Непотизм, патронаж, карьеризм, засилье личных связей в конце концов превратили ханьскую бюрократию в пародию на самое себя. В критиках пороков позднеханьской администрации нет недостатка. Сошлемся на Ван Фу, который изображает служилое общество миром лжецов и лицемеров, где тупиц выдают за «блестящие таланты», негодяев – за почтительных сыновей, стяжателей – за бессребреников, клеветников – за правдолюбцев, невежд – за мудрецов и т. д. [Ван Фу, с. 29]15.
И все же усиление фракционализма было не единственной тенденцией политического развития позднеханьского Китая. Резкую критику связанных с этой тенденцией социальных явлений нельзя считать лишь данью имперской традиции, за ней стояли реальные силы в обществе. В частности, рост фаворитизма встречал противодействие провинциальной элиты. Не случайно второе столетие отмечено совершенствованием системы регулярных рекомендаций. В 30-х годах II в. по предложению Цзо Сюна для рекомендуемых на службу был установлен возрастной ценз в 40 лет. По свидетельству Цуй Ши, двор очень часто производил перемещения среди провинциальных правителей, что, по-видимому, преследовало цель воспрепятствовать установлению тесных контактов между центральной администрацией и местной верхушкой [Цюань Хань вэнь, цз. 46, с. 8а]. В середине II в. был введен закон, запрещавший чиновникам служить в родных местах их своячеников, а также назначать чиновника инспектором в тот округ, откуда был родом тот, кто служил в данный момент инспектором в его родных местах [Хоу Хань шу, цз. 60б, с. 12а]. Все эти меры были малоэффективны, но они позволяют говорить, помимо прочего, о росте самосознания бюрократии как института в позднеханьский период.
В целом отношения между центральной бюрократией и местной элитой характеризовались преемственностью в их социальном укладе, стиле жизни и культурных ценностях. Речь идет, по существу, об отношениях взаимного компромисса и дополнения, породивших весьма стабильную, но и не свободную от внутренних противоречий структуру власти. Едва ли можно поэтому говорить о каком-либо одном направлении развития ханьского общества или о последовательной трансформации ханьской бюрократии. Скорее, мы наблюдаем в публичной жизни империи сосуществование двух начал, двух тенденций, имевших общую основу и вместе с тем противоборствующих. Их можно возвести к двум основным видам социального уклада в местном обществе: общинной организации и объединений «хозяина» и «гостей», скрепленных идеей личного долга. Эволюция социально-политического строя ханьской империи являла собой не столько смену одного общественного состояния другим, сколько углубление его имманентных противоречий. Неизбежный в таких случаях распад общества не обещал созревания в его недрах принципиально нового общественного строя.
Проблема эволюции ханьского общества
В предыдущем разделе были выявлены некоторые коллизии, присущие процессу формирования господствующего класса ханьской империи. Мы могли видеть, что отдельные элементы и сферы публичной жизни ханьского общества были вовлечены в неоднозначные, противоречивые отношения взаимной связи и взаимного отталкивания. Задача состоит в том, чтобы раскрыть воплощенный в этих отношениях принцип организации ханьского общества в его историческом развитии. Эта задача требует изучения взаимодействия многих факторов, ибо официальная табель о рангах отнюдь не была в древнекитайской империи ни единственным, ни даже решающим показателем социального статуса. Последний зависел по крайней мере еще от трех компонентов: происхождения, материального благосостояния и личных качеств. Проблема определения статуса осложняется высоким уровнем социальной мобильности (как восходящей, так и нисходящей) в ханьском Китае. Неуверенность относительно своего будущего, глубокая обеспокоенность тайной человеческой судьбы, взгляд на жизнь как на череду взлетов и падений – фундаментальная черта сознания ханьской эпохи, воплотившаяся и в розысках «сокрытых талантов», поднятых на высоту нормы государственной жизни, и в огромной популярности физиогномистики, причем вершиной этого искусства считалась способность «видеть богатство и знатность в бедности и ничтожестве, прозревать бедность и ничтожество в богатстве и знатности» [Ван Яун, с. 24]. Нам предстоит выяснить, какие факторы влияли на динамику социальной мобильности и как реагировали на них сами ханьские современники.
Начнем с особенностей семейно-кланового уклада. Выше отмечалось, что кланы включали в себя неоднородные в имущественном и социальном отношении семьи. Размежеванию среди членов клана и даже близких родственников способствовал обычай раздела семейного имущества поровну между всеми наследниками. Даже племянник мог потребовать у дяди долю умершего отца [Хоу Хань шу, цз. 39, с. 3а]. Принцип раздела имущества поровну служил источником постоянных конфликтов и трений внутри семей, особенно преуспевающих. Недаром в ханьском Китае большой популярностью пользовалась история о скромном сыне, который был вынужден отдать свою долю наследства алчным родичам, а потом, как бы в награду за скромность и доброту, неожиданно стал богачом [Цюань Хоу Хань вэнь, цз. 38, с. 4а-б]. Вообще равнодушие к наследству и даже отказ от своей доли считались почти непременным атрибутом идеального человека. Находились и хитрецы, ловко игравшие на обостренном внимании современников к дележу семейного имущества. Некто Сюй У, получив звание «почтительного и бескорыстного», хотел устроить карьеру и для своих младших братьев. Он разделил с ними доставшиеся от отца земли, дома и слуг, взяв себе лучшую долю. Младшие братья Сюй У, не ставшие возражать против такой несправедливости, прославились своей скромностью и смогли получить рекомендацию на службу. Тем временем состояние Сюй У выросло втрое, и он отдал свои сбережения братьям, восстановив свою репутацию [Хоу Хань шу, цз. 75, с. 15б-16б].
Практика уравнения имущества подрывала экономическую основу могущественных кланов, требуя от них постоянно увеличивать семейное состояние ради сохранения своих позиций. Это удавалось, разумеется, не всегда. Немалой части героев позднеханьских жизнеописаний приходилось в молодости терпеть нужду и полагаться только на себя, хотя они имели в числе недалеких предков богатых и знатных людей. В действительности обедневших отпрысков именитых семейств было, без сомнения, много больше. Преобладание в кланах нисходящей социальной мобильности побуждало современников осуждать быструю карьеру и обогащение как эгоистическую погоню за выгодой, отрывавшую человека от его родственников. Это осуждение в самой резкой форме выразил Ван Фу, писавший в своем трактате: «У того, кто воровски захватывает чиновничью должность, Небо отнимает разум, а духи лишают покоя его душу. Даже если он в бытность свою бедным и ничтожным стремился к гуманности и справедливости, то, в один день став богатым и знатным, он отворачивается от родственников, предает старых знакомых и отрекается от прежних идеалов. Он отстраняет близких и приближает чужих ему приспешников, презирает верных друзей и покровительствует холуям. Он раздает свои богатства слугам и наложницам, вручает жалованье и награды лукавым рабам. Он скорее погубит миллион связок монет, но не отдаст ни одной монеты, сгноит в амбаре гору хлеба, но не даст ни горсти зерна» [Ван Фу, с. 46-47].
Филиппика Ван Фу приоткрывает правду о ханьском обществе, о которой слишком часто молчат хронисты. Но коллизия преуспевающих одиночек и массы неудачливых родственников имела и другую сторону: она заставляла рассматривать семейный альтруизм как одну из высших жизненных добродетелей. Начиная с I в. до н. э. и особенно в позднеханьский период источники содержат множество упоминаний о чиновниках или влиятельных в своей округе людях, которые раздавали свои сбережения бедным сородичам. Значение подобных действий не следует переоценивать. Так, Цуй Ши, советуя помогать нуждающимся родственникам накануне сева и перед наступлением холодов, требует быть умеренным в своей помощи и соразмерять ее со степенью родства. Из слов Цуй Ши ясно, что помощь была делом добровольной благотворительности и что бедняки отнюдь не имели гарантии обеспеченного существования [Хрестоматия, 1980, с. 221].
Мнение Цуй Ши согласуется с материалами биографической литературы, где помощь сородичам и землякам часто сопряжена с голодом, военной опасностью и другими чрезвычайными обстоятельствами. Речь идет, очевидно, не столько о последовательно осуществляемой программе, сколько о сугубо негативной реакции на индивидуальное преуспевание. Та же реакция выражена в роли «общего мнения» округи как репрессивно-нивелирующего начала, враждебного всяким попыткам выделиться за счет остальных. Ее высшим проявлением были частые отказы от чиновничьей карьеры, неизменно одобрявшиеся деревенским обществом как знак «возвышенности духа».
