Пленки по-прежнему были со мной. Пришлось идти с ними на проверку. Вскоре в салоне собралось около двухсот пассажиров, и все двери его закрыли. Я чувствовала себя как мышь, угодившая в мышеловку. Удары сердца гулко отдавались в висках. Но именно сейчас важно было сохранить хладнокровие. Одна из дверей открылась, за ней виднелся проход, ведущий к леерному ограждению. Перед ней, образовав живой коридор, встали двенадцать полицейских – шесть мужчин и шесть женщин. Еще никогда мне не приходилось видеть такого унизительного досмотра. Мужчины-полицейские проверяли мужчин, женщины – женщин. Со скрупулезной тщательностью досматривалось все: от дамских сумочек и жилетных карманов до обуви, которую полицейские заставляли снимать. Японские полицейские ощупывали каждый шов на костюмах и юбках, простукивали подметки обуви и прикладывали подметки к уху, сгибая их – не раздастся ли подозрительное потрескивание. Женщины в полицейской форме ощупывали груди, бока и бедра пассажирок. Протесты какой-то увешанной драгоценностями англичанки были грубо оборваны ссылкой на законы военного времени.
Контроль, естественно, тянулся очень долго. Мне казалось, что меня поджаривают на медленном огне. Оставался единственный выход: в тот момент, когда настанет моя очередь, с разбегу прорваться сквозь заслон полицейских и броситься через леера в море! Попади я в лапы полиции – пыток не миновать; потом либо обезглавят самурайским мечом, либо повесят. Нежели труды Бранко, усилия всей нашей группы пропадут даром? Не теряя из виду дверь, я изо всех сил прижалась спиной к стене, чтобы как следует оттолкнуться… Моя очередь неотвратимо приближалась, но я не имела права ничем выдать волнения. Думаю, что тот, кому не доводилось пережить подобное, не может прочувствовать все это до конца!
Наконец, в салоне осталось только четверо пассажиров. И вдруг произошло невероятное: японцы внезапно прекратили досмотр. Вероятно, они не рассчитали время, так как пароход уже причаливал. Я чувствовала себя словно родившейся заново, со всей быстротой, на которую были способны подкашивающиеся ноги, побежала за моим багажом, на всякий случай взяла за руку ребенка, принадлежавшего англичанке с увесистыми чемоданами в руках, и как можно быстрее и незаметнее покинула японское судно, а затем и порт. Материалы я передала связному только на следующий день, поколесив предварительно в нескольких такси по городу, чтобы оторваться от возможного преследования и убедившись, что за связным тоже нет „хвоста“.
Вновь и вновь я спрашивала себя: неужели мне только повезло? Или „помог“ мой германский паспорт? А может, за мной уже следили? А что, если японская полиция рассчитывала с моей помощью напасть на след наших связных в Шанхае?.. Но времени на размышления не оставалось, так как вскоре предстояло отправиться назад в Токио и опять везти с собой немало сведений, письменные материалы из Центра, а также пачки денег, необходимых для финансирования нашей деятельности: последние, правда, были вне подозрений…»
В качестве курьера ездил и сам Зорге – он был курьером германского посольства, возил в Маньчжурию и Гонконг документы, а заодно прихватывал и свой груз. Но в конце 1939 года держать связь через Китай стало и опасно, и затруднительно. Там шла война, береговая полиция усилила слежку, на судах тоже все время проводились дотошнейшие проверки. Тогда он сообщил в Москву, что встречи надо проводить в Токио. Через некоторое время ему ответили: «Два билета с более высокими номерами для Фрица.[12] Один с меньшим номером для связного». Еще через какое-то время Макс нашел в почтовом ящике два билета в японский императорский театр – там они и обменялись пакетами с человеком из Москвы. Клаузен передал фотопленки и получил взамен пакет с деньгами. Связным был советский консул в Токио. На третью встречу пришел второй секретарь посольства В. С. Зайцев, который и стал постоянным связником группы. С Клаузеном он встречался в офисе компании, с Рихардом – с ресторанах.
Особо срочные и ценные сообщения отправлялись по радио. Поэтому в группе должны были быть шифровальщик и радист. Иногда резидент сам шифровал радиограммы (Зорге до приезда Макса тоже этим занимался), иногда это делал радист, а иной раз в группе был специальный шифровальщик. Что такое шифровка? В свое время американский генерал Уиллоуби, руководитель секретной службы при штабе генерала Макартура, по поручению министра обороны Форрестолла подготовил доклад о работе резидентуры «Рамзай» – естественно, не всей работы, а того, что было известно. И он приводит, например, описание того, как группа согласовывала время выхода на связь. Для этого разведчики пользовались словами из немецкой пословицы: «Morgenstunde hat Gold im Munde». Их записывали против дней недели в три столбика. Сочетание букв обозначало день недели. Так, сочетание NHI обозначало субботу. Допустим, передавали код: NHI30. Тогда надо было взять дату ближайшей пятницы – допустим, это было 12-е число, отнять ее от переданного числа и получить время передачи. В нашем случае 18 часов. Как же тогда выглядел процесс шифрования донесений?
Макс Клаузен рассказывал о нем Юлиусу Мадеру: «Я хотел бы подробнее объяснить нашу систему кодирования на примере одного из последних сообщений, переданных мне Рихардом. Текст этой столь важной радиограммы гласил: „Советский Дальний Восток может не опасаться нападения Японии“. Его необходимо было так закодировать, чтобы его не мог расшифровать никто из посторонних. Поэтому я воспользовался системой, надежно служившей нам на протяжении нескольких лет. Вначале необходимо было заменить буквы цифрами. Мы пользовались английским алфавитом. Наиболее часто употреблявшиеся буквы заменялись однозначными цифрами, прочим буквам соответствовали двузначные цифры от 80 до 99. Это однократное кодирование не представлялось нам достаточно надежным: служба радиоперехвата противника такой текст все же могла расшифровать.
Для вторичного кодирования мы пользовались „Статистическим ежегодником германского рейха“. Тогда, в 1941 году, я воспользовался выпуском 1935 года. Статистический ежегодник состоял из сотен таблиц, содержавших великое множество цифр. В первой его части были помещены статистические данные о Германии, отпечатанные на белой бумаге. Эту часть я использовал в качестве основы для кодирования. Во второй части справочника, на листах зеленой бумаги, приводились международные статистические обзоры: ею пользовался Центр для шифровки радиограмм, предназначавшихся для нашей разведгруппы. Совершенно „аполитичный“ статистический ежегодник мы выбрали не только потому, что с его помощью можно было составить сотни тысяч цифровых комбинаций, но и еще по той причине, что наличие такого издания у журналиста Зорге и у меня, слывшего солидным предпринимателем, не вызывало абсолютно никаких подозрений.
Каждая радиограмма начиналась нашим „обратным адресом“: DAL, то есть 83 5 93. Это были начальные буквы русского географического названия Дальний Восток. В конце каждой радиограммы я отстукивал условное имя Рихарда Зорге – RAMSAY, соответственно, в цифрах 4 5 96 0 5 97. Шифровки передавались исключительно группами из пяти чисел.
Теперь мне хотелось бы попытаться, как можно понятней разъяснить принцип вторичного кодирования. Числа, представлявшие собой зашифрованный полный текст радиограммы, записывались в виде групп из пяти чисел. При этом под каждой строкой я оставлял столько места, чтобы под ней записать цифры из „Статистического ежегодника“, а также результат суммирования обеих строк. Откуда появились цифры второго и третьего ряда? Цифры для второго ряда я брал со 193-й страницы „Статистического ежегодника Германского рейха“ за 1935 год. Цифры для второго ряда я брал с этой страницы справочника, причем начиная с седьмой строки пятого столбца. Для еще большей надежности мы никогда не брали первую цифру, а всегда начинали с последней цифры соответствующего столбца. После того, как числа из справочника были записаны под цифрами, получившимися в результате первичного кодирования, последние складывались с первыми, десятки при этом отбрасывались. Я записывал только оставшиеся единицы сумм – так получалась третья строка.
Теперь необходимо было сообщить Центру, с какого места в статистическом ежегоднике надо начинать брать цифры для расшифровки. Необходимость эта возникала оттого, что я всякий раз использовал новую страницу, и отсчет цифр начинал с другой строки или с другого столбца. Это сообщение кодировалось отдельно. Под цифрами четвертой „пятерки“ дважды закодированного текста я записывал номер страницы и цифры, обозначавшие строку и столбец. Под ними я, кроме того, записывал еще и третью с конца „пятерку“. Все это складывалось…»
Надо несколько раз прочитать, чтобы понять, как все это, собственно, делается. А Макс занимался этим на практике! Шифрование – невероятно трудоемкий процесс, но он оправдал себя. Их радиограммы перехватывали в нескольких государствах – и никто никогда не смог расшифровать ни единого слова. Сначала шифрованием занимался сам Зорге, а начиная с 1937 года – Макс. Привыкнув писать шифром, он мог закодировать до 500 «пятерок» в час.
