Некоторое представление о продолжительности жизни в эпоху Токугава можно получить, ознакомившись с фамильными хрониками императоров и сёгунов. Большинство правителей доживало примерно до 50 лет. Годы жизни сёгунов хорошо известны, и простой подсчет показывает, что средняя продолжительность жизни пятнадцати сёгунов Токугава (1603–1867) равна 49,6 года. Для сравнения: у пятнадцати сёгунов Асикага (правили с 1338 по 1588 год) она составляет 42 года. Двое сёгунов Токугава, первый и пятнадцатый, прожили больше 70 лет, четверо — 60–70, четверо — 50–60, двое — 40–50. Двое умерло в молодости, и один (седьмой сёгун Иэцугу) — еще в детстве.
Что касается остального японского населения, то в конце XVII века семеро из ста человек жили дольше 60 лет. По тем временам это были глубокие старики. А через столетие, при нулевом приросте населения те, кому за шестьдесят, составляли уже около 12 % населения [Кито, 2010]. Это говорит о том, что в эпоху Токугава общая продолжительность жизни хотя и медленно, но все же росла. По некоторым данным, с конца XVI до конца XVII века в семьях высокоранговых самураев хатамото[3] она увеличилась с 42 до 51 года [Ямамура, 1976].
При этом детская смертность оставалась стабильно высокой во всех сословиях и, судя по всему, не очень зависела от уровня жизни семьи. Например, одиннадцатый сёгун Токугава Иэнари (1773–1841) помимо законной жены имел около 40 официальных наложниц и в общей сложности 55 детей. Пятнадцать умерли на первом году жизни, шестеро — на втором, еще шестеро не дожили до совершеннолетия. Таким образом, выживаемость детей в аристократических семьях была не выше, чем в крестьянских.
Высокая детская смертность обусловила появление множества ритуалов, знаменующих этапы взросления ребенка. Первый — купание через три дня после рождения (убую). Второй — показ ребенка посторонним на седьмой день (сития). Третий ритуал — первое посещение синтоистского храма миямаири через 30 дней после рождения, четвертый — отъем ребенка от материнской груди через 100 дней (куидзомэ), и так далее. Затем отмечали достижение возраста одного года, трех, пяти и, наконец, заветных семи лет. В промежутках также отмечалось первое участие ребенка в праздничных мероприятиях годового цикла (хацудзэкку). В общем, японцы проявляли здесь ту же внимательность к маленьким рубежам и достижениям, что и сегодня.
Умиляющие сегодня иностранцев возрастные детские праздники сити-го-сан (семь-пять-три), отмечаемые повсеместно, — наследие той эпохи. Прохождение каждого барьера на пути к совершеннолетию обязательно сопровождалось внесением какого-то небольшого, но видимого изменения в облик ребенка: смена детского пояса на взрослый (обитоки), смена прически (камиоки) и так далее. Давнее и универсальное японское правило: форма должна соответствовать содержанию, а внешний вид человека — его возрасту, внутреннему настрою и роду деятельности в данный момент.
Японцы знали, что при достижении 5-летнего возраста шансы ребенка достичь совершеннолетия резко увеличиваются. Окончательно в мир людей его принимали в семь лет, о чем говорит сохранившееся с тех времен устойчивое выражение “До семи лет — среди богов” (напасай мадэ ва ками но ути). Возрастные ритуалы на этом, конечно, не заканчивались, поскольку умереть можно в любом возрасте. Совершеннолетия мальчики и девочки достигали в 13–15 лет (в разных сословиях по-разному). Ритуал и название мероприятия, соответственно, различались: фундоси иваи (для мальчиков простых сословий), гэмпуку (для мальчиков воинского сословия), юмодзи иваи (для девочек).
Первое посещение храма (миямаири). Источник: НА
К смерти японцы относятся и сегодня довольно просто, а в те времена и подавно относились как к обыденности. Отчасти этому способствовало буддийское учение о карме и переселении душ. Если человек родился, то это жившая когда-то душа пришла в этот мир в новом обличье. А если умер, то тоже не навсегда — при следующем рождении душа снова явится в мир людей, куда ей еще деваться? Поэтому детскую смерть переживали легко. Хоронить ребенка младше семи лет вообще не полагалось — не человек еще. Тело просто уносили подальше от живых и оставляли в укромном месте.
У взрослых также были свои рубежи и опасности. С незапамятных времен японцы верили в существование “несчастливых лет” (якудоси), когда человек подвергался наибольшей опасности тяжело заболеть или умереть. В эпоху Токугава опасными для мужчин рубежами считались 25, 42 и 61 год, а для женщин — 19, 33 и 37 лет. Каждый предшествующий и последующий якудоси год также требовал повышенного внимания и осторожности. С учетом кадзоэдоси[4] от названных чисел нужно отнимать единицу, чтобы получить европейский возраст.
Пятое мая — праздник мальчиков. Источник: НА
Представления о “несчастливых годах” пришли в Японию вместе с китайским учением о инь и ян и вряд ли имеют научное объяснение. Во всяком случае сегодня они считаются в Японии предрассудками, хотя и могли основываться на каких-либо наблюдениях. Например, общеизвестно, что выход на пенсию является для человека, привыкшего к ежедневной работе, стрессом: это кардинально меняет его жизненный уклад, самооценку, самоощущение. Именно в 60 лет мужчины эпохи Токугава передавали дела старшим сыновьям и уходили на покой. В этом смысле критичность 61-летного возраста не кажется совсем уж надуманной. Что касается женщин, то многие рожали первого ребенка в 19 лет — очевидно, что роды также были существенным риском. А в 33 года женщина выходила из детородного возраста и ее роль в семье и обществе резко менялась.
В силу географических условий Японского архипелага земля и небо с незапамятных времен подвергали его обитателей суровым испытаниям, и годы правления сёгунов Токугава в этом смысле не были исключением. Природные катаклизмы часто заканчивались недородом и голодом. С 1603 по 1867 год страна пережила четыре массовых голода, которые унесли 1,5 миллиона жизней.
В июне 1640 года[5] после длительной “артподготовки” взорвался вулкан Комагатакэ в юго-западной части острова Хоккайдо, выбросив 2,9 км3 пепла и пыли. Гигантский выброс накрыл огромную площадь, в том числе весь северо-восток острова Хонсю. До этого извержения вулкан Комагатакэ имел такую же красивую, геометрически правильную форму, как и воспетая в стихах Фудзияма, и высоту 1700 метров. После взрыва купол высотой около 600 метров превратился в пыль и развеялся по ветру. От вулкана осталось лишь неровно зазубренное основание высотой чуть более километра. Извержение 1640 года стало самым мощным за последнюю тысячу лет жизни этого вулкана. Оно сильно повлияло на климат региона, и в следующем году северо-восток Японии охватила аномальная засуха, вслед за которой прошли холодные ливни, смывшие остатки урожая. Большая часть посадок погибла, и в следующие два года люди умирали от голода и болезней. Точное число жертв Великого голода годов Канъэй (Канъэй дайкикин) неизвестно.
После этого стихия не беспокоила жителей архипелага почти сто лет. В 1732 году очередная засуха в юго-западной части страны вызвала нашествие саранчи, уничтожившей около 70 % урожая. Сильнее всего пострадала провинция Мацуяма (современная префектура Аити), потерявшая из-за последовавшего голода десятую часть своего населения. Согласно сохранившимся записям, от голода тогда не умер ни один самурай — только крестьяне. Когда осенью 1732 года они пришли к замку удельного князя просить о помощи, их прогнали. Местный феодал ничем не мог помочь своим крестьянам и обратился к правительству. Из столицы было выслано продовольствие, однако помощь пришла только весной следующего года, и дождались ее не все — к тому времени умерло около 12 тысяч человек.
Спустя полвека природа нанесла еще более тяжелый удар — и снова по северо-востоку острова Хонсю. В конце 1770-х годов здесь было отмечено нарастающее ухудшение погодных условий и падение урожаев. В феврале 1783 года произошло мощное извержение вулкана Иваки (префектура Аомори), а в июле — вулкана Асама (префектура Нагано). Весь обширный северо-восточный регион, бедный и удаленный от центра, был снова засыпан вулканическим пеплом. Вызванное этим резкое похолодание погубило урожай, и в следующем году начался массовый голод. Опасаясь наказания, удельные князья в донесениях правительству занижали масштабы бедствия и число умерших от голода, поэтому относительно цифр мнения историков расходятся. Считается, что за три года в регионе от голода умерло от 300 до 500 тысяч человек, а в наиболее пострадавшем княжестве Хиросаки (западная часть современной префектуры Аомори) население сократилось наполовину: здесь умер каждый третий (от 80 до 130 тысяч человек), а каждый пятый бежал в другие провинции [Явата, 2009]. Сначала люди съели всех кошек и собак, затем настала очередь покойников. Последствия оказались столь тяжелыми не только из-за природного бедствия, но и из-за долгов княжества перед осакскими купцами. На следующий после неурожая год за долги им пришлось отдать даже посевной рис, что закончилось вполне предсказуемой катастрофой. В Эдо начались погромы рисовых лавок и беспорядки. Власти не знали, что предпринять, и на какое-то время жизнь города была парализована. Великий голод годов Тэммэй (1783–1787) стал самым тяжелым за всю эпоху Токугава. Длительное недоедание и эпидемии за несколько лет сократили население страны более чем на 900 тысяч человек.
