Корр. В чем же конкретно эти, как вы называете, „заскоки“ проявлялись?
– Он, к примеру, гонял по Токио на мотоцикле. Да там в 30-х движение было такое, как у нас сегодня в Москве. Можете себе представить, чтобы серьезнейший резидент с мощнейшей сетью – и на мотоцикле! Происходит авария, Зорге – без сознания, с ним – секретные материалы. Да он тогда чуть не попал в полицию с этими документами! Мы, естественно, мотоцикл строжайше запретили. Или передает в Москву по радио вот такие длиннющие телеграммы. Они скорее характера журналистского, а не разведывательного. Конечно, интереснейшие – в газету, лучше даже по размеру в журнал для публикации. Но мы же имели здесь все японские газеты, здесь у нас японисты сидели, их анализировали и все прекрасно понимали. Опасно было столько передавать: Зорге же знал, что в Токио есть радары, которые стараются уловить все переговоры. К счастью, здесь пронесло…»
Еще в Китае Рихард полюбил гонять на мотоцикле, причем с недозволенной скоростью и далеко не всегда в трезвом виде, и авария, о которой говорит Гудзь, была для него не первой. Но прежние были не слишком серьезными, а на этот раз разбился он сильно. Отправляясь на встречу с Одзаки, Рихард наехал на камень у обочины – имея при себе секретные документы. Попав в больницу, он первым делом вызвал Макса Клаузена – тут уже было не до конспирации – передал ему бумаги и лишь затем позволил себе потерять сознание.
«У меня был очень болезненный несчастный случай, – писал он Кате в Москву, – несколько месяцев я лежал в больнице. Правда, теперь уже все в порядке и снова работаю по-прежнему. Во всяком случае, красивее я не стал. Прибавилось несколько шрамов и значительно уменьшилось количество зубов. На смену придут вставные зубы. Все это результат падения с мотоцикла. Так что, когда я вернусь домой, то большой красоты ты не получишь. Я сейчас скорее похож на ободранного рыцаря-разбойника… Хорошо, что я вновь могу над этим шутить, несколько месяцев тому назад я не мог этого: я должен был жутко много перенести. И при всем этом работать…»
Работа группы в самом разгаре
Итак, можно было сказать, что разведгруппа состоялась. Зорге и другие «белые» ее члены группы добывали информацию из дипломатических и журналистских кругов, Зорге, персонально, очень хорошо «выдаивал» немецкое посольство.
Отношения с Оттом развивались наилучшим образом. Вскоре немецкий атташе уже обсуждал со своим другом и советчиком рапорты, которые отправлял в Берлин, а иной раз Рихард даже помогал Отту шифровать донесения, получив тем самым доступ к коду посольства. Естественно, информация для этих рапортов подбиралась, и советы давались в определенном ключе, так что Зорге был не только разведчиком, поставлявшим информацию, но еще и «агентом влияния».[13] Отт, в свою очередь, знакомит своего помощника с директивами и указаниями, которые получает, ну и, само собой, с документами, поступающими в посольство.
Летом 1936 года, уезжая в отпуск в Германию, Отт предложил Зорге включить его в штат посольства в качестве вольнонаемного сотрудника, своего помощника «по линии промышленно-экономического изучения страны». Казалось бы, чего еще хотеть? Однако Рихард отказался. Штатная работа в посольстве требовала согласования в Берлине, там начнутся проверки, и кто знает, что еще выплывет из архивов полиции и секретных служб? Лучше уж быть просто «другом господина полковника» – впрочем, уже не полковника, а генерал-майора. Из Берлина Отт привез новые погоны – военные атташе получали это звание лишь в исключительных случаях, и не последнюю роль в этом повышении сыграли подробные и толковые рапорты, которые военный атташе посылал из Токио. А свободолюбивый журналист, превыше всего ценящий свою независимость, так и остался в числе его лучших друзей.
В начале апреля 1938 года – новое повышение. Генерал-майор Отт становится чрезвычайным и полномочным послом Германии. Не зная, что и думать по этому поводу, настолько все это было неожиданно и непредсказуемо, он предположил: «Мое назначение было задумано как прецедент, позволяющий сделать то же самое с Осимой». И действительно, генерал-майор Хироси Осима, старый друг Эйгена Отта, в середине 1938 года также был назначен послом.
Вместе со статусом Отта повышался и статус Рихарда Зорге. Бывший начальник отдела министерства Хельмут Вольтат писал: «Посол относился к Зорге как к пресс-атташе посольства. Он регулярно обменивался с господином Зорге самой секретной информацией… Как посол, он с самого начала войны доверил господину Зорге ведение военного дневника посольства». Дошло до того, что посольство оплачивало некоторые поездки Рихарда по Японии и даже на континент.
А вскоре Зорге дошел до такой… иначе как наглостью это не назвать. Естественно, получая для работы на дому документы, он их фотографировал. Но теперь он стал переснимать бумаги прямо в здании посольства. Время от времени он проделывал это уже в 1935 году.
В октябре 1936 года Борович, курировавший работу группы из Шанхая, сообщает в Центр: «Отт, получив какие-либо интересные материалы или собираясь писать, приглашает „Рамзая“ и знакомит его с материалами. Менее важные передает „Рамзаю“ на дом для ознакомления, более важные, секретные – „Рамзай“ читает у него в кабинете. Бывает, что Отт, дав материал, уходит из кабинета по делам или с очередным докладом к послу. „Рамзай“ выявил расписание этих докладов (продолжающихся 20–40 минут) и, пользуясь этим, приходит к Отту минут за 15 до доклада – с тем, чтобы задержаться с материалами на время его отсутствия. За это время он имеет возможность сфотографировать материалы».
Но в массовом порядке Зорге начал переснимать документы в 1936–1938 годах. Иной раз он присылал с одной почтой по несколько сот кадров. Это было все, что угодно: экономические и политические обзоры, доклады германских консульств и посольства в Китае, доклады Отта и Дирксена в Берлин и пр…
«Хорошая жизнь» продолжалась до 1939 года. Но постепенно штаты посольства разрослись, в том же доме теперь присутствовало гораздо больше народу, ужесточился и контроль за получением и использованием документов. В июне 1939 года Зорге пишет в Центр:
«При современных условиях переполненности помещений посольства и усиленной охраны возможность взять что-либо с собой из помещений аппарата посольства или ВАТа почти совершенно исключается. В теперешней обстановке даже лучший мой друг не решился бы выдать из аппарата посольства даже простого клочка бумаги. Есть опасение, что вся новая техника, которую я здесь развернул, а именно: обработка материала на месте – стоит под угрозой в связи с чрезвычайным недостатком места». Впрочем, он по-прежнему может знакомиться с документами – лишь фотографировать их не удается. Но у него хорошая память…
Однако он не знает о переменах, происшедших в Центре после чисток. Там почти не осталось опытных сотрудников. Не слыша или не желая слышать объяснений Рихарда, его упрекают, что он почти перестал присылать фотокопии документов. В феврале 1941 года он получает по этому поводу упрек Центра: «Дорогой Рамзай. Внимательно изучив Ваши материалы за 1940 год, считаю, что они не отвечают поставленным Вам задачам. Большая часть Ваших материалов несекретны и несвоевременны. Наиболее ценные сведения достаете лично Вы, а Ваши источники ценных материалов не дают». И в марте 1941 года он повторяет: «В течение последних 3-х лет учреждения германского посольства настолько расширились и появилось такое большое количество новых людей, что буквально не найти ни одного свободного местечка. При этих условиях почти совершенно исключена какая бы то ни было возможность фотографирования того материала, который еще сейчас мне удается получать для прочтения. За все эти годы мне удавалось, несмотря на существенную смену аппарата, сохранить свое положение человека, пользующегося доверием. Сейчас мне также удается читать почти столько же материалов, сколько и прежде, а может быть и больше. Но, к сожалению, в большинстве случаев я не могу их фотографировать, как я это делал прежде. Вы должны понять, что материалы и документы, которые мне разрешают читать, я не могу при существующих условиях ни в коем случае выносить за пределы учреждения. Только в самых редких случаях удается что-либо подобное. Этому мешает строгая секретность и предосторожность против местных шпионов, царящие в названных учреждениях».
Преуспевал Рихард и как журналист. Публикуемые в Европе материалы снискали ему достаточно широкую известность, причем не только как корреспонденту, но и как ученому – все-таки он был доктором социологии, не стоит об этом забывать. В 1936 году Алекс сообщает в Центр: «В колонии „Рамзай“ завоевывает все больший авторитет как крупный отечественный журналист. Он теперь является представителем не только одной маленькой газеты, с которой он начал, но, как Вам может быть известно, корреспондентом одной из крупнейших тамошних газет и ведущего толстого экономического журнала». Сам Зорге в донесении от 14 мая 1937 года пишет, что он стал известным журналистом и заместителем руководителя Германского информационного бюро в Токио.
