И об этом торжестве донесли хану ордынские купцы — его тайные лазутчики.
Властолюбивый, смелый, гордый Семен совсем не походил на своего осмотрительного, сдержанного, «опасливого» отца. Он не ходил, не вышагивал с калитой по торжищу, гнушался заговаривать с купцами и посадскими, видели его москвичи неоднократно, но издали, когда выезжал он на коне из кремлевских ворот в сопровождении свиты и ехал на охоту.
Даже о каждой такой поездке «Коназа московского» сообщали лазутчики в Орду. Но там, видя, что дань-выход идет точно в срок, решили пока ждать, а лазутчикам своим наказали: продолжать следить за действиями Москвы.
Новгороде ни раньше, ни теперь не доверяли Москве, косо смотрели, как растет и богатеет Москва. Но Новгород редко поднимал рати на Москву, не до того было.
Новгород раздирали бесконечные распри между отдельными боярскими родами. Одни выдвигали своего посадника, другие — своего. Часто сменялись посадники и тысяцкие, и эти смены иной раз сопровождались кровопролитием. Как и ранее бывало, «черные» люди, особенно в неурожайные годы, во время таких смут и ослабления власти поднимали восстания в самом Новгороде. А случалось, бояре, опасаясь, как бы новгородские добрые молодцы — голытьба неимущая, не знающая, куда свою силушку девать, не нагрянула бы на них самих, подкупали их, переманивали на свою сторону. А те налаживали ушкуи — большие ладьи — и ватагами уплывали вверх по Волхову, волоком перебирались в Шексну, далее их путь шел на Волгу; случалось, сворачивали на Каму или плыли вниз по Волге, чуть ли не до самого Сарая-Берке. И всюду по пути они громили города и селения. Называли таких подлинных разбойников ушкуйниками.
Но в тот год, пока Семен находился в Орде, они пошли иной дорогой, повоевали и подожгли город Устюжну, потом перебрались в Белозерскую землю, какая с недавних пор находилась под покровительством Москвы, и там бесчинствовали.
Вот почему в Москве были недовольны Новгородом и начали искать предлог, чтобы направить против него полки.
Семен возвратился из Орды. Казна была пуста. Требовалось ее наполнить. Он послал в порубежный с Новгородом, находившийся тогда в совместном владении город Торжок за данью.
Новоторжцы платить отказались и посадили «в поруб» (погреб) московских посланцев…
В Москве в эти дни новоторжской смуты происходил съезд всех тех князей, какие только что вернулись из Орды. «Бысть велик съезд на Москве всем княземъ руським».
Разгневанный событиями в Торжке, Семен предложил всем им идти вместе на Новгород.
Таков был первый в истории общий поход многих князей под московским стягом.
Толпился тогда народ на улицах, провожая воинство. И сжимались сердца многих:
— Куда идут? На своих же братьев единокровных! Опять прольется кровь русская!
А иные думали про себя: «Кабы такая рать великая да пошла бы в другую сторону, на Золотую Орду».
Возглавлявший объединенное войско Семен направился к Новгороду через Тверь и Торжок.
Поехал и митрополит Феогност, чтобы попытаться не довести дело до кровопролития.
Многие «черные» и посадские люди Торжка уже давно видели, как набирает силу Москва, опостылело им подчиняться неспокойному Новгороду, и потому держали руку Москвы. Узнав о приближении большой рати Семена, они возмутились против бывших в Торжке сторонников Новгорода, перевязали их, одного боярина убили, а московских посланцев выпустили на волю.
Когда Семен с войском прибыл в Торжок, в Новгороде испугались. На вече было решено: направить к московскому князю посольство. Поехали архиепископ, посадник, тысяцкий и несколько бояр. Семен потребовал от прибывших выплаты «черного бора» для Орды сполна, да еще сверх того тысячу рублей серебром. Да еще послы подверглись неслыханному на Руси унижению.
Семен сказал: «Аще хощуть милости и мира от меня, да приидуть пред мя посадники и тысяцкий боси (босиком), просят при всех князех на коленях…»[29]
Смирились новгородские послы, и сапоги скинули, и поклонились в ноги, и всё сполна выплатили, обещали не покровительствовать ни северным переселенцам, ни ушкуйникам, какие отправляются «пакости творити» по зависимым от Москвы землям.
В 1353 году нежданно-негаданно на всю Азию и на всю Европу нагрянула беда, называлась она «черная смерть», иначе — легочная чума. Так неведомый писец изобразил ту беду — черные и желтые черти подбираются к жилищам русичей. Миниатюра из Радзивилловой летописи XV века.
Князья разъехались со своими полками обратно по домам, а Семен со своим войском вернулся в Москву…
В соседней Литве тогда правил великий князь Ольгерд, сын Гедиминов. Умный, осторожный, предусмотрительный государь, он внимательно следил, как усиливается Москва. Решил он попытаться разведать и двинул свое войско на восток, подошел к городу Можайску, сжег посады, но узнал, что полки Семена приближаются, и повернул обратно. Дело кончилось миром. Но в Москве сомневались: будет ли тот мир прочен? Больно уж умножилась земля литовская…
Не во всем удача сопутствовала Семену. В семейной жизни у него шло вовсе неладно.
Первая его жена Айгуста, сестра Ольгерда, рано умерла, вторично он женился на Евпраксии — дочери одного из мелких смоленских князей. Но не полюбилась она ему.
И тогда он задумал неслыханное на Руси: развестись с Евпраксией и жениться в третий раз. Во всем ему покорный митрополит Феогност испросил «благословение» на развод у патриарха константинопольского и сам повенчал великого князя в московском Успенском соборе с княжной Марией тверской, дочерью Александра Михайловича, того самого, кто был убит по наущению отца Семенова — Ивана Калиты. А дочь свою от первого брака Семен выдал за сына Александра Михайловича.
Так тверские князья дважды породнились с московскими, но тверичи не могли забыть, как ордынцы вместе с московским полком «положили их землю пусту», и потому мир между ослабленной Тверью и сильной Москвой не мог быть прочным.
Москва стремилась сравняться по красоте и богатству своих храмов с прославленными соборами стольного града Владимира. Там внутренние стены за полтораста лет до того были расписаны мастерами-греками, приглашенными из Византии.
Теперь митрополит Феогност также позвал в Москву иконописцев-греков расписывать стены московского Успенского собора. А в последующие годы остальные три белокаменные церкви, воздвигнутые в Москве повелением Ивана Калиты, были расписаны уже не греками, а русскими мастерами, которые, видно, переняли мастерство от своих учителей. Летописцы сохранили их имена — Захария, Иосиф и Николай «с дружиной» (с помощниками), а после них — Гойтан, Семен, Иван и их «дружина».
Хотела Москва во всем быть выше прочих городов русских. Не было у Семена соперников. Все князья пригнули головы перед ним, перед великим князем владимирским. И «тишина великая» на земле Московской все длилась.
Помышлял ли Семен о самом заветном для тогдашней Руси, о чем думали тайно в народе? Как бы не посылать в Золотую Орду тяжкую и постыдную дань-выход да не ездить к царю на поклон?
В летописях тех лет о чаяниях народных не говорится ни слова. Верно сознавали на Руси:
— Не готовы мы обнажить мечи на злейших врагов. Завещаем то великое дело внукам нашим.
Обо всем том, что делается на Руси и в Москве, о глухом шепоте в народе продолжали доносить хану ордынские купцы-лазутчики. В Орде беспокоились, но пока ждали. У самих хватало забот. Что ни год в разных концах обширного Ордынского ханства поднимались с оружием в руках подвластные народы. Приходилось посылать отряды на усмирение.
аступил двенадцатый год великого княжения Семена Гордого. И нежданно-негаданно пришла на Русь беда. Пришла кружным путем, с Ближнего Востока нагрянула на королевства, города и селения всей Европы, и оттуда немецкие купцы занесли ее в Новгород и Псков. Называлась та беда «черная смерть», иначе — легочная чума.
Зараза распространялась из одного княжества в другое, из города в город, люди вымирали семьями, уцелевшие разбегались по дремучим лесам, по бескрайним степям и либо находили спасение, либо заносили заразу в самые нехоженые трущобы.
— Бич божий! Наказание от богов за наши грехи! — так вещали — в храмах, мечетях, пагодах, кумирнях, синагогах — православные, католические, буддийские священники, монахи, муллы, раввины… И случалось, вместе с молящимися они сами тут же падали мертвыми.
Записал летописец:
«Хракаху людие кровию… и недолго боляху, по два дни или три, а иные един день поболевше, умираху. И толико множество бе мертвых, яко не успеваху живии погребати их…»
