что и теперь есть еще пути к спасению и миру, хотя силы ваши иссякли, а надежда на помощь из Рима рассеялась. Конечно, этот мир не назовешь справедливым, но иного выхода нет. Победителю принадлежит всё, и что бы он ни оставил побежденным, надо считать подарком и благодарить за щедрость, а что бы ни отнял – смириться и не думать о потерях.
Победитель отнимает у вас город, который и так уже почти весь в его руках, но оставляет вам ваши поля и сам назначит место, где вы построите новый город. Все золото и серебро, какое есть в частных домах и в казне, вы должны отдать, но жизнь и свободу вы сохраните – и вы сами, и ваши жены, и дети, – если согласитесь покинуть Сагунт без оружия и без поклажи. Вот требования Ганнибала, и, хотя они тяжелы и жестоки, сама Судьба ваша советует их принять. И я тоже советую вам: примите их, подчинитесь – это все-таки лучше, чем подставить грудь под вражеский меч и обречь на рабскую долю своих жен и детей.
Пока Алорк говорил, толпа, окружавшая сенат, мало-помалу проникла в самое здание, и простой люд смешался с сенаторами. А городские власти, не дав испанцу никакого ответа, внезапно и поспешно выбегают наружу, сносят на площадь золото и серебро из казны и из собственных домов и все мечут в костер; иные и сами бросаются в тот же огонь. Весь город объят страхом и смятением, и тут со стороны цитадели доносится шум нового приступа: башня, по которой долго били тараны, наконец обрушилась, и в пролом врывается отряд пунийцев. Осмотревшись, они дали знать полководцу, что ни караулов, ни стражи нигде – ни на стенах, ни на ближних к стенам улицах – не видно, и Ганнибал решил не упускать счастливого для себя случая. Он двинул вперед все войско, и в один миг город был захвачен.
Воины получили распоряжение никому из взрослых пощады не давать. Исход дела показал, что этот жестокий приказ был необходим: граждане либо запирались в домах, поджигали их и сгорали заживо вместе с женами и детьми, либо с оружием бросались на врага и бились до последнего дыхания. Добыча взята была громадная, хотя много имущества сагунтяне нарочно испортили и погубили сами, да и пленных удалось захватить не так уже много – разъяренные солдаты резали всех подряд, и взрослых, и детей.
Осада Сагунта длилась восемь месяцев.
Первый год войны – от основания Рима 536 (218 до н. э.)
Весть о падении Сагунта достигла Рима почти в одно время с возвращением посольства из Карфагена. Великая скорбь охватила сенаторов, но вместе со скорбью – и стыд за собственную нерасторопность, и гнев против карфагенян, и страх перед будущим (словно враг уже стоял у ворот). Оказавшись во власти стольких чувств сразу, они не способны были здраво рассуждать, и каждый думал лишь о том, что никогда еще не сталкивались римляне с таким неутомимым и таким воинственным противником и никогда еще сам Рим не был подготовлен к такой войне хуже, чем теперь. В мелких стычках с ничтожными племенами на границах римские солдаты скорее отучались владеть оружием, чем закалялись телом и духом. А пунийцы двадцать три года несут неслыханно трудную и суровую службу в Испании и за все эти годы не знали ни единого поражения. Они привыкли к своему вождю и верят ему. Разгромив богатейший город, еще не остынув после грабежа, они уже переходят Ибер; они подняли с насиженного места и ведут за собою множество испанских народов; они призовут к оружию всегда готовых к бунту галлов – и нам придется воевать с целым миром в самой Италии, а может быть, и перед стенами Рима.
Так в мучительной тревоге размышляли римские сенаторы.
Сенат еще до того определил, в каких краях будут вести боевые действия римские войска, – на латинском языке такие области военных действий звались провинциями. Теперь сенат приказал консулам разделить провинции меж собою по жребию. Консулы Публий Корнелий Сципион и Тиберий Семпрбний бросили жребий, и Корнелию досталась Испания, а Семпронию – Африка вместе с Сицилией. Сенат разрешил консулам набрать шесть легионов, а численность союзного ополчения[4] велел установить самим; судов приказано было снарядить как можно больше. Шесть легионов – это двадцать пять тысяч пехотинцев и тысяча восемьсот всадников; союзников становится под знамена сорок тысяч пехоты и четыре с половиною конницы; судов выходит в море двести сорок.
Затем созывается Народное собрание, и на вопрос консулов, угодно ли римскому народу объявить войну карфагенянам, народ отвечает: «Угодно!» По всем храмам города жрецы служат молебствие перед алтарями, чтобы боги даровали счастливый исход будущей войне.
С двумя легионами и шестнадцатью тысячами союзной пехоты Семпроний отплыл в Сицилию, чтобы затем переправиться в Африку, – если второй консул сможет отразить нападение пунийцев на Италию собственными силами. Корнелий получил тоже два легиона и немногим меньше союзной пехоты, чем Семпроний. Оставшиеся два легиона и десять тысяч союзников были отданы под начало претору Луцию Манлию и посланы в Римскую Галлию[5] с тою же целью – преградить путь карфагенянам.
Второе посольство в Карфаген.
Когда эти приготовления были завершены, сенат, желая объявить войну по всей справедливости и по всем правилам, отправляет в Африку еще одно посольство. Римские послы были приняты карфагенским сенатом, и глава посольства Квинт Фабий спросил:
– Как осадил Ганнибал Сагунт – с вашего ли согласия и одобрения, господа сенаторы, или по собственному почину?
Тут же кто-то из карфагенян отвечал:
– И первое ваше посольство, римляне, когда вы прямо требовали выдать Ганнибала, было грубой опрометчивостью, и нынешнее не назовешь менее грубым и необдуманным, пусть даже ваши слова звучат теперь мягче и сдержаннее. Да, потому что теперь уже не о Ганнибале «дет речь, а о нас самих: мы должны признать свою вину и дать вам немедленное удовлетворение. Но суть дела, по-моему, совсем не в том, как началась осада Сагунта – с нашего ли ведома или нет, – важно другое: были при этом оскорблены право и справедливость или не были. Во всем, что касается проступков нашего гражданина, мы намерены разобраться сами, с вами же готовы обсудить только одно – нарушен ли наш с вами договор.
Вспомните же, что в договоре и Риму, и Карфагену оставлено право защищать своих союзников, но о сагунтянах там нет ни слова, потому что в ту пору они еще не были вашими союзниками. Да, возразите вы мне, но это старый договор, после него был заключен новый – с Гасдрубалом. Но ведь и вы тоже считаете себя связанными лишь такими договорами, которые составлены по воле сената и народа, а между тем Гасдрубал даже не известил нас о своих переговорах с римлянами. Так что оставьте-ка в покое Сагунт и реку Ибер и выскажите наконец то, что уже давно у вас на душе.
Тогда Квинт Фабий сложил край своей тоги вдвое и резко объявил:
– Глядите, здесь лежат война или мир, которые мы вам привезли. Выбирайте!
Не менее резок был и ответ.
– Что хочешь, то и давай! – отозвались сенаторы.
